Эксперимент
Шрифт:
– Я, по-моему, не спрашивал, нужно ли это тебе или нет! Так что, твой остроумный ответ не несет никакой смысловой нагрузки, и, естественно, он не принимается! Детский сад, Жаклин!
– Что у вас тут опять? – на кухню вошла Лилит с полузакрытыми глазами.
Ее лицо было бледное, глаза безжизненные. Она была совсем без настроения, выглядела болезненно, что, несомненно, обрадовало вампира.
– Лилит, милая, ты уже отучилась? О господи, как на тебя плохо влияет учеба!! Ты как бледная поганка, только что сорванная! Тебя не было дома всего часа три, а ты уже чуть живая! Сколько ты пар отсидела, одну? Или ее половину? Что же с тобой случиться, когда тебе поставят три пары? Ты же в морг поедешь сразу из университета!
Лилит вздохнула, схватившись за голову. Ей даже не хотелось злиться или как-либо еще проявлять свои эмоции. Наверное, потому, что их просто не было, только обида и недовольство самой собой. Стыдливость робко тюкала
– Не стоит, милая! – быстро произнес, пытаясь вытащить кружку из ее рук.
– Тебе чая для меня жалко? – с долей отвращения в голосе спросила она, не отдавая кружку. – Ты же все равно пьешь его просто так! И тебе жалко?
– Да нет, милая, все не так как ты подумала… – тихо ответил он, понимая, что, правдивый ответ может ввести его в неловкое положение.
Он украдкой взглянул на Жаклин. Та сидела с совершенно невинным видом, разглядывая яркое солнце сквозь темные шторы.
– Ну, тогда расскажи, как мне надо подумать! – удивленными глазами Лилит смотрела на двух вампиров.
– Видишь ли, там…– начал объясняться вампир, но снова замолчал, рассматривая игнорирующую всех Жаклин.
– Что там? – утомленно и даже вяло протянула Лилит, положив руку на пояс.
– …Яд…крысиный – нахмурив лицо, наконец, ответил он, глядя на нее исподлобья, но с абсолютно наивными и детскими глазами.
– Чего? – удивилась Лилит, напрочь забыв об отчислении из университета.
– Жаклин предложила мне яду, я согласился, предложил ей. Вот, решили попить чего-нибудь необычного с чаем. А тут ты такая: «дайте мне хлебнуть»! Не могу же я тебя ядом напоить!
– О, боже мой! – вздохнула она и поставила кружку перед Левиафаном, – отдыхайте, я пойду наверх.
27
Весь остаток дня Лилит была не разговорчива, но уже ночью, Левиафан все-таки выудил ее на разговор.
– Милая, а что сегодня с тобой? Ты такая тихая и смирная, прямо идеальная жена! Что случилось!
– Да ничего особенного! Просто у меня больше ничего нет…Вообще ничего, Левиафан. Ни настоящего, ни будущего, одно прошлое. Хорошо ли это, жить постоянно в прошлом, думать только о нем? – задумчиво и неясно ответила Лилит.
– Тебя отчислили, да? – Но Левиафан без особого труда догадался о причине такого удрученного настроения своей мегеры.
– Да, я неудачница, меня даже из ВУЗа выперли…А ведь все могло повернуться совсем в другую сторону, если бы я поступила по-другому, в конце ноября прошлого года. Я даже могу представить себе в ярких тонах и красках, свои оставшиеся полтора года учебы, как я защищаю диплом и выпускаюсь. Но все рухнуло, так быстро и не по-человечески. Знаешь, как будто строилась высокая башня, с хорошим фундаментом, устойчивым и твердым. А потом, всего лишь один кирпичик, который криво лег на кладку, подвел все это грандиозное сооружение. Оно рухнуло, оставив после себя кучу пыли. А мне ничего больше не остается, как сидеть в этом грязном облаке и глотать с горечью пыль, проклиная в душе нерадивый кирпич.
– Этот кирпич в твоей башне – я, да? – с подозрением в глазах спросил Левиафан, поглаживая ее по руке.
Лилит внимательно посмотрела на него и улыбнулась.
– Нет, дорогой мой, этот кирпичик – моя дурость и глупость. К сожалению, ты здесь практически не при чем. Ты, своим появлением только всего лишь на один миллиметр сдвинул его в конструкции. Поверь мне, один миллиметр – это фигня. Левиафан, мне кажется, что моя жизнь рушится по этим кирпичикам, прямо у меня на глазах. А я, вместо того, чтобы собирать эти кирпичи и пытаться восстановить все, сижу с широко открытыми глазами и смотрю на этот апокалипсис, и руки тихо сложены. Они ничего не делают. Я полностью безучастна к своей собственной жизни. Как и все люди, смотрят на разрушение и продолжают сидеть бездейственно. Забавно, но я даже не чувствую боли из-за этого, нет даже намека на какие-либо переживания, мне как будто безразлично, но в тоже время пусто. А пустота еще хуже, чем безразличие. Такое чувство, качество, свойственно куклам. Это они пустые и снаружи, и внутри. И я с ужасом понимаю, что люди – это не что иное, как просто марионетки, и сделали они себя такими сами, без чей-либо помощи. Бездушные куклы, с ниточками на руках, без времени, без пути и без жизни. Мы сидим и дергаем сами себя за эти ниточки. Левиафан, эти нитки, они такие тонкие, что каждый раз мне кажется, что она вот-вот порвется и что тогда делать? Другая кукла не придет чтобы подлатать тебя, потому что в этом мире можно рассчитывать только на себя. Но как можно полагаться на себя, когда видно, что нити, держащие руки, тоньше, чем нити паутины? Меня так мучает вся это кукольная жизнь. Интересно? Нет, дорогой, не интересно! Более того, это страшно. Страшно понимать это, а жить – нет. Мне хочется ничего не понимать, ничего не видеть, ничего не чувствовать, только сидеть и ждать, когда порвутся эти нитки! Господи, я только сейчас понимаю, как же ты был прав, обозвав нас игрушками! Это же так и есть! Только мы игрушки не для вампиров, а в первую очередь сами для себя. Мы все играем в людей, в чувства, в жизнь, в конце концов. Долбаные марионетки, глупые куклы, с непреодолимым эгоцентризмом, с непоколебимой уверенностью…одним словом – ни с чем, с пустотой! Мне больно, Левиафан, больно!
