Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
И еще жара. Из Хьюстона они направились на восток через Глубинный Юг, а в июле Глубинный Юг представлял собой… сплошную лаву. Воздух, врывавшийся в открытые окна автобуса, был горячим и плотным, как невидимый дым, а когда они останавливались, он просто струился над ними настоящей лавой. Отдых в Хьюстоне принес мало хорошего, потому что от жары все начиналось сызнова, никто не спал, и похоже было, что сквозь лаву можно прорваться только с помощью винта, травы и кислоты.
В Нью-Орлеане они вздохнули с облегчением, выйдя из автобуса и прогулявшись по французскому кварталу, а потом вдоль причалов – в своих рубахах в красно-белую полоску и светящихся масках, прикалывая по дороге народ. А в районе пристани появились копы, что еще больше их развеселило, потому что встречи с копами представлялись им теперь сущими пустяками. Городские копы преуспели в демонстрации своего Полицейского Фильма не больше провинциальных. Зануда, словно выпускник университета, произнес перед ними прочувствованную речь, Кизи поговорил с ними задушевно и просто, а Хейджен снял это все
Они просто прогуливались по Нью-Орлеану в своих полосатых рубахах и шортах, и все они видели, как вышагивает на своих длинных, мускулистых, как у футболиста, ногах Кизи – точно город принадлежит ему, точно всем им принадлежит этот город, и все приободрились. Потом они направляются в сторону северной окраины Нью-Орлеана к озеру Понтчартрейн. Все приняли кислоту, правда, небольшую дозу, около 75 микрограммов, – все радостно возбуждены, все тащатся под кислотой, и вдобавок ревут на полной громкости рок-н-ролльные пластинки: «Марта и Ванделлас», Шёрли Эллис и прочие старые вещицы. Озеро Понтчартрейн похоже на громадный, красивый и просторный простор! парк на воде. Они загоняют автобус на стоянку, а крутом чудесные деревья, да еще это чудесное безбрежное озеро, и они надевают купальные костюмы. Уокер, обладающий чертовски мощным телосложением, надевает красно-желто-черные плавки, Кизи, обладающий чертовски мощным телосложением, надевает бело-голубые плавки, Чума, обладающий чертовски мощным телосложением, разве что он похудощавее, надевает оранжевые плавки, а синева воды, и выгоревшая зелень травы и листьев, и – легкий ветерок? все это плывет перед их налитыми кислотой глазами, как расплавленная почтовая открытка, – в воду! Единственное, чего они не знают, что пляж этот закрытый, только для негров. Чернокожие сидят себе на скамейках, сидят и разглядывают этих полоумных белых, выходящих из нелепого автобуса и направляющихся к запретной для белых нью-орлеанской воде – на тридцатой параллели на Глубинном Юге. Чума на этот раз и впрямь очумел, он весь горит от жары, градусов сто по Фаренгейту, и поэтому ныряет и заплывает очень далеко, и весьма скоро замечает, что его окружили темно-оранжевые люди негры, – они барахтаются вокруг, и взгляды их ничего хорошего не сулят. У одного золотой передний зуб с вырезанной в нем звездочкой, то есть в глубине золота видна покрытая эмалью звезда, и золото это начинает вспыхивать на солнце – чи-и-и-и-ик-к-к – в такт его сердцебиению, которое с каждой минутой учащается – треклятые золотые вспышки, да еще белая звезда постоянно стоит в глазах, а Золотой Зуб говорит:
– Что-то сегодня в воде полно всякой швали, старина.
– Что верно – то верно, старина, – соглашается другой.
– Ага, полно всякой ебучей швали, старина, – добавляет третий, – и так далее.
И вдруг Золотой Зуб обращается прямо к Чуме:
– Ну и что понадобилось этой швали в воде, старина? Чума в полной растерянности, отчасти потому, что из-за кислоты день стал для него оранжевым – оранжевые плавки, оранжевая вода. оранжевое небо, грозные оранжевые негры.
– Что ты здесь делаешь, парень?! – в голосе Золотого Зуба вдруг появляются угрожающие нотки. Оранжевый, здоровенный неуклюжий оранжевый толстяк со спиной, широкой, как у оранжевого морского демона. Знаешь, парень, что мы сейчас сделаем? Мы отрежем тебе яйца. Мы вытащим тебя на берег, а там вместе поиграемся!
– Хи-хи-х-х-х-хххх! – остальные заливаются горестным, плаксивым смехом.
Однако от этого на лице у Чумы почему-то появляется улыбка. Он чувствует, как она расплывается у него на лице, словно большая оранжевая порция засахаренного оранжевого джема, он барахтается в воде и ухмыляется, а Золотой Зуб вспыхивает, и вспыхивает, и вспыхивает. Потом Золотой Зуб говорит:
– Да, это уж точно настоящая шваль, – и заливается смехом, только на этот раз дружелюбным, все смеются, а Чума смеется и плывет обратно к берегу.
К тому времени сумасшедший автобус уже обступила толпа негров. В динамиках гремит потрясающая негритянская музыка – пластинка Джимми Смита. Чума влезает в автобус. Похоже, вокруг автобуса танцуют тысячи негров – кто рок-н-ролл, кто непристойное бути. Все окрашено в оранжевый цвет, но потом он смотрит на бьющуюся в корчах массу негров, смотрит из каждого окна ничего, кроме бьющихся в корчах негров, толпой собравшихся вокруг автобуса и бьющихся в корчах, – и все из оранжевого становится коричневым. У Чумы возникает ощущение, что он находится внутри громадной кишки, совершающей перистальтические сокращения. Он чувствует, что весь кайф превращается в жуткую бредятину. Даже Кизи, который вообще ничего не боится, и тот выглядит озабоченным.
– Лучше нам отсюда убраться, – говорит Кизи.
Но как, выдавливаться наружу, что ли? – в бредовых коричневых перистальтических сокращениях? К счастью для Чумы, а может, и для всех, в этот момент появляются белые копы, они разгоняют толпу и велят белым безумцам ехать дальше, этот пляж только для негров, и в кои-то веки Проказники не высыпают гурьбой из автобуса и не пытаются прервать Полицейский Фильм. Они действуют согласно сюжету Полицейского Фильма, а свой фильм оттуда увозят.
Теперь – по плоским равнинам Миссисипи и Алабамы, Билокси и Мобил. Федеральная дорога 90, равнины и поля. а жара все не ослабевает. Они держат курс на Флориду. Сэнди не спал уже несколько дней… сколько же…бессонница, похоже, не отпустит, все сворачивается в густые кривые линии. Солнце и плоские равнины. Как же все-таки чертовски жарко – и все раздирается на противоположности. Безмолвная, вымершая от теплового удара летняя Страна Полуденного Солнца… а сердце Сэнди рвется наружу в постоянной тахикардии, рвется наружу мозг, и голова кругом, и просто необходимо… гнать вперед, Кэссади!.. но появились уже два Кэсседи. Одну минуту Кэсседи выглядит безумцем пятидесяти восьми лет – винт! – еще через минуту ему двадцать восемь и он спокоен и умиротворен кислота, – и спокойного Кэсседи Сэнди может распознать мгновенно, потому что нос у того становится… длинным и гладким, почти аристократическим, а вот бешеный Кэсседи выглядит весьма потрепанным. А Кизи… вечно этот Кизи! Сэнди смотрит… а Кизи – старый и изможденный, и лицо у него перекошено… потом Сэнди смотрит еще раз – и Кизи молод и невозмутим, на лице ни морщинки, оно круглое и гладкое, как у ребенка, он сидит, целыми часами читает книжки комиксов, поглощенный созданными Стивом Дитко густыми пурпурными тенями Доктора Стрейнджа, облаченного в плащи и светотени, и говорит:
– Откуда им было знать, что этот драгоценный камень предназначен всего лишь для наведения мостов между разными измерениями! А ведь с его помощью можно было попасть в грозное ПУРПУРНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ – прямо из нашего мира!
Сэнди может мысленно… покинуть автобус, но всюду – Кизи. Доктор Стрейндж! В глазах постоянно стоят два Кизи. Кизи – Проказник и Кизи организатор. Они едут в конце июля сквозь испарения южной Алабамы, а Кизи встает, оторвавшись от книжек комиксов, и превращается в Капитана Флага. Он надевает розовую шотландскую юбку, напоминающую скорее мини-юбку, розовые носки, лакированные туфли и розовые солнцезащитные очки, закутывает голову в американский флаг и сзади закрепляет эту громадную чалму чем-то вроде стрелки, а потом влезает на крышу мчащегося по Алабаме автобуса и принимается развлекать прохожих игрой на флейте. Из алабамцев, вовлеченных в РОЗОВОЕ ИЗМЕРЕНИЕ, наверняка выйдет вдвойне прикольный кинокадр, а ведь это уже перебор! – как постоянно говорит Джордж Уокер, в такой жуткой путанице это перебор. Они въезжают в Мобиле на заправочную станцию, половина Проказников выскакивает из автобуса, сверкая красными и белыми полосами, и все принимаются самозабвенно разбрасывать повсюду красные резиновые мячи – получается нечто вроде маниакального балета, наскоро украсившего собой станцию обслуживания, а служитель наполняет бак и смотрит то на Проказников, то на Капитана Флага, то на автобус, а потом получает деньги за бензин, заглядывает в окно, видит на сиденье водителя Кэсседи, качает головой и говорит:
– Теперь ясно, откуда столько негров в Калифорнии.
ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ-ФОРНИИ – звучит внутри автобуса с переменным запаздыванием, и все заливаются хохотом.
Это было, когда все еще шло хорошо… когда они с грохотом мчались по Алабаме, а потом Кизи вдруг кажется Сэнди старым и изможденным организатором. Сэнди видит, как он спускается по приставной лесенке с крыши автобуса и устремляет на него пристальный взгляд, и знает интерсубъективность! – о чем Кизи думает. Ты чересчур обособился, Сэнди, ты не открыт нараспашку, можно ведь сидеть здесь и с грохотом мчаться по Алабаме, но ты… вне автобуса… И он приближается к Сэнди, сгорбившись под низким потолком автобуса, а Сэнди он кажется обезьяной с мощными свободно болтающимися руками, похожей на Неуклюжую Громадину, и тут Сэнди внезапно вскакивает и принимает обезьянью позу, присев, болтая руками и передразнивая Кизи, а лицо Кизи озаряет широкая улыбка, он обхватывает Сэнди руками и сжимает его в объятиях…
Он одобряет! Кизи меня одобряет! Наконец-то я на что-то отреагировал, вынес все это на всеобщее обозрение, совершенно открыто, пускай это даже обида, я это сделал, сделал свою вещь, – и под влиянием этого поступка, в точности как он учил, она испарилась, обиды как не бывало… а я снова в автобусе, синхронно со всеми…
Вечно этот Кизи! И на этой своей волне эйфории Кизи одобряет! – Сэнди осознал, что Кизи – ключ к пониманию всего, что идет во время путешествия правильно, и всего, что идет неправильно, и ни у кого, ни у одного из тех, кто предпринял это путешествие и попал в этот фильм, никогда не возникнет даже намека на желание подойти к Кизи и решительно заявить: «Я вне этой… Неописуемой Вещи, которой мы с упоением занимаемся…»
Пенсакола, Флорида, сто десять градусов. У приятеля Бэббса есть домик на берегу океана, и они там останавливаются, но океан не приносит никакого облегчения. Большинство Проказников расположились в доме или во дворе. Кто-то из девушек возле автобуса жарит на вертеле мясо. Сэнди в полном одиночестве сидит в автобусе, в тени. Бессонница подтачивает его силы. Ему нужно либо немного вздремнуть, либо двигаться дальше. Невыносимо колотится сердце, невыносимо тяжело неподвижно сидеть на мели. Он подходит к холодильнику и берет апельсиновый сок. Кислоты, принятой в Нью-Орлеане, тех 75 микрограммов, не хватило. Кажется, за все путешествие он ни разу как следует не улетел, ни разу не ощутил… блаженства. Поэтому он делает добрый глоток Несанкционированной Кислоты и откидывается на спинку скамьи.