Ельцын в Аду
Шрифт:
– Как же ты все эти пытки переносил, - продолжал сострадать Борис Николаевич.
– Как испытание, как духовное упражнение. «Я сравниваю свою судьбу с судьбами других людей, которые были велики в своем несчастии; например, Леопарди; но он не был мужественен; страдая, он проклинал жизнь. Я же открыл суровую истину: больной не имеет права быть пессимистом. Христос, вися на кресте, пережил минуту слабости. «Отец мой, зачем ты меня оставил!» - воскликнул он. У меня нет Бога, нет отца, нет веры, нет друзей; я намеренно лишил себя всякой поддержки, но все-таки не согнулся под тяжестью жизни. Самая мимолетная жалоба все равно свидетельствовала бы о поражении. Страдания не могут сломить моей воли, напротив, они воспитывают ее и оплодотворяют мои мысли.
Напрягая свой ум для борьбы со страданием, мы видим вещи в совершенно ином свете, и несказанного очарования, сопровождающего каждое новое освещение смысла жизни, достаточно иногда для того, чтобы победить в своей душе соблазн самоубийства и найти в себе желание жить. Тот, кто страдает, с неизбежным презрением смотрит на тусклое жалкое благополучие здорового человека; с тем же презрением относится он к своим бывшим увлечениям, к своим самым близким и дорогим иллюзиям; в этом презрении все его наслаждение; оно поддерживает его в борьбе с физическими страданиями; и как оно ему в этой борьбе необходимо! Гордость его возмущается как никогда; радостно защищает она жизнь против такого тирана, как страдание, против всех уловок физической боли, восстанавливающих нас против жизни. Защищать жизнь перед лицом этого тирана – это ни с чем не сравнимый соблазн.
... Ужасные непрекращающиеся муки моей жизни заставляют меня призывать смерть, и некоторые признаки указывают мне на то, что я близок к последнему, спасительному припадку. Я уже так страдал, от стольких вещей уже отказался, что, я думаю, во всем мире вы не найдете такого аскета, который мог бы со мной сравняться, и чья жизнь была бы похожа на мою жизнь в течение этого последнего года. Но тем не менее я многого достиг. Моя душа приобрела много мягкости и нежности, и для этого мне не понадобилось ни религии, ни искусства. (Вы замечаете, я немного горжусь этим, мне нужно было дойти до полного изнеможения, чтобы найти в самом себе тайный источник утешения). Я думаю, что настолько хорошо сделал дело своей жизни, насколько мне это позволило время. Но я знаю, что для многих людей я внес каплю хорошего меда, что, благодаря мне, многие люди обратились к более высокой, чистой и светлой жизни...
Только великая боль приводит дух к последней свободе, только она позволяет нам достигнуть последних глубин нашего существа, - и тот, для кого она была почти смертельна, с гордостью может сказать о себе: «Я знаю о жизни больше потому, что так часто бывал на границе смерти».
– Противоречишь сам себе – вместе с Богом ты отрицал и вечную жизнь!
– затеял дискуссию Дьявол.
– «Не в вечной жизни суть, а в вечной жизненности»! И ее я проявляю даже здесь, в адских – во всех смыслах слова – условиях, несмотря на все препятствия, которые Вы передо мною ставите, Ваше инфернальное величество! «Трудно разрывать каждую цепь, но вместо каждой цепи у меня вырастают крылья»!
– Что же помогает тебе оставаться самим собой и там, и здесь, не сдаваться обстоятельствам ни при жизни, ни в посмертии?
– Ельцину вдруг захотелось перенять чужой полезный опыт.
– Ты уверен, что действительно хочешь это знать?
– Кто же откажется узнать правду?
– «Выше правды нет ничего», - подтвердил Достоевский.
– «Какую меру истины может вынести человек?» Не хуже ли тебе станет от подобных знаний? Может, лучше у других спросишь? «Людям постоянно нужна акушерка, и почти все идут разрешаться от бремени в кабак, в коллегии, где мелкие мысли и мелкие проекты прыгают, как котята».
– У Вашего спутника, герр Ницше, есть уникальное достоинство - независимый дух, - к парочке присоединился на миг гениальный философ Гегель.
– «Свободный человек совсем не завистлив. Он с радостью принимает великое».
– Вы правы, герр Гегель. «В наше время никто не умирает от горьких истин: слишком велик выбор противоядий». Что ж, Борис, попробую дать тебе несколько советов, которые способны помочь тебе сохранить свою целостность даже в инферно. Но учти. Такие тайны, как, впрочем, «...должности и почести, не достаются даром... Видеть глубину вещей – очень неудобное свойство. Это заставляет держать глаза в постоянном напряжении, и в конце концов ты видишь больше, чем хотел бы».
Урок первый – откажись от стремлений. «Я не помню, чтобы я когда-нибудь старался, - ни одной черты борьбы нельзя указать в моей жизни. Я составляю противоположность героической натуры. Чего-нибудь «хотеть», к чему-нибудь «стремиться», иметь в виду «цель», «желание» - ничего этого я не знаю из опыта. И в данное мгновение я смотрю на свое будущее – далекое будущее!
– как на покойное море: ни одно желание не пенится на нем, я ничуть не хочу, чтобы что-нибудь стало иным, чем оно есть; я сам не хочу стать иным... Но так жил я всегда. У меня не было ни одного желания. Едва ли кто другой на сорок пятом году жизни может сказать, что он никогда не заботился о почестях, о женщинах, о деньгах!...»
Впрочем, я отвлекся. Урок второй: учись, набирайся знаний, как делал я, но при этом умей выбирать то, чему стоит учиться; и сразу отбрось представления об этике и морали; подобно мне, стань «по ту сторону добра и зла». Не жалей о содеянном! «Что есть само освобождение?
– Отсутствие стыда перед самим собой!» Избавься от тщеславия, хотя это так же трудно, как снять с себя кожу. «Как кости, плоть, внутренности и кровеносные сосуды покрыты кожей, которая позволяет человеку выглядеть благопристойно, так и тревоги и страсти, терзающие душу, облечены тщеславием; это кожа души...
Почему я о некоторых вещах знаю больше? Почему я вообще так умен? Я никогда не думал над вопросами, которые не вопросы, - я себя не расточал. Истинных религиозных затруднений, например, я не знаю по опыту. От меня совершенно ускользнуло, как я мог бы быть «склонным ко греху». Точно так же у меня нет положительного критерия для того, что такое угрызение совести: судя по тому, что об этом слышно, угрызение совести не представляется мне ничем достойным уважения... Я не хотел бы отказываться от поступка после его совершения, я предпочел бы дурной исход последствия совершенно исключить из вопроса о ценности. При дурном исходе слишком легко теряют правильный глаз на то, что сделано; угрызение совести представляется мне родом «дурного глаза». То, что не удалось, чтить тем выше, ибо оно не удалось – это уже скорее принадлежит к моей морали. «Бог», «бессмертие души», «избавление», «потусторонний мир» - все это понятия, которым я никогда не дарил ни внимания, ни времени, даже ребенком, - быть может, я никогда не был достаточно ребенком для этого?».
– Что-то ты в философию ударился...
– Ага, ты начал вгрызаться в мясо проблемы! Урок третий, самый главный: спасение – в философии!
«Тот, кто умеет дышать воздухом моих сочинений, знает, что это воздух высот, здоровый воздух. Надо быть созданным для него, иначе рискуешь простудиться. Лед вблизи, чудовищное одиночество – но как безмятежно покоятся все вещи в этом свете! Как легко дышится! Сколь многое чувствуешь ниже себя!
– Философия, как я ее до сих пор понимал и переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот, искание всего странного и загадочного в существовании всего, что до сих пор было гонимого моралью. Долгий опыт, приобретенный мною в этом странствовании по запретному, научил меня смотреть иначе, чем могло быть желательно, на причины, заставлявшие до сих пор морализировать и создавать идеалы. Мне открылась скрытая история философии, психология ее великих имен. Та степень истины, какую только дух переносит, та степень истины, до которой только дерзает дух – вот что все больше и больше становилось для меня настоящим мерилом ценности. Заблуждение (вера в идеал) не есть слепота, заблуждение есть трусость. Всякое завоевание, всякий шаг вперед в познании вытекает из мужества, из строгости к себе, из чистоплотности в отношении себя...»