Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
В начале 1964-го при нем пока лишь небольшая группа. После полудня Фэй, верная блаженная подруга первопоселенца, в доме, у плиты, у швейной машинки, у стиральной машины, с детьми – Шеннон и Зейном, не отходящими от ее юбки. В деревянном домике у ручья стоит стол с пишущей машинкой, там Кизи только что закончил переработку книги «Времена счастливых озарений», в которой уже почти 300000 слов. Здесь же и друг Кизи из Орегона Джордж Уокер – типичный белокурый средний американец двадцати с лишним лет, хорошо сложенный, сын состоятельного строительного подрядчика. Характер у Уокера, что называется, жизнерадостный, и он то и дело с нескрываемым восторгом произносит: «Это уже перебор!» И еще – Сэнди Леманн-Хаупт. Сэнди – младший брат Карла Леманн-Хаупта, которого Кизи знавал на Перри-лейн. Сэнди красивый парень двадцати двух лет, высокий, худой и легко возбудимый. С Кизи он познакомился тремя месяцами раньше. 14 ноября 1963 года, через Карла, когда Кизи ездил в Нью-Йорк на премьеру инсценировки «Над кукушкиным гнездом», Макмёрфи играл Кёрк Дуглас. К тому времени Сэнди бросил Нью-йоркский университет и работал звукооператором. Он обладал особым талантом орудовать магнитофонами, фонограммами, звукоаппаратурой и прочими подобными вещами, однако переживал тогда не лучший период своей жизни. Дошло до того, что однажды он попытался лечь в психиатрическое отделение, и отговорил его лишь Карл, который повел брата на премьеру спектакля «Над кукушкиным гнездом». А там был Рэндл Макмёрфи… Кизи… и Карл попросил Кизи взять Сэнди с собой на Запад, в Ла-Хонду, чтобы вытащить его из всей этой нью-йоркской трясины. А если и существовало место, где можно было излечиться от Нью-Йорка, то только там, позади приюта Кизи в…свете…рампы…вверх по тропинке за домом, вверх по склону холма – в секвойный лес, Сэнди вдруг попал в сказочный приют, словно бы окруженный стеной и увенчанный куполом, какие наверняка и имеют в виду, когда говорят о «храме средь сосен», только секвойи куда более величественны. А каковы закаты сквозь листья секвой! – казалось, стволы и листья тянутся к небу в сотнях футов над головой. Всегда было одновременно солнечно и прохладно, словно круглый год стоял чудесный осенний день. Заходящее солнце виднелось сквозь мили листьев и распадалось на кусочки, как на картине пуантилиста, – густо-зеленые пятнистые тени, но ослепительный свет в парящем в вышине густо-зеленом суперприюте, негаснущий зеленый свет рампы, золотисто-зеленый день, тишина, вертикальный покой, напоенный ароматом леса, а с Дороги 84 слышалось лишь воздушное звуковое сопровождение машин – ш-ш-ш-и-и-и-иу-у-у – словно легкий ветерок. Тишина и покой: очень утешает!
Сэнди, Кизи и Уокер несколько раз уходили в лес с топорами нарубить дров для дома – но из подобных походов Кизи культа не делал. Сэнди видел, что Кизи не так уж нелюдим. Он вовсе не был помешан на девственной Природе. Лес он представлял себе, скорее, фантастической декорацией… на фоне которой будет ежедневно происходить некий хэппенинг, рождаться новый вид искусства…
На крыше дома он установил высококлассные громкоговорители, и вдруг в здешний божественный зеленый горный озон врывается чернокожий маньяк, дующий в прирученный саксофон, – это пластинка Орнетта Коулмана. Тропа, по которой поднимаются три дровосека, имеет довольно причудливое обрамление: на низких ветвях висят немыслимые мобили, а к стволам деревьев прибито множество фантастических картинок. Дальше громадное дерево с дуплом у основания, а в дупле, поблескивая в зеленоватой тьме, – оловянная лошадка, причем олово изогнули так, что нелепое маленькое животное выдохлось и, споткнувшись, рухнуло на колени.
Однако территория, к которой Кизи питал особый интерес, находилась в самом доме. Он был срублен из бревен, но походил скорее не на хижину, а на охотничий домик. В большой комнате были широкие застекленные створчатые двери, создававшие эффект окон, из которых открывается красивый вид, открытые балки и огромный каменной кладки камин у стены. На каждом шагу попадалась всевозможная аппаратура – магнитофоны, кинокамеры, проекторы, к тому же Сэнди понавез каких-то сложнейших релейных систем и всякой всячины. Частенько подкатывали на машинах бывшие соседи по Перри-лейн – хотя никто из них пока в Ла-Хонду не переехал. Эд Маккланахен, Боб Стоун, Вик Ловелл, Клои Скотт, Джейн Бёртон, Рой Себёрн. Изредка наведывались из Орегона брат Кизи Чак и кузен Дейл. Оба они походили на Кизи, но были пониже ростом. Чак был человек спокойный и сообразительный. Несерьезный и непритязательный Дейл обладал мощным телосложением и был непритязателен донельзя. Кизи пытался найти новые формы самовыражения. Они занимались чем-то вроде… ложатся все, к примеру, на пол и принимаются перекрикиваться, а Кизи сует в каждый рукав по микрофону и делает у них над головой пассы руками, словно колдун, и их голоса по мере движения рук записываются то громче, то тише. Иногда результаты получались довольно…
…скорее всего, для нормального человеческого уха это была невнятная тарабарщина. А для восприимчивого образцового интеллектуала, который слыхал об «Арморишоу» 1913 года, об Эрике Сати, Эдгаре Варезе и Джоне Кейдже, все это должно было звучать… в какой-то степени, знаете ли, по-авангардистски. Но на самом деле это, как и все прочее здесь, обязано восприятию, вызванному к жизни ЛСД. Весь иной мир, куда ЛСД впускала разум, существовал лишь в данное мгновение Сию Секунду, – и любая попытка спланировать, задумать, инструментовать, написать сценарий лишь отторгала от этого мгновения и отбрасывала назад, в мир обучения и воспитания, где мозг – всего лишь редукционный клапан…
Поэтому они испробовали и более фантастические импровизации… вроде Человеческих Лент – громадных рулонов кровенепроницаемой бумаги для упаковки мяса, развернутых на полу. Они брали цветные карандаши для вощеной бумаги и чертили друг другу непонятные знаки для импровизации: Сэнди видел розовый барабанный бой и издавал звуки типа – чи-ун-чан, чи-унчан и так далее, Кизи видел гитарные стрелы: броинь-броинь, брень-брень. Джейн Бёртон видела взрывы джазового вокала, а Боб Стоун – устные рассказы в сопровождении Живого Джаза… все это записывалось на пленку… а потом все летали под – чем? – кислотой, пейотлем, семенами пурпурного вьюнка, проглотить которые было адски трудно, миллиарды отвратных семян, прорастающих во вздутом животе в намокшие одуванчики – но летали ведь! – или ИТ-290, или декседрином, бензедрином, метедрином – Винт! – или под винтом с травой – бывало, примешь винт в сочетании с травой, и оказывается, что… элэсдэшные двери открываются в разуме без того неукротимого смятения чувств, что вызывает ЛСД… А Сэнди принимает ЛСД, и свет… рампы… и волшебный приют превращаются в… неоновую пыль… теперь уже точно: пуантилистские пылинки. Золотые пылинки, яркие зеленовато-лесные пылинки, каждая подхватывает свет, и все струятся и блестят неоновой мозаикой – чистая калифорнийская неоновая пыль. Невозможно описать, какое это замечательное открытие – впервые в самом деле увидеть атмосферу, в которой жил долгие годы, а заодно почувствовать ее внутри себя, почувствовать, как струится она вверх от сердца, через туловище в мозг электрический фонтан… И… ИТ-290 – они с Джорджем Уокером сидят, оседлав сук, на высоком дереве перед домом, и он ощущает… интерсубъективность – он точно знает, о чем думает Уокер. Нет нужды обсуждать общий замысел, просто каждый должен сделать свое дело.
– Ты рисуешь паутину, – говорит Сэнди, – а я на ее фоне рисую листья.
– Это перебор! – говорит Джордж, ведь ему-то, конечно, известно: всех нас то охватывают, то отпускают эти комбинации обоюдного сознания, интерсубъективность, мы идем с магнитофоном в надворную постройку у ручья и принимаемся галдеть – некий вид беседы по спонтанной ассоциации, как джазовая перекличка, а то и монолог, обращенный к каждому, да к кому угодно, схватываем слова, символы, идеи, звуки, гоняем их туда и обратно и перекидываем через… стену традиционной логики… Один из нас находит набор деревянных шахматных фигур. Фигурки резные, нечто вроде древних человечков, каждая – резной человечек старинной работы, только кто-то забыл их во дворе, они намокли и покоробились, отчего выступила наружу их истинная сущность. У этого, несмотря на то что он в мантии и с копьем, торчат наружу гениталии…
…Нет, какова у меня дочурка! Утверждает, что стесняется меня. Говорит, всему свету известно, что у меня на уме одна пизда. В мои-то годы……Да, сэр, нам это известно. Ваша дочь – потаскушка, каких мало, однако я – король, я просто вынужден отрезать вам яйца……Да я вас, король… за них с престола сброшу…За яйца?…Именно! Что это за король такой с гвоздями?
…Именно! И впрямь потрясающе. Каждый из нас держит в руке шахматную фигуру и превращается в этого персонажа, все принимаются галдеть, обращаясь к тем, кого видят в этих фигурках, и начинают думать об одном и том же. И я тоже видел забавные кружочки под рукой у этой фигурки, не больше шляпки крошечного гвоздика… Я даже хотел об этом сказать…
Самое удивительное ощущение в моей жизни – интерсубъективность, словно раскрылось сознание каждого и все они слились, и теперь достаточно лишь взглянуть на шевеление губ? мерцание глаз или на шахматную фигуру, которую кто-нибудь, раскачивая, держит в руке…
…Вы ведь не стали бы верить девице с электрическими угрями вместо сисек, а, король?…Это те, что ионизировали меч короля Артура на дне болота?…Они самые. Вымя с тысячью мельчайших кровососных банок грудастая потаскушка. Боюсь, сто двадцать бытовых вольт тюремной наживки, если я видел ее……ну как, даже при самом невероятном стечении обстоятельств, могло всем сразу прийти в голову выражение типа сто двадцать бытовых вольт тюремной наживки…
Но ведь и болота тоже – для старой компании с Перри-лейн все это уже не только Сад Эдема и чудесное открытие. Более того, в волшебной лесистой лощине уже слышится ропот. Кизи начинает организовывать наши полеты. Он выдает наркотики каждому персонально – вот тебе доза, а вот тебе… и только расслабишься и начнешь тащиться, как он уже входит «А ну-ка всем встать!» – и затевает утомительный поход в лес…
Когда все это подходит к концу, кое-кто просит Кизи дать им с собой в Пало-Альто немного кислоты и ИТ-290. «Не-е-е-е-е-ет», – говорит Кизи и многозначительно подмигивает, словно хочет сказать, что никак нельзя, ведь дело деликатное… Лучше примешь еще, когда вернешься…