Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
…и Бэббс тоже ощущает ее эйфорию…
– Чаровница Гретхен, Королева Ила! – орет он, размахивая тростью в небесах.
– Ого-го-ооооо! Все сверкает!
– Чаровница Гретхен, Королева Ила!
– Все сверкает!
– Чаровница Гретхен!
И это прекрасно. Всех охватывает та же мания, та же эйфория, словно всеобщий контактный кайф, словно все они и сами вдруг приняли кислоту. Кизи затеял энергичную возню, принявшись сражаться с липкими от ила озерными водорослями. Бэббс и Пола – Чаровница Гретхен! – возносят к небесам торжествующие кличи. Хейджен лихорадочно снимает все это на пленку. Сэнди протянул к самому краю озера набор длиннющих проводов и записывает звук. Рон Бевёрт в поте лица делает снимки. Бэббс, Пола – Чаровница Гретхен! – и Кизи постоянно исчезают, погружаясь в грязные глубины озера.
– Назад! – принимается орать кинооператор Хейджен. – Вы вышли из кадра!
Но Бэббс, Пола и Кизи его не слышат. Кругами, они все дальше и дальше уходят в райскую грязь…
– Все сверкает!
– Чаровница Гретхен – Королева Ила!
Тем временем, однако, хейдженовская
…и так далее. Ну, а охваченное манией сердце Хейджена она покоряет в ту же секунду, и вскоре, позабыв про Озеро Илистой Эйфории, он уже замирает над ней с камерой, широко расставив ноги, а она, продолжая свою мелодекламацию, лежит на полу превращенной в съемочный павильон пустыни, и камера наведена на нее так, точно это не она вовсе, а Мария Монтес в любовной сцене – вот и отправилась Красотка Колдунья в свой первый и последний кайфовый полет…
Снова в автобус и вперед, в Феникс, с субъективной илисто-эйфорической уверенностью в том, что ни они, ни фильм – Фильм! множество аллегорий жизни, ни они, ни фильм впредь свой случай не прозевают. Хейджен снимал фильм не переводя дыхания, час за часом, в трясущемся нутре автобуса. В Истории Создания Фильма были мгновения, приводившие всех в неописуемый восторг. К примеру, когда они попали в Феникс. Это было во время предвыборных волнений 1964 года, и попали они как раз в родной город Барри Голдуотера, поэтому вывесили на автобусе лозунг: «Голосуйте за Барри – со смеху помрете». Вдобавок они подняли над автобусом американские флаги, и Кэсседи рванул по главной улице Феникса задним ходом – Хейджен снимал все это на пленку, а флаги развевались на ветру задом наперед. Горожане были соответственно напуганы, оскорблены, восхищены, растеряны, они оборачивались и вздрагивали или же пытались хранить невозмутимость, отводя взгляды, точно никогда и не собирались обращать внимание на всякое там нелепое дерьмо, – а кое-кто улыбался, совершенно искренне, словно хотел сказать: я с вами – эх, если бы я мог быть с вами!
Тот факт, что все они тащились под винтом или травой, а то и под такими сложными комбинациями и того и другого, какие и запоминать-то в тягость, превращал их жизнь в великую тайну. Это была великая тайная жизнь. Взглядам ошарашенных граждан были доступны лишь внешние проявления тех потрясающих вещей, что творились в их головах. Все они превратились в персонажей собственных фильмов или Общего Большого Фильма. Они взяли себе новые имена и пользовались только ими.
Стив Ламбрехт стал зваться Чумой. Кэсседи – Пределом Скорости, Кизи Головорезом, Бэббс – Отважным Путешественником. Хейджен, со своей вездесущей большой кинокамерой, скачущий вприпрыжку и взлетающий на крышу автобуса даже на ходу, получил прозвище Неисправность. Рон Бевёрт заведовал всей аппаратурой, рабочими инструментами, проводами, переключателями и прочей ерундой, и ему досталась кличка Аппаратурный Зануда, в дальнейшем просто Зануда. Джордж Уокер стал Еле Видимым. А Пола Сандстен была наречена… ну конечно же, Чаровницей Гретхен, Королевой Ила…
Тетрадь!.. для каждого из новых персонажей фильма – простая школьная тетрадка, и каждый персонаж этого самого кинофильма может писать в своей тетрадке сам, а могут эту тетрадку взять другие и тоже в ней писать – поди догадайся, кто что написал! – и в тетради Чаровницы Гретхен появляется такая запись:.
Зарой их в ил! Она кричала, бегая в саду, в руках сжимая веточку петрушки – которую и прежде из рук не выпускала. Какое странное занятие, и с каждым днем все непонятней, она сказала, продолжив кое из кого веревки вить, а мы всегда влажны в ее руке… «Конечно, – говорит она, – ведь корни глубоки». Сюрпризом это не было, но все же ей стало любопытно разузнать, какого черта, что такое ЭТО, после чего он стал столь неуклюжим, хихикнул доверительно, о тень ее споткнулся, и оба в авантюру странную втянулись.
Без малого неделю в пути, а прекрасная, полная энтузиазма, неотразимая Чаровница Гретхен, Королева Ила, Гретч, уже синхронно входит в фильм. Кизи – лично сам Головорез – готовит для нее роль, куда уж тут вроде бы денешься, но она-то – она смотрит только на… Бэббса… на того, кто о тень ее споткнулся?… Хм-м-м-м? Бесчисленные тени и лучи юго-западного солнца врываются в окна и падают на пол на скамейки на поднятые койки врываются из прикольного рева мотора отскакивают от двух пар глаз Гретч двух пар глаз Бэббса четырех пар глаз Гретч четырех пар глаз Бэббса восьми пар глаз Гретч восьми пар глаз Бэббса – смеющихся глаз с трепещущими ресницами – смешиваются тени и лучи, врываются друг в друга, и вот уже оба в авантюру странную втянулись, вы же понимаете. Кизи слегка мрачнеет сам Кизи, – но мрачность его вскоре отскакивает от него и раскалывается на юго-западные
НЕИСПРАВНОСТЬ!
Когда б я десять долларов имел, я б поделился дозой риталина с Марго – ведь риталин глотаю я, как аспирин.Ну а теперь давай-ка заколдуем «Братьев Брукс», что, нравится?
Ночью треклятый автобус все еще подпрыгивает на дороге, и серебристая синева Юго-Запада уже не врывается, а тихо и незаметно проникает внутрь слабыми проблесками, тусклым дерьмом, а лучи автомобильных фар и длинные безумные тени от лучей автомобильных фар, следуя причудливым траекториям, скользят по салону, по койке любви. От койки любви никуда не денешься, если у тебя еще остались силы. На одной полке койки любви лежит спальный мешок, и любой, кому невтерпеж потрахаться, может в этот мешок вползти занимайся своей вещью, малыш, совершенно открыто, играйся себе сколько влезет, – и Сэнди всматривается во тьму и видит человеческое существо… трясущееся в спальном мешке, по которому под рев мотора скользят лучи автомобильных фар – сказочная койка любви, и все – синхронно – видят, как спальный мешок воистину наполняется спермой, как бешено плывут в этой жиже крошечные чертенята, просачиваясь в жалкую волосяную гадость, которой они пропитывают мешок, – их миллионы, биллионы, триллионы, этих мечущихся во всех направлениях крошечных самобичующих хитрюг, стремящихся добиться обладания, что совершенно естественно, и заползи в этот спальный мешок вздремнуть часок-другой после обеда самая рафинированная девственница на этом свете – через три минуты она вылезет оттуда неуклюжим брюхатым чудом… однако когда же наконец прекратится это чертово подпрыгивание…
Это вам не «Грейхаунд», это школьный автобус: рессоры и амортизаторы в жутком состоянии, прикольный скрежещущий мотор на последнем издыхании сотрясает автобус до основания, чудовищная вибрация, подладиться под которую не способно ни одно живое существо на свете, непрерывно колотит всех и каждого на койках и скамейках. Уснуть почти невозможно, и дни и ночи сменяются со своей тошнотворной цикличностью: весь день – слепящее солнце, всю ночь – неторопливое тоскливое скольжение причудливых лучей и теней автомобильных фар, и все время – шум. Джейн Бёртон почти всю дорогу тошнит. Заснуть никто не может, поэтому, чтобы было не так тяжело, все постоянно глотают винт психостимуляторы типа риталина, да все что угодно, а потом накуриваются травой, дабы избавиться от вызываемой винтом треклятой тахикардии, и принимают кислоту, чтобы все происходящее обернулось чем-нибудь другим. Потом все эти изматывающие тяжкие телесные наказания во время езды начинают чередоваться с необъяснимыми задержками, остановками, невыносимым чувством безысходности у обочины дороги, неизвестно где, а бессонница уже превращает тело и башку в высушенную скорлупу, заполненную кислым жирным дымом, точно в черепной коробке догорает убогое жилище. Им приходится заезжать на заправочные станции, чтобы сходить в туалет, вырулить себе возможность помочиться или испражниться… соблюдайте порядок, братва… как двенадцать?… сколько – четырнадцать?… мы никого не потеряли?… а лишних нет?… вот они вываливаются из автобуса, который, прямо скажем, выглядит довольно странно, а у этих странных типов видок это уже перебор, они же еле ноги передвигают… на все это в изумлении взирают владелец станции обслуживания и его Первый Помощник… в громкоговорителях ревет негритянская музыка, а эти странные типы вываливаются из автобуса, половина в маскарадных костюмах: огненно-яркие рубахи в красно-белую полоску, некоторые причудливо раскрасили себе лица, как индейцы из книжки комиксов, под глазами огромные круги, глаза красные, носы не синие, отнюдь не синие, зато глаза «красные… все толпой валят в сторону Чистой Уборной, да они уже выстраиваются в очередь…
– Минутку, – говорит парень. – Что это вы делаете?
– Хочу заправиться! – отвечает Кизи, весьма любезно и миролюбиво. Да, сэр, видите, какая громадина? Она жрет уйму бензина. Ага.
– Я говорю, они что делают?
– Они? По-моему, они идут в туалет. А, черт, сколько же бензина жрет эта старая громадина! – все это время он знаками просит Хейджена принести камеру и микрофон.
– Да нельзя столько народу пускать в туалет.
– Им же кроме как в туалет сходить ничего и не нужно, – вот Кизи уже берет микрофон, а Хейджен начинает съемку – жжжжжжжжжж, – но все делается как бы мимоходом, так, словно… ну, конечно же, ведь и вы наверняка запечатлели бы все, каждую деталь дружеской конфронтации, случись вам остановиться на великом американском шоссе в поисках шанса помочиться разок-другой?… или раз десять?