Лилит лежала и с ужасом на лице описывала свои чувства и переживания. Ее колотило внутри, но снаружи она, со своей бледностью, действительно выглядела как кукла, красивая кукла, безжизненная, но жестокая.
– Милая! – восторженно вскрикнул он. – Я рад, что ты, наконец, созналась в моей правоте. Но все-таки не все вы прямо куклы. Кукла – это слишком мягко подобранное слово, этим словом можно назвать лишь меньшую часть людей, остальные – вообще ничто! Но массовое «ничто» имеет огромную силу и уверенность, но только не в своей ничтожности! – Левиафан блаженно закрыл глаза, слега потягиваясь. Разоблачение великой цивилизации для него было излюбленной темой.
– Да, Левиафан, да…Но я чуть-чуть не об этом, я о куклолизации мира. Женщины нашего времени – это самый яркий пример куклолизации населения. Посмотри, что твориться. На них, практически на каждой, нет ни одного натурального места. Внутри их губ химический состав, в груди – то же самое. У них искусственные волосы, ногти, талии, попы, брови, ресницы…Если я в душе марионетка, то они и в душе, и самое ужасное уже и снаружи куклы. И никто не хочет этого замечать, всем наплевать, все соглашаются с этим, нравиться держать возле себя куклу. И эти «барби» требуют к себе достойного внимания и уважения, и к тому же денег…а «барби» на рынке стоят копейки и ее никто не уважает и не ценит, даже ребенок, которому она была куплена. Он отрывает ей руки, ноги, голову и смеется над ней, а потом вырастает и влюбляется! Чушь какая! А чем «барби» в коробке для детей отличается от «барби», которая вышла из салона красоты, накаченная почти тем же материалом, что и кукла. Ничем. Такая же пустая и идеальная, но совершенно не интересная и искусственная. А мужская половина ведется на эту мрачную искусственность, потому что в душе они тоже куклы, и уже не в состоянии оценить в женщине ничего, кроме как ее обложки. Все стремятся к нелепо сложенным идеалам, со швами в подмышках, с обвисшими губами, с вырезанными ребрами, наращенными волосами и высосанным жиром с боков. Это ли идеал? Нет ничего идеальнее, чем-то, что создала природа…Университет – это было единственное место, где я всего этого не видела, потому что там пока этого нет, либо в очень маленьких количествах. Там еще струится настоящая, природная жизнь. А меня взяли и вышвырнули в самый центр лжи, лицемерия и куклолизации, автоматически сделав меня такой же, и слава Богу, что только внутри. А я не готова к таким резким переменам в моей кукольной жизни. И больше всего я не могу понять, почему ты, давно уже знающий о людских марионетках, предпочел жить с одной из них? – она повернула голову и посмотрела на него с тоской.
– А у меня есть выбор, Лилит? Вы последние куклы на земле, дальше, я даже не знаю, что будет, во что еще превратится человечество. Я надеюсь на то, что кукла – это еще не худший вариант, опасаясь за будущих созданий. А если говорить конкретно о тебе, то иногда в тебе все-таки еще мерцают человеческие качества. Так что еще не все потеряно, дорогая. Честно говоря, ты для меня как некий светло-темный лучик в моем царстве теней, и прежде чем получить этот лучик, мне пришлось съесть очень много кала. Иногда я не совсем доволен этим лучом, хочется перекрыть ему доступ к кислороду, а потом я понимаю, что без него, я совсем со скуки впаду в депрессию. Интересно устроена жизнь, не правда ли? Вначале ты ешь огромную ложку фекалий, а потом тебе, наконец, достается кусочек шоколада. И он такой вкусный и нежный (после говна-то), он прямо тает во рту. А потом снова ложка кала, шоколадка. И так во всем. Будь это учеба (пять лет, ты ешь экскременты, но потом получаешь шоколад в виде диплома), или отношения с женщиной (полжизни ты тратишь на дерьмо, а потом все-таки в итоге получаешь шоколадный сироп, и уже не важно, что он все равно разбавлен говнецом, потому что это женщина. Женщина не бывает чистейшим шоколадом), работа… Вся жизнь стандартно строиться на двух поочередных ложках: кал-шоколад, кал-шоколад. И как бы ты не хотела есть эту ложку – первую ложку, в итоге ты все равно ее съешь. Самое забавное, что в большинстве случаев ты, только спустя время понимаешь, что именно было в ложке: кал или вкусняшка. В данный момент я могу тебе подсказать, что ты конкретно проглотила, но я думаю, тебе и самой, не трудно догадаться о содержимом. Но могу тебя обрадовать милая, в будущем тебя стоит ожидать шоколадку, правда я не знаю в ближайшем или не совсем.