Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
Прекрасно!.. сегодняшняя фантазия… Но как растолковать им?… как раскрыть такие доступные тайны, как Капитан Чудо Вспышка… как Жизнь… да и та же Супермолодежь…
«…новое важное сообщение… удачный контрудар…»…если они составили о нем четкое и ясное представление как о толстокожем неотесанном сыне западной земли, только что явившемся из Спрингфилда, штат Орегон? Отец его, Фред Кизи, и вправду приучил их с младшим братом Джо по прозвищу Чак к охоте, рыбалке и плаванию в том возрасте, когда все это у них еще едва получалось, к тому же он заставлял их заниматься боксом, бегом и борьбой, мчаться на надувных плотах из автомобильных камер средь порогов рек Уилламет и Маккензи – полноводных, с множеством камней и с верной смертью, пенящейся совсем рядом, внизу. Но все это делалось не для того, чтобы они смогли приручить зверей, леса, реки, дикий, мятущийся, содрогающийся Орегон. Главная цель состояла в том, чтобы дать им шанс добиться большего, чем отец, а отец добился очень многого всегда, как и подобает мужчине, требуя того, что полагается ему по праву, к тому же вовсе не на передовых рубежах продвижения переселенцев… Кизи-старший составлял часть хлынувшей в сороковых годах с Юго-Запада миграционной волны, но был он не из странствующих рабочих, а из тех предприимчивых протестантов, которые смотрели на Западное побережье как на страну деловых возможностей. Начав чуть ли не на голом месте, он создал в долине Уилламет торговый кооператив фермеров, разводящих молочный скот, – Кооперативное общество фермеров «Юджин», – влив его впоследствии в крупнейшую в округе компанию по розничной торговле молочным скотом «Дэригоулд». Он был одним из тех, кто крупно преуспел в послевоенные годы, и на склоне лет он поселился не в старой усадьбе с деревянной обшивкой и громоотводами, а в современном пригородном
Есть вещи, которые так или иначе заставляют его вспомнить вдруг родной городок, – вот, к примеру, стоит старый белый, обшитый досками дом, где они жили, а позади него. немного подальше, – вышка радиостанции «Кей-Оу-Ар-И» с мерцающим на верхушке красным огоньком – по ночам он опускался на колени помолиться и видел небо и мерцающий огонек, – и его нередко посещала мысль, что этому красному огоньку он и возносит свои молитвы. Как раз здесь поворачивало старое шоссе, и казалось, что кто-то постоянно едет мимо в три или четыре утра, борясь со сном, а им были видны огни в городке, там, где шло строительство, и дорога, казалось, ведет прямиком к этим огням, но они убегают в сторону от поворота, и Кизи с отцом выходили посмотреть, не нужно ли помочь этому малому выбраться из навозной жижи – бегом вдоль уличных фонарей! – вознося молитвы красному сигнальному огоньку радиовышки! – по короткой прямой к «Ресторану Грегга для автомобилистов», как он назывался тогда, теперь он называется «Ресторан Спока», на проспекте Франклина, у моста через реку. Это был большой ресторан для школьников на открытом воздухе – с громадной новейшей объемной рекламной вывеской пастельных тонов с бегущим светящимся курсивом, с прожекторами, подносами, снабженными зажимами, официантками в свободных синих брюках, гамбургерами, завернутыми в нечто вроде вощеной оберточной бумаги, – дымящимися, прессованными и поджаренными на рашпере, с луком, а также с горчицей и кетчупом, который выдавливался из пластиковых тюбиков. Субботние вечера, когда все наслаждаются путешествиями, – какой-то малый на стоянке у Грегга двинулся на своей машине не в ту сторону, отчего никто не может двинуться с места. Чем громче все сигналили, тем большую непреклонность этот малый проявлял. Словно бы это и был тест. Он поднимает стекла и запирает двери, так что теперь до него уже не доберется, и протискивается дальше своей дорогой. Этот малый против Кизи. Короче, Кизи идет на кухню, берет одну из картофелин, из которых там готовят картофель по-французски, выходит и затыкает малому выхлопную трубу, отчего глохнет двигатель, и теперь уже стоп, малыш, приехали. Малыш предъявляет Кизи обвинение в преднамеренной порче мотора, и Кизи попадает в суд для малолетних и пытается растолковать судье, что происходит в субботний вечер в ресторане Грегга: Жизнь… то чувство… Жизнь… Жизнь подростковой Америки конца сороковых – начала пятидесятых, автомобильно-ресторанная Жизнь – именно в этом она и заключалась… но разве это кому-нибудь растолкуешь?
Ну конечно же! – то чувство – ночной простор, свобода, работает мотор и прибывает адреналин, путешествие в неоновом великолепии новой американской ночи, верх блаженства – оказаться в первой волне самой необычной молодежи в мировой истории, всего лишь в 15, 16, 17 лет, облачившись в сверхмодные наряды в виде розовых рубашек из ткани «Оксфорд», брюк с безупречными стрелками, полудюймовых плетеных ремней, башмаков-скороходов… со всей этой шестью- и восемьюцилиндровой мощностью под ногами и со всем этим неоновым волшебством над головой, что так или иначе неотделимо от таких супергероических поэм технологического века, как реактивный двигатель, телевидение, атомные субмарины, ультразвуковая техника… Послевоенные американские городские предместья восхитительный мир!.. и пускай ко всем чертям катятся интеллектуальные хулители американской автомобильной цивилизации… Откуда им было знать, что это такое, а знали бы – давно взлелеяли бы его в себе… то чувство… принадлежности к подлинной Супермолодежи!.. к первому поколению чертенят… чувствующих себя защищенными от всех горестей и катастроф. Родители еще помнили болото всеобщего порядка, Войну и Депрессию – но Супермолодежь знала лишь волнующий прилив великого воздаяния, когда не осталось уже ничего всеобщего… Жизнь! Восхитительное место, восхитительная эпоха, скажу я вам! Подлинный Неоновый Ренессанс… А мифы, которые в то время брали за душу, не Геракл, не Орфей, Одиссей или Эней… а Супермен, Капитан Чудо, Бэтман, Человек-факел, Подводник, Капитан Америка, Пластмассовый Человек, Вспышка… ну конечно же! Там, на Перри-лейн, что это было, на их взгляд, – причуда? – когда он говорил о Супергероях комиксов как о настоящих американских мифах? Уже тогда этот мир фантазии, этот электропастельный мир мамы-папы-дружка-сестренки в предместье. Полюбуйтесь, вот они в семейном автомобиле, белом седане «понтиак-бонневиль» – семейный автомобиль! – начать с того, что это немыслимое, обладающее чудовищной мощностью творение фантазии, 327 лошадиных сил, а внешний вид двадцать семь ночей обольщения в гладкой роскошной карете… Ты уже там, в стране фантазии, так почему бы не сдвинуться с этой уютной, как стеганое одеяло, мертвой точки, почему бы не дать себе волю ну же, действуй, скажи этой машине: «Сезам!» – сделай ее такой, какой она жаждет стать давно: 327000 лошадиных сил, длиной во всю автостраду, пусть взмоет со свистом в сторону… Города-Порога и самых далеких фантазий, сегодняшних и грядущих… Билли Батсон сказал: «Сезам!» и превратился в Капитана Чудо. Джей Гаррик надышался в научно-исследовательской лаборатории полученным экспериментальным путем газом…
…и начал передвигаться и мыслить со скоростью света, как… Вспышка… сегодняшняя фантазия. Да. Фантазия насчет того, что Кизи неотшлифованный алмаз, долго не протянула. Что касается самого интересного человека на Перри-лейн. то им был не романист и не литераторинтеллектуал, а молодой аспирант-психолог по имени Ловелл. Ловелл напоминал молодого психоаналитика из Вены или по крайней мере его калифорнийско-аспирантский вариант. Худощавый, с растрепанными черными волосами, он обладал одновременно крайне холодным умом и взбалмошным характером. Он познакомил Кизи с фрейдистской психологией. Прежде Кизи никогда не сталкивался с подобной системой мышления. Ловеллу удалось на примере обитателей Перри-лейн очень убедительно показать, как обыкновенные земные черты характера и мелкие склоки вписываются в самую глубокую, самую сложную из когда-либо разработанных метафор, а именно – в метафору Фрейда… И еще немного газа, полученного экспериментальным путем… Да. Ловелл рассказал ему о некоторых экспериментах, проводимых Ветеранским госпиталем в Менло-парке с «психомиметиками» – препаратами, которые вызывают временное состояние, напоминающее психоз. Добровольцам там платили семьдесят пять долларов в день. Кизи вызвался добровольцем. Все было идеально, по-больничному, выбелено. В белой палате его укладывали на кровать и давали серию капсул, не сообщая, что это такое. Одна могла оказаться пустышкой, плацебо. Другая – диграном, который всегда вызывал страшно неприятные ощущения. Кизи не составляло труда предвидеть их возникновение, потому что шерсть на одеяле, которым он был укрыт, внезапно становилась похожей на поле, заросшее отвратительными, пораженными какой-то болезнью колючками, и тогда он засовывал себе в глотку два пальца и тужился, пытаясь вызвать рвоту. Но вот одна из капсул – первое, что он помнит после ее приема, это как за окном белка уронила с дерева желудь, только звук был необычно громким – таким, словно это происходило не за окном, а рядом с ним, прямо в палате, мало того, это был не просто звук, это было всеохватывающее присутствие: зримое, почти осязаемое; внезапно нахлынувшая… синева… она окутала его, и тут он перекочевал в ту область сознания, которая прежде ему и не снилась, и это был не сон, не бред, а часть воспринимаемой им реальности. Он смотрит на потолок. Потолок начинает шевелиться. Паника и в то же время никакой паники. Потолок движется – не кружится в сумасшедшем вихре а движется в собственных плоскостях в собственных плоскостях света и тени и поверхность вовсе не такая ровная и гладкая как задумал штукатур – Суперштукатур с непогрешимым пузырьком
Лицо! Снова входит доктор, и… – чудеса, док, несчастный подопытный кролик – Кизи теперь может заглянуть в него. Впервые он замечает, что у доктора с левой стороны дрожит нижняя губа, но он не просто видит дрожание, он может – и, кажется, не впервые! – разглядеть, как становится крестообразным каждое мышечное волокно, отпихивая влево слабое желе губы, как волокна устремляются друг за другом назад, в инфракрасные каверны тела, сквозь транзисторные внутренности нервных сплетений, каждое по сигналу воздушной тревоги, а внутренние крючочки несчастного дурачка отчаянно цепляются за этих корчащихся маленьких ублюдков, пытаясь удержать их и успокоить, я же доктор, передо мной опытный человеческий образец внутри несчастного дурачка показывают его собственное кино про пустыню, только каждый араб с усами из конского волоса представляет собой угрозу, лишь бы губа, лицо оставались на одном уровне, на том уровне, который гарантировал ему медовый пузырек Официального Штукатура…
Чудеса! Он впервые обрел способность заглядывать внутрь людей…
Ах да, та маленькая капсула, что блаженно скользнула вниз по пищеводу, содержала ЛСД.
Весьма скоро пришло время двигаться дальше, за пределы и этой фантазии, фантазии клиницистов из «Менло-парка». Фантазия клиницистов состояла в том, что добровольцы являются подопытными животными, требующими беспристрастного, научного подхода. Не составляло никакого секрета, что люди, добровольно подвергающиеся экспериментам с лекарственными препаратами, и без того склонны к неустойчивому поведению. Поэтому доктора появлялись в белых халатах, с журналами для записей, измеряли кровяное давление и частоту пульса, брали мочу на анализ, заставляли их решать простые логические и математические задачи вроде сложения цифр в столбик или оценки времени и расстояния, а кое-что и просили наговаривать на магнитофон. И все же доктора были совершенно не в курсе дела. Сами они ЛСД никогда не принимