Ельцын в Аду
Шрифт:
Что же касается до моего нравственного и интеллектуального участия в этом деле, то оно было полное, то есть все то, которое дозволяли мне мои средства и сила моих знаний и убеждений».
В разговор вступила Мария Александровна Ульянова:
Я узнала о случившемся в Петербурге из письма нашей родственницы Е.И. Песковской и поехала в столицу. Написала императору письмо, начинавшееся так: «Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему величеству, как единственной защите и помощи. Милости, государь, прошу! Пощады и милости для детей моих... Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил!»
В этом месте, - вспомнил Александр III, - я оставил такую ремарку: «А что же до сих пор она смотрела!» Но все же разрешил ей свидание, написав: «Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность — ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений».
Свидание было дано, причем следователь хотел, чтобы Мария Александровна уговорила Александра дать откровенные показания о тех, кто стоял за спиной их организации, ибо полиция была уверена, что студенты являлись лишь орудием в чьих-то более страшных руках.
У меня состоялось несколько свиданий с Сашенькой, - заплакала материнская душа.
– Я уговаривала его раскаяться и уверяла, что в этом случае ему сохранят жизнь, но он категорически заявил, что это невозможно и что он должен умереть. Уже на первом свидании он плакал и обнимал мои колени. Но заявил, что грядущая кара — справедлива, сказав мне:
«Я хотел убить человека — значит, и меня могут убить».
Вы тоже достойно встретили смерть!
– признал Николай.
И не только он!
– с гордостью заявил Ленин.
– Вспомните эсера Каляева, который казнил Великого князя Сергея Александровича.
Это так!
– отозвалась супруга убитого губернатора Москвы Елизавета Федоровна.
– Все дни до погребения моего незабвенного Сереженьки я не переставала молиться. На надгробье мужа я написала: «Отче, отпусти им: не ведают бо, что творят». Слова Евангелия я восприняла душой и накануне похорон велела привезти себя в тюрьму, где содержался Каляев. В камере я спросила:
«Зачем Вы убили моего мужа?»
Душа террориста воспроизвела тот давний диалог:
«Я убил Сергея Александровича, потому что он был орудием тирании. Я мстил за народ...»
«Не слушайтесь Вашей гордости. Покайтесь... а я умолю государя даровать Вам жизнь. Я буду просить его за Вас... Сама я Вас уже простила».
«Нет! Я не раскаиваюсь, я должен умереть за свое дело, и я умру... Моя смерть будет полезнее для моего дела, даже чем смерть Сергея Александровича». Когда меня приговорили к смертной казни, в последнем слове я заявил судьям: «Я счастлив вашим приговором. Надеюсь, вы исполните его так же открыто и всенародно, как я исполнил приговор партии социалистов-революционеров. Учитесь смотреть прямо в глаза надвигающейся революции!»
Каляев тоже бесстрашно встретил смерть, - согласился Николай.
– Но он ее заслужил!
А Вы разве нет?
– удивился Ильич.
– Вспомните эпоху «столыпинских галстуков» - так революционеры называли веревки на своих шеях.
За это ответственность с государем разделяю я!
– заявил присоединившийся к компании душ Столыпин.
– За то, что вы, господа большевики, творили, вы заслужили куда большую кару! Окунитесь в мои воспоминания!
... Трое офицеров вошли в дом премьер-министра. Охранник заметил какой-то дефект в их военной форме и попытался задержать их. Тогда с криком «Да здравствует революция!» один из них бросил бомбу. Все, кто находился в комнате, и сами террористы погибли. От взрыва деревья на набережной Невы вырвало с корнем. Столыпин был опрокинут на пол взрывной волной, но совершенно не пострадал. Под обломками разрушенного здания копошились раненые люди, валялись куски человеческих тел... Еле спасли раненую дочь премьера. Своего четырехлетнего сына Столыпин сам извлек из-под груды обломков...
Николай Второй сжал призрачные зубы:
Какое унижение я испытал в те дни! Подумать только: государя Всея Руси сделали затворником в собственном доме! Я узнал, что в Петергофе, где наша семья проводила лето, появились террористы... «Мы сидели... почти запертые... Такой стыд и позор говорить об этом... Мерзавцы анархисты приехали в Петергоф, чтобы охотиться на меня... Но ты понимаешь мои чувства: не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома в спокойном всегда Петергофе!»
Моя тогдашняя жизнь протекала под охраной, без прогулок, в постоянном ужасе за безопасность Аликс и детей! Я — отец и царь — не мог .защитить самых дорогих людей в собственном доме! Во мне произошел переворот. Я был обязан отплатить бомбистам за все муки и унижения и сохранить державу — усмирить мятежников, дать покой стране. «Должны быть истреблены чудовища!» - убеждала меня Аликс.
И я постарался быть беспощадным... Слова Богу, рядом со мной встал Столыпин! Еще в июне 1906 года Дума отменила смертную казнь. Но, пока Европа присылала поздравительные телеграммы, я принял закон о военно- полевых судах!
И виселицы по всей огромной стране задрожали, воспринимая судороги повешенных! Со времен Ивана Грозного Россия не видела такого количества смертных казней!
– вспылил Ленин.
– Когда экс-премьер Витте напомнил бывшему либералу Столыпину о прежних его взглядах, что Вы ответили, господин премьер-министр?
«Да, это все было... До взрыва на Аптекарском Острове». Почему я не останавливался ни перед чем в борьбе с мятежниками? «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия».
Я полностью поддерживал моего верного сподвижника!
– заявил царь.
– 26 августа 1907 года я «высочайше соизволил объявить командующим войсками», что они должны «озаботиться», чтобы мне не представлялись телеграммы о помиловании! И сдержал свое слово! На адмирала Ф.В. Дубасова, московского губернатора, в 1906 году покушались дважды, оба раза неудачно. В ответ на просьбу Дубасова помиловать покушавшегося я ответил: «Полевой суд действует помимо Вас и помимо меня; пусть он действует по всей строгости закона. С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы меня знаете, я незлоблив: пишу Вам, совершенно убежденный в правоте моего мнения. Это больно и тяжко, но верно, что, к горю и сраму нашему, лишь казнь немногих предотвратит моря крови и уже предотвратила».