Элеанор Ригби
Шрифт:
– Давай о чем-нибудь другом поговорим.
– Легко.
Мы оба чувствовали себя по-дурацки. Парень спросил:
– Кстати, ты думала эти годы, что скажешь мне при встрече?
– Конечно. А ты?
– Ну…
В палате снова стало тихо; на этот раз мы оба испытали облегчение. Я сказала:
– Насколько я поняла, обойдемся без речей.
– Слишком сентиментально получится.
– Что верно, то верно.
– Мне и так уже гораздо лучше.
Я поинтересовалась:
– А как ты меня разыскал? Я не один год пыталась тебя обнаружить – все безрезультатно. Правительство у нас такое упертое, когда дело касается опеки…
– Хм,
– Наверное.
– Из меня получился бы неплохой шпион.
– Да уж; я за четыре года ни разу не заметила слежки. Ты когда последний раз заправлялся?
– В смысле, едой?
– Ну не бензином же. Конечно, едой.
– Вчера перехватил кусочек пиццы за девяносто три цента. На завтрак.
Столь необычная цена – изобретение местных коммерсантов; с налогом выходит ровно доллар.
– От пиццы столько же проку, как от жареного бинта.
– Я свистнул упаковку сыра в супермаркете на Дэви-стрит.
– А какое это отношение имеет к нашему разговору?
– Самое непосредственное. Сыр в пиццерии – настоящая валюта; главное, чтобы упаковка была цела. Угостят бесплатно; может, еще и пять баксов дадут.
– Ты не боишься попасть в полицию за пять баксов и кусок разогретого в микроволновке пластыря?
– Да не суетись. Если за руку поймают, тогда на выбор две схемы: либо тебя сдают копам, либо щелкают на «полароид» с этим несчастным куском сыра. Почти все его тырят. А потом просто запретят там снова появляться – и дело в шляпе. У них вся стена обклеена наглыми рожами, и везде сыр. Так что полицейское досье мне не светит. Максимум – ритуальное унижение.
Эта история вызвала у меня неподдельный интерес, о чем я не преминула сообщить:
– Спорим, я кое-что про тебя знаю.
– Что же именно? То, что я кажусь тебе уличным отребьем?
Я вздохнула.
– Хм, Джереми. Напомни, может, я что-нибудь путаю? Наркотики, передозировка, чулки-сеточки, кража сыра…
– Я раньше был отребьем.
– Ну ладно, пусть.
– Только я уже несколько лет не бродяжничаю.
– Приятно слышать. – Я задумалась. – Так, значит, можешь, если захочешь? В смысле, завязать?
– Да. Во всяком случае, мне так казалось до вчерашнего дня. Меня подруга нарядила для шоу Роки Хоррора. Ее Джейн зовут.
– Доктор так и сказала.
– Тайсон? Бог ты мой, ей давно пора под капельницу с морфием, а потом запереться на выходные со спортсменом-теннисистом. У нее с работой явный перебор. Это сразу в глаза бросается.
– Тут ты, пожалуй, прав.
– А лицо почему опухло?
– Зубы мудрости удалила четыре дня назад.
– Больно?
– Да нет, меня всю обкололи.
– А как насчет поделиться заначкой?
– Ни за что! – Я изобразила негодование.
– Попытка не пытка.
Тут я поинтересовалась самочувствием Джереми. Он смолк. Я окликнула его:
– Э-эй.
Парень погрузился в себя. Так вот, запросто: взял и померк.
– Джереми? Невероятно. Тебе плохо, лежишь больной, а мы рассуждаем… про какой-то дурацкий сыр. Глупо. Прости меня.
Он сжал мои пальцы. И как давным-давно, на железной дороге, когда я вцепилась в корзину с ежевикой, я даже не заметила, что все это время мы держались за руки.
– Может, позвать сестру?
Сын покачал головой: «нет», да так энергично, что я удивилась.
– Слушай, что происходит? Давай выкладывай.
– Все плохо. Из
– Ты про что? Про ту темень?
– Нет. Про свою жизнь. Где я только не побывал.
– А-а, дело в семье… Или их было несколько?
– Это еще полбеды. Временами меня уводят картины.
– Как понять, картины?
– Знамения. Те, что являются людям незадолго до конца света.
«О Господи, не успеешь оправиться от одной неожиданности, тут же другая – с пылу с жару».
– Горящие киты выбрасываются на берег; маргаритки разбиваются, словно стекло; мешки денег вымывает прибоем; деревья, которые сдуваются точно воздушные шары…
Я заподозрила, что он еще под кайфом, но Джереми сам догадался:
– Меня не глючит. Все уже прошло.
– Джереми, я не религиозна.
– Я могу бежать… мы можем бежать, да все равно скрыться не получится.
– От чего?
– От воли Всевышнего.
К подобному повороту я оказалась не готова и просто смолчала.
Он продолжил:
– Я прокаженный. Мне нужен мессия прокаженных. – Он взглянул на меня. – Как у Дэвида Боуи 2 .
– А-а, Зигги Стардаст. Как же, как же. Он взглянул на зашторенные окна.
– Этому падшему миру настанет конец. Я хотя бы увидел, каким он был до заката.
– Наверное.
– Знаешь, иногда она так прекрасна… в смысле, Земля.
– Послушай, Джереми, я… хм, я не такая, как ты. Мне тяжело воспринимать красоту. – Парень, вероятно, так же одинок, как и я. Может, одиночество сидит в генах. Не исключено, однако, что он в своем изгнании ярко сверкал, а я вяло мерцаю, как негодная флуоресцентная лампа.
2
Имеется в виду песня «Leper Messiah», David Bowie. Зигги Стардаст («Ziggy Stardust») – один из псевдонимов Дэвида Боуи.
Сын сказал:
– Да ладно, я тебя просто дурачу.
– Зачем?
– Так жить интереснее. – Он снова отвел взгляд к окну. – Мне бы поспать теперь.
– Поспи.
– А ты будешь здесь, когда я проснусь? Я подумала и ответила:
– Да.
– Спокойной ночи.
После той чудовищной находки я несколько недель не могла успокоиться: следователи, ведущие дело, явно не нуждались в моей помощи. Мне-то казалось, что я, как человек, который обнаружил труп, имею полное право участвовать в поисках убийцы. Власти не торопились обнародовать подробности преступления, о котором, на мой взгляд, должны были кричать заголовки всех бульварных газет: «Лесоруб-трансвестит разрублен надвое; страшная находка у железнодорожного полотна к северу от бухты Подковы». Подозреваю, что полицейские Западного Ванкувера обзавелись автоматическими определителями номеров еще тогда, когда об этих хитрых устройствах никто и слыхом не слыхивал; когда бы я ни позвонила, в участке словно знали, кто на проводе, и дамочка на телефоне заранее настраивалась на снисходительный тон. Я стала сама наведываться к копам, и теперь ко мне «снисходили» уже лично. Тогда я начала навещать полицейские конторы других муниципалитетов и требовала, чтобы со мной поговорили или хотя бы просто выслушали. План сработал – правда, несколько неожиданным образом. Как видно, стражей порядка страшно веселило, что какая-то малолетка обивает пороги и требует, чтобы ей разрешили раскрыть преступление, совершенное в другой части города. Да уж, неплохой повод подшутить над коллегами.