Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
— Да! Воткнул золотую стрелу Эрота прямо ему в глаз! Отомстил за старину Тома Бендиша! Но пруссак впрыснул мне ужасный яд, и в следующее мгновение я понял, что падаю. Мне потребовалась вечность, чтобы вырасти из той ямы на свет дня, скажу тебе. Хорошо, что Цеппелин упал рядом. Из него получилось великолепное удобрение.
Черная яма.
Алджернон Суинбёрн держится на кончиках пальцев.
Из обратной стороны ладони поэта появляется зеленый побег. Лепестки раскрываются. Красный мак.
— Маки, — прошептал Бёртон. — Теперь я понял.
— Типично
— Извини, Алджи. Что-то случилось со мной в той пещере — в храме, о котором говорил Леттов-Форбек. Да, теперь я вспомнил. Он там, за гротом.
— Леттов-Форбек? — спросил Суинбёрн.
— Немецкий генерал, мистер Суинбёрн, — ответил Уэллс. — Вероятно, именно он пытался прожечь себе дорогу через джунгли и найти это место.
— Свинья! Я чувствовал это! Очень неприятно!
— В том храме я потерял память, — прошептал Бёртон. — Частично из-за потрясения после твоей смерти, Алджи, но там еще было много чего. А потом меня послали через время.
Суинбёрн наполнил пузыри, помахал лепестками и сказал:
— Я знаю, Ричард. Можешь представить себе мое удивление, когда — после долгих лет общения только со злоречивыми потомками Покс и Фокса — я увидел, как ты вывалился на эту поляну! Ты нес всякую чушь, как обитатель Бедлама. Я попытался заговорить с тобой, но ты с такой скоростью промчался через горлышко ущелья, как будто у тебя на пятках сидел сам дьявол. Кстати, какой сейчас год?
— Я оказался здесь в 1914-ом. А сейчас 1918-ый.
— Клянусь шляпой! Неужели?
Цветок повернулся вверх, как если бы поглядел на небо.
Один и два — не один; один и ничто — пять.
Правда и ложь — одно; вместе, не разорвать.
Потом опять повернулся к двум людям.
— Оказалось, что в эти дни трудно измерять время. С тех пор, как я... э... обзавелся корнями, я чувствую его по-другому. Не так, как я привык думать о нем. Ты можешь понять, что время наполнено парадоксами и эхом, будущего и прошедшего? Какую замечательную поэму можно из него сделать!
Когда-то жил мастодонт; птеродактилей — легион.
И мамонт был богом Земли, а ныне — бык-чемпион.
Параллельны линии все, хоть иные из них кривы;
Вы — конечно же я; но я конечно не вы.
Течет по равнине камень, бежит поток среди мхов.
Петухи существуют для кур, а куры — для петухов.
Бога, что видим мы, нет, а Бог, что не видим, есть.
Скрипка, мы знаем, обман, а обман все пронзает здесь.
Суинбёрн изогнул толстый стебель, тряхнул им и так пронзительно рассмеялся, что с верхних сучьев полетели листья.
— Мне кажется, — прошептал Уэллс, наклонившись к Бёртону, — что твой друг, это гигантское дерево, вдрызг
Однако исследователь, казалось, не слушал маленького военного корреспондента.
— Как вертикальные, так и горизонтальные свойства, — пробормотал он себе. — Кто еще говорил мне о природе времени?
Цветок издал странный звук — как будто рыгнул — и направил лепестки на Бёртона.
— Благодаря моему вновь обретенному восприятию, я мгновенно понял, что ты не в том месте — скорее времени — к которому принадлежишь; и я был не в восторге от мысли, что ты там, за горами, среди дикарей.
— На самом деле их осталось не так-то много, — вмешался Уэллс. — Да и они главным образом аскари.
Суинбёрн презрительно зашипел.
— Я не имею в виду африканцев, мистер Уэллс. Я говорю о европейцах.
— А. Тогда понятно.
— Варвары действуют на этом континенте во имя одной или другой идеологии, их социальная политика совершенно отвратительна. Я собираюсь положить этому конец. Я набираю силу и вскоре немецкая растительность — красные тростники и отравленные растения — засохнет и умрет. Я уже управляю этими ужасными штуками, которые пруссаки когда-то использовали как экипажи...
— Ищейки! — крикнул Уэллс. — Это вы! Вы управляете ищейками! Вы открыли дорогу из Таборы!
— А, вы так называете их? Да, конечно я. И сейчас я собираюсь избавить эту землю от армий. Мое влияние растет, мистер Уэллс. Однажды мои корни протянутся от берега до берега! И тогда я установлю в Африке царство Утопии!
— Утопия! — в глазах Уэллса блеснула надежда.
— Пока существует эта ветвь истории, Африка будет Эдемом.
Цветок спустился на уровень их лиц.
— Но, — пропищал он, — эта история не должна существовать. Ты должен вернуться обратно, Ричард, и покончить со всеми эти отклонениями.
Бёрти Уэллс нахмурился, перевел взгляд с кроваво-красного цветка на Бёртона, потом посмотрел обратно.
— Мистер Суинбёрн, — сказал он. — Ричард объяснил мне феномен альтернативных историй. Почему они не могут существовать одновременно?
— Время — сложная штука. Она чем-то похожа на музыку. И вдобавок к ритму у нее есть...
— Мелодия, — прервал его Бёртон. — Рефрены, шаг, тембр, текстура. У времени есть гармонии, громкость, ударения и паузы. У него есть стихи и... Бисмалла! Я уже слышал все это, от... от... от Герберта Спенсера! — Он смутился. — Нет, не от Герберта Спенсера.
— Старая оловянная жестянка! — воскликнул Суинбёрн. Я часто спрашиваю себя, что произошло с ним?
Бёртон указал туда, где пустой корень Суинбёрна закрывал вход в пещеру.
— Он там!
— Эй! Неужели? Быть может именно он помог тебе перебраться сюда?
Исследователь только пожал плечами. Он чувствовал, что что-то не так. Заводной философ был другом и союзником, и, тем не менее, непонятно почему, мысль о нем рождала чувство угрозы и недоверия.
— Да, — ответил он, и немедленно почувствовал, что сказал неправду.