Ельцын в Аду
Шрифт:
После этого я начал слышать какие-то странные голоса, неизвестно откуда исходившие и называвшие меня по имени. «Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов. Я помню, что в детстве я часто его слышал: иногда вдруг кто-то явственно произносил мое имя. День обыкновенно в это время был самый ясный и солнечный; ни один лист в саду на дереве не шевелился; тишина была мертвая... Я тогда бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием из сада и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек, вид которого изгонял эту страшную сердечную пустыню», - прошептал гениальный писатель.
– Здесь ключ к разгадке твоей тайны, Гоголь, - ты всю жизнь готовил себя к встрече со мной!
– загоготал довольный Повелитель мух.
– Вот и встретились! Накаркал!
– Вся сила твоя, Сатана, - «в умении казаться не тем, что ты есть. Будучи тварью, ты стремишься казаться творцом, будучи ползучим, кажешься крылатым, будучи смешным, предстаешь смеющимся. Ты страшен не своей всемогущей необычайностью, а элементарными пошлостью и невежеством. Ужас же в том, что лицо твое при этом «слишком человеческое». Это – лицо толпы, лицо «как у всех» и даже наше собственное лицо в те моменты, когда мы трусим быть самими собой и соглашаемся быть «как все».
– Что же делать?
– взволнованно вопросил друг писателя С.Т. Аксаков.
– «Вы эту скотину (черта) бейте по морде и не смущейтесь ничем. Он щелкопер и весь состоит из надувания. Он точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и поддаться назад – тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана; а в самом деле он черт знает что».
– Эка ты меня принизил!
– скептически усмехнулся адский властелин.
– Но как же такая, по твоему определению, мелочь, как я, может быть олицетворением мирового зла? Выходит, виноват во всех бедах человечества только Создатель?!
– Я не признаю ответственности Господа за всемирное зло!
– Значит, зло в самих людях и особенно – в тебе?!
– продолжал издеваться Люцифер.
– Зло умножается по мере твоего описания, и поэтому весь грех увеличения моей силы ложится на твои плечи!
– Изыди, Сатана!
– заплакал гениальный писатель от бессилия...
– Таким я Гоголя не знал!
– душа Ельцина была потрясена до самых своих глубин.
– Герр Гоголь подобен Сфинксу, - согласился философ.
– При его жизни лишь единицы могли разгадать его загадку. И оценки твоего времени не совпадают с выводами его современников...
Русский философ Василий Васильевича Розанов:
– «При Карамзине мы мечтали. Пушкин дал нам утешение. Но Гоголь дал нам неутешное зрелище себя, и заплакал, и зарыдал о нем. И жгучие слезы прошли по сердцу России. И она, может быть, не стала лучше. Но тот конкретный образ, какой он ненавидел в ней, она сбросила, и очень быстро. Реформ Александра II, в их самоуверенности и энергии, нельзя себе представить без предварительного Гоголя. После Гоголя стало не страшно ломать, стало не жалко ломать».
В принципе, наяву Николай Васильевич довольно мало видел Россию. В Москве бывал остановками, в Петербурге жил недолго, по губерниям только проехался... Но при этом изобрел такое зеркало, в которое вся страна и канула.
– Что же ты по заграницам-то шлялся, патриот ты наш квасной?!
– изгалялся лукавый.
– «... На Руси есть такая изрядная коллекция гадких рож, что невтерпеж мне пришлось глядеть на них. Даже теперь плевать хочется, как о них вспомню. … Долее, как можно долее буду в чужой земле. И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России, но сам я, но бренный состав мой будет удален от нее».
– В школе меня учили, - признался ошарашенный Ельцин, - что Гоголь – образец патриота.
– При жизни его взгляд на Родину вызывал резкое осуждение современников, причем вне зависимости от их мировоззрения, - ответил Ницше.
– Ваша правда, герр философ! «Никогда еще нация не подвергалась такому бичеванию, никогда еще страну не обдавали такою грязью», - написал на выход «Ревизора» я, уже объявленный к тому времени сумасшедшим, - к беседе подключился П.Я. Чаадаев.
С известным философом-демократом согласился издатель Н.И. Надеждин:
– «Больно читать эту книгу, больно за Россию и русских».
Славянофил Ф.В. Чижов внес свою лепту:
– «... Я восхищался талантом, но как русский был оскорблен до глубины сердца».
Н.И. Греч заявил, глядя душе Гоголя в глаза:
– Я нахожу в Вашей, Николай Васильевич, поэме «какой-то особый мир негодяев, который никогда не существовал и не мог существовать»!
О.И. Сенковский тоже не удержался от упрека:
– «Вы систематически унижаете русских людей»...
Еще злее говорили о писателе его самые близкие друзья.
М.П. Погодин: - Я с дружеской откровенностью назвал Вас «отвратительнейшее существо!».
– «Вообще в нем было что-то отталкивающее, - подтвердил С.Т. Аксаков.
– Я не знаю, любил ли кто-нибудь Гоголя исключительно как человека. Я думаю – нет; да это и невозможно».
С.П. Шевырев, еще один старый друг и отчасти ученик:
– Я вижу в нем «неряшество душевное, происходящее от неограниченного самолюбия».
Ницше вознамерился восстановить справедливость:
– Но те же самые люди, которые называли герра Гоголя плутом и сумасшедшим, считали его пророком, учителем, даже «святым» и «мучеником».
С.Т. Аксаков:
– Это правда. В 1847 году при жизни его я написал «Я вижу в Гоголе добычу сатанинской гордости». А через пять лет после смерти его: «Я признаю Гоголя святым; это – истинный мученик христианства».
Писатель попытался самооправдаться:
– «С юных лет я горел страстью быть полезным России на каком угодно месте. В каком угодно звании. У меня даже была мечта стать министром юстиции и, повсеместно пресекая неправосудие, все в своем Отечестве исправить.
Однако я изменился, едва поселился в Петербурге – городе, где сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде. Мой взгляд стал останавливаться и прилипать к уродливым и пошлым сторонам жизни, принимая их порой за истинную жизнь. Я стал задаваться вопросами: «Лучше ли мы других народов? Ближе ли жизнью ко Христу, чем они?
– Никого мы не лучше, а в жизни еще неустроенней и беспорядочней всех их. Хуже мы всех прочих – вот что мы должны всегда говорить о себе», - к такому выводу я пришел».