Экзотическая корова
Шрифт:
Мороз, как известно, имеет свойство крепчать. А человек тянется к теплу, к отзывчивости. Ну, а отзывчивость стоит три рубля. Так что выше своих отмороженных ушей не прыгнешь. «Левак» же тут как тут: издалека чует добычу. И я, наступив на горло собственным принципам, поощряю левацкую инициативу и вскоре оказываюсь в кабинете начальника отдела снабжения комбината химволокна Биркина. Мы с ним некоторым образом родственные души. У него аналогичный со мной пунктик: как и я, он люто ненавидит «леваков». Эта общность и привела меня к нему.
— Ну, какие новости, — спрашиваю я, — почтеннейший
— Жуткие дела, — говорит он, мрачнея. — «Леваки» наглеют с каждой секундой. Домой ползарплаты приношу. А что делать? Кирпич даром никто не даст. Дураков нет.
— Нет, — подтверждаю я. — Все умные.
— На один стоквартирный как-никак 800 тысяч кирпича пошло. Мы жилье за счет фонда соцкультбыта строим. По этому фонду материал не планируют. Ни гвоздя, ни жердочки.
— Эх, жизнь! — вздыхаю я. — За кирпич-то что хапнули?
— Спортивный костюм, И за перекрытия тоже. Директора кирпичного и железобетонного, туда их в дышло, хапнули.
— Спортом, значит, занимаются?
— Им. А железобетонный директор еще и супругу хотел по-спортивному одеть. И пришлось еще начальников площадок обоих заводов стимулировать.
— А их зачем? — интересуюсь я.
— Здрасьте! — горячится мой собеседник. — Я же вам втолковываю: Госплан по фондам соцкультбыта не спускает материалов. Миллион в зубы — и чеши на заводы. А у них на площадках плановых заказчиков полно. Между ними днем не встрянешь. Являешься вечером, когда механизмы погрузки и доставки обезлюжены. Доходчиво говорю?
— Выходит, сами грузите? — догадываюсь я.
Биркин нервно хихикает.
— Кровную монету грузим в карманы крановщиков и водителей плитовозов. А в их начальство три звездочки и шашлыки загружаем. Заинтересовываем.
— На какие же шиши? — наивно спрашиваю я. — Начальство ассигнует?
— Как же! Хе-хе, ассигнет оно! Скажете тоже. Только требует. Достать, скажет, девять ящиков гвоздей. И никаких гвоздей.
Биркин подходит к двери и осторожно выглядывает в коридор. Потом, щелкнув замком, шепчет:
— Я вам больше скажу: порой вынужден на преступление идти.
— Как так? — тоже шепотом спрашиваю я.
— А так. Иногда зло берет: почти три года в отпуске не был, костюм блестит, как трельяж, жена стала задумчивой. Поскрипишь зубами да и…
— Чего «и…»? — испуганно говорю я.
— Продукцией комбината начинаешь стимулировать. Галстуками, дефицитной пряжей мэрон, капроновой нитью. А также упомянутыми костюмами, купленными для своих физкультурников.
— Какое же это преступление? — разочарованно тяну я. — Это вы от безвыходности делали. Были, так сказать, передаточным пунктом между комбинатом и «левым» сектором. А себе ни на грош не взяли.
— Ни вот полстолечко, — подтверждает Николай Петрович. — Но уши-таки надрали: по рекомендации ОБХСС строгача влепили.
— И вы по-прежнему подкармливаете «леваков» из своей зарплаты?
— А что делать? Лучше уж поконфликтовать с женой, чем с ОБХСС. Да и не уйдешь от подкормки: у нас недостроенные деткомбинат и профилакторий под снегом стынут. Выше Госплана и своих надранных ушей не сиганешь.
— Ой, не сиганешь! — подтверждаю я. — Сам пробовал.
Мстительное око
Нет, что бывает, го бывает: случаются факты, вызывающие справедливые нарекания граждан. Граждане полезно сигнализируют о них в печать. Печать полезно негодует. Факты, к всеобщему удовольствию, изживаются.
Но иногда в редакционных дверях возникают странные правдоискатели. Возникнув, они интимно спрашивают: «Скажите, у нас есть правда?» И с упоением рисуют жуткую обстановку, окружающую их существование, этакий микроад районного, скажем, значения, где учреждения оборудованы котлами для отваривания поборников справедливости. И всем своим негодующим обликом они манят вас в райисполкомовские или горсоветовские дали, густо начиненные, по их словам, мелкими и крупными безобразиями.
Разговаривают с ними сдержанно.
во-первых, если бы описанные ужасы существовали, жизнь в означенных далях давно бы прекратилась. Однако о вымирании жизни в каком-либо участке страны пока что ничего не слышно.
Во-вторых, настораживают глаза таких правдоискателей, источающие не скорбь из-за событий печального свойства, а радостное сияние.
В-третьих, выясняется причина их правдолюбия.
Вот недавно в редакцию явился один слесарь, стонущий под пятой начальника жэка. Год назад ему влепили выговор, так как он позволил себе гоняться с гаечным ключом за своим коллегой.
Конечно, выговор слесаря огорчил. И он даже пожаловался в райжилуправление. Но факт с гаечным ключом протекал с шумовыми эффектами на людях, которые и подтвердили его.
Другой бы сделал оргвыводы и в дальнейшем не гонялся с железякой за своим ближним. В нашем же слесаре вдруг пробудился мстительный дух разоблачительства. Он внезапно увидел, что на территории, обслуживаемой жэком, урны не везде покрашены, кое-где попадаются не охваченные метлой окурки. Приглядевшись к начальнику жэка он с удовлетворением отметил, что тот поссорился с женой и, следовательно, близок к моральному разложению.
Короче, недостатки жизни доставляли ему великое наслаждение. Огорчали лишь ответы из организаций, куда он сигнализировал. Жэковских промахов, вскрытых слесарем, оказалось недостаточно для приличного скандала. Пришлось окинуть пристальным оком район, а затем и город. Здесь не так стояли дома, не туда ехали автомобили, неправильно падал снег.
Время не топталось на месте. Его бег сопровождался как свершениями, так и некоторыми ляпсусами. К свершениям слесарь дышал ровно. При виде ляпсусов он розовел и, млея от восторга, переносил их на бумагу. Гаечный ключ уже давно выветрился из памяти учреждений. Сам слесарь уже не мстил конкретным обидчикам. Его месть, оторвавшись от жэка, воспарила, качественно изменилась, вошла в привычку, стала чуть ли не инстинктом. Теперь он сам уверовал в бескорыстность своих разоблачений.