Ельцын в Аду
Шрифт:
– «Я Пушкин, но не Мусин!
В стихах весьма искусен,
И крайне невоздержан,
Когда в пути задержан!»
Давайте лошадей...
И опять исчез. Лже-Данте и эрзац-Вергилию застигли его в Екатеринославе, где он застрял на пару недель. Пушкин скучал там; к скуке присоединилась жестокая простуда от раннего купания в Днепре. Жил в какой-то избенке, в обстановке самой непривлекательной... Но и в захолустном тогда Екатеринославе уже знали знаменитого пиита, и пребывание его в городе не только огласилось, но и стало событием для людей, восторженно к нему относившихся. Выражаясь современным языком, поклонники его изрядно доставали.
Ельцин и Ницше тоже отправились к нему. Вошли в лачужку, занимаемую поэтом, который, как заметно, пребывал в раздраженном состоянии. Александр Сергеевич встретил непрошенных гостей, держа в зубах булку с икрою, а в руках стакан красного вина.
– «Что вам угодно?» - спросил он вошедших.
И когда последние сказали, что желали иметь честь видеть славного писателя, славный писатель отчеканил следующую фразу:
– «Ну, теперь видели?.. До свиданья!..»
– Мда, характерец!
– прошептал смущенный ЕБН: редко кто осмеливался давать ему такую отповедь.
– Но все равно давай последим за ним, Фридрих, хочу узнать, как он жил на самом деле.
А на самом деле «российский поэт № 1» очень редко испытывал хандру. Все современники отмечали его чрезвычайно веселый характер. Один из них писал: «Я не встречал людей, которые были бы вообще так любимы, как Пушкин; все приятели его скоро делались его друзьями». В спорах — живой, острый, неопровержимый, он быстро переубеждал своих друзей. Однако умел выслушивать и критику, и упреки, и горькую правду — и смирялся.
Друг великого поэта Пущин:
– «Он, бывало, выслушает верный укор и сконфузится, - а потом начнет щекотать, обнимать, что обыкновенно делал, когда немножко потеряется... Или — даст несговорчивому собеседнику подножку, повалит на диван, вскочит на поваленного верхом и, щекоча и торжествуя, вскрикивает: «Не говори этого! Не говори этого!» - а сам хохочет до упаду...»
Жандармский чиновник III отделения Попов:
– «Он был в полном смысле слова дитя, и, как дитя, никого не боялся».
Его литературный враг Фаддей Булгарин, опозоренный пушкинскими эпиграммами:
– «Скромен в суждениях, любезен в обществе и дитя по душе».
Смех Пушкина производил столь же чарующее впечатление, как и его стихи. Художник Карл Брюллов:
– «Какой Пушкин счастливец! Так смеется, что словно кишки видны».
Сам поэт всю жизнь утверждал, что все, что возбуждает смех, - позволительно и здорово, а все, что разжигает страсти, - преступно и пагубно.
Страсть к проказам заразила его с детства. Во время своего пребывания в Царском селе задумал он убежать в Петербург — совершить самоволку. Отправился за разрешением к гувернеру Трико, тот не пустил и обещал еще и проследить за ним. Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив лицейского приятеля Григория Кюхельбекера, помчался в столицу. В догонку за ними устремился и Трико.
На первой заставе постовой спросил у Пушкина фамилию. «Александр Однако!» - ответил тот. Постовой записал фамилию и поднял шлагбаум. Через десять минут к заставе подкатил Кюхельбекер. «Как фамилия?» - «Григорий Двако!» постовой записал, с сомнением качая головой. Вскоре появился и гувернер. «Фамилия?» - «Трико» - «Э-э, нет, брат, врешь!
– теряет терпение страж порядка.
– Сначала Однако, потом Двако, а теперь и Трико! Шалишь, брат! Ступай-ка в караулку!..» В итоге бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин с приятелем от души погуляли в столице.
Розыгрышами и забавами он развлекался на протяжении всей жизни. В Михайловском устраивал представление водяного: забирался незаметно в колодец и пугал оттуда «страшным» голосом проходящих мимо девушек. В Кишиневе по утрам, лежа в постели, стрелял в потолок... хлебным мякишем, рисуя им восточные узоры. Играя с детьми в прятки, залезал под диван и там застревал, да так, что вытаскивать его сбегались все слуги. Или устраивал дома игру «сумасшедшего» - все дети вместе с ним изображали помешанных, пускали слюни и валились со стульев на пол, изображая эпилептические судороги... «Хоть святых выноси!» - огорчались гости.
Проказы и остроумие снискали ему множество друзей, но еще больше — врагов. Однажды в Екатеринославе поэта пригласили на бал. В тот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст. Представительницы прекрасного пола наперебой старались завладеть его вниманием. Два гвардейских офицера, недавние кумиры местных дам, не зная Пушкина и считая его каким-то провинциалом, решили во что бы то ни стало «переконфузить» его. Подходят они к Александру Сергеевичу и, расшаркавшись, задают вопрос:
– Миль пардон... Не имея чести Вас знать, но видя в Вас образованного человека,
позволяем себе обратиться к Вам за маленьким разъяснением. Не будете ли Вы столь любезны сказать нам, как правильно выразиться: «Эй, человек, подай стакан воды!» или «Эй, человек, принеси стакан воды!»?
Пушкин понял издевку и, ничуть не смутившись, ответил:
– «Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопой!»
В одном литературном кружке, где собиралось больше врагов, чем друзей Пушкина, и куда он сам иногда заглядывал, один из завсегдатаев сочинил пасквиль на Александра Сергеевича — стихотворение под заглавием «Обращение к поэту». Пушкин приехал. Литературная беседа началась чтением «Обращения». Автор, став посередине комнаты, громко провозгласил:
– «Обращение к поэту», - и обернувшись в сторону, где сидел гость, начал: - «Дарю поэта я ослиной головою...»
Пушкин, повернувшись в сторону зрителей, быстро перебил:
– «А сам останется с какою?»
Автор, смешавшись:
– «А я... А я останусь со своею»
Пушкин (лично к автору):
– «Да вы сейчас дарили ею!»
К сожалению, молнии его остроумия постоянно били и по близким ему людям. Александр Сергеевич очень любил своего лицейского товарища Кюхельбекера, но часто устраивал ему розыгрыши. Кюхельбекер часто навещал поэта Жуковского, донимая его своими стихами. Однажды Жуковский был зван на какой-то товарищеский ужин и не пришел. Потом его спросили, почему он не был, поэт ответил: «Я еще накануне расстроил себе желудок, к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома...»
Александр Сергеевич тут же выдал эпиграмму:
«За ужином объелся я,
Да Яков запер дверь оплошно -
Так было мне, мои друзья,
И кюхельбекерно, и тошно...»
Кюхельбекер был взбешен и потребовал дуэли! Оба, правда, выстрелили в воздух...
Впрочем, врагов он разил чаще.
... Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре. Тот, будучи в подпитии и увидя недруга, идущего ему навстречу, громко крикнул:
– Прочь, шестерка! Туз идет!