Экземпляр
Шрифт:
— Жень, — спросил Костя, выруливая из-за гаражей, — ты мне скажи, зачем ты это сделал? Ну вот на хрена, правда? — Костя говорил спокойно, хотя внутри у него все клокотало от злости. — На хрена ты спер ключи, увез машину? Чего ты этим добивался? И да, ты же почти не умеешь водить!
— Ну до гаража я как-то доехал, — понуро ответил Женька. — Хотя, блин, завелся не с первого раза.
— Ой, не ври. Тебе этот тощий хрен помогал, да?
— Нет, — упрямо повторил Женька. — До гаража я доехал сам. Славян обещал меня покатать по городу. Он хорошо на
Костя, проехав ухабистыми (бедная подвеска!) дворами, выехал на центральную улицу — ту самую Карла Маркса.
— У тебя ведь даже прав нет, — напомнил Костя.
— Конечно, — неожиданно быстро согласился Женька. — Я же нищий, у меня не может быть прав! Только обязанности.
— Жень, не передергивай.
— Я не передергиваю. Кость, ты ведь ни хера не понимаешь про мою жизнь. И никто не понимает. Ты родился с золотой ложкой в жопе. Серьезно. А я… Блин, у меня же такого никогда не будет. Вообще никогда! — Женька повысил голос.
Женька на некоторое время замолчал и отвернулся к окну. За окном в это время проплывало лоскутное одеяло из убогих пятиэтажек, к которым цветастой аппликацией были пришиты магазинные вывески.
— Конечно, не будет, если пиздить чужие машины, — после некоторой паузы оживился Костя. — Тебя отец не учил, что брать чужие вещи нехорошо?
— У меня отец отсидел за воровство, — сказал Женька.
Женька нажал кнопку на двери, и стекло упруго поехало вниз. Он запрокинул голову и зажмурился, подставив лицо воздушному потоку.
— У меня никогда не будет красивой машины, — сообщил Женька, не открывая глаз. — У меня никогда не будет красивой машины, красивой девушки, красивой жизни, в конце-то концов. Потому что я нищий, я неблагополучный. Понимаешь? Ты ведь никогда не знал, как я живу. Ты бы побрезговал приходить ко мне домой, да?
— Ты меня и не приглашал.
— Потому что мне было стремно. Мне вообще было стремно общаться с богатеньким. Блин, если бы мои ребята узнали, вот они бы мне всекли, е-мое. Е-мое! Вот эти пятнадцать минут, что я ехал от твоего дома до гаража, реально были лучшими в моей жизни. Прикинь?
Тем временем машина под чутким Костиным управлением выехала на съезд из города и спускалась по эстакаде на Соловьевское шоссе. Это был опасный участок пути, поэтому Костя внимательно следил за дорогой, не обращая внимания на разговорчивого пассажира. Наконец, «Тойота» заскользила по ровному и гладкому асфальту Соловьевского шоссе, полосы которого были разделены металлическим отбойником. Тут же полетели навстречу рекламные билборды с кричащими лозунгами, один громче другого. Эти билборды призывали людей покупать гравий и щебень, керамогранит и черепицу, а самый веселый сообщал, что в ближайший месяц действует беспрецедентная скидка на памятники из гранита. Это деловое предложение выглядело настолько убедительным, что наверняка сподвигло одного-другого воскресенца быстренько умереть в этом месяце, чтобы получить заветную скидку на памятник.
— Поехали до
— Да пошел ты, — неожиданно резко ответил Женька. — Не буду я пристегиваться.
— Или ты сейчас пристегнешься, или я высажу тебя из машины.
— Ой!
Прежде Костя никогда не видел его таким. Ну, он привык, что Балакирев, этот добродушный совенок с огромными глазами, безропотно сносящий побои, безобиден, как юродивый. Может, он просто давно его не видел? Или армия так изменила его бывшего одноклассника, что на самом деле, как и обещано, сделала из него мужчину? Только вот этот мужчина, саркастичный и язвительный, Костю очень раздражал.
— Григорьев, ты такой Григорьев! В этом весь ты, честное слово. Правильный до тошноты. Чистенький, блин, мальчик. Или ты боишься, а? Скажи честно, ты боишься? Ты боишься, что все пойдет не по правилам?
— Блядь, Жень, заткнись, — Костя старался на него не смотреть, но Женькино отражение, злое и недовольное, занимало все зеркало заднего вида. — Ты мне мешаешь. Не хочу из-за тебя куда-нибудь въебаться.
— Да срать ты хотел на меня. А знаешь, что я тебе скажу? Ты же сох по Белогорской, да?
— Балакирев! — Костя аж зубы стиснул и руль сжал так, что костяшки пальцев побелели. — Я тебя сейчас вышвырну из машины. Не смей говорить про Белогорскую. Не смей своим вонючим ртом говорить про Белогорскую!
Впрочем, взбеленившегося Женьку уже было не остановить.
— Да вся школа знала, что ты на нее дрочишь! — Женькин голос стал писклявым, как фальцет. — Вся школа. Но вот что я тебе скажу. Такая, как Белогорская, никогда бы тебя не полюбила. Слышишь? Никогда! Она никогда тебя не полюбит!
На краткий миг Костя почувствовал, как от злости потемнело в глазах — точно телевизор выключили. Мгновение спустя изображение вернулось, снова серая лента ненавистного Соловьевского шоссе, крохотная трещина на лобовом стекле (батя убьет, когда увидит) и прилипшая мертвая муха. Злость одарила Костю еще одним странным симптомом — очень трудно стало дышать, и пришла какая-то дурацкая мысль, даже не мысль, а так, осколок мысли, что теперь так будет всегда, а для того, чтобы нормально выдохнуть и нормально вдохнуть, надо непременно разорвать себе грудную клетку и вырвать оттуда бесполезные легкие. Да, и только в таком случае — возможно — получится сделать вдох. Ах, это треклятый ремень безопасности так сдавил грудную клетку.
«Белогорская никогда тебя не полюбит». Как сделать так, чтобы эти слова никогда не были произнесены, а? Как сделать так, чтобы этот полудурок заткнулся, и желательно навсегда, и чтобы никогда в его устах не звучала Дианина фамилия, и чтобы он никогда…
В последний раз Костя переключил передачу — мотор «Анаконды» надрывался, точно в агонии. Одно мгновение, один поворот руля, истошный визг колодок — и ярко-желтая круглобокая «Тойота» влетела в отбойник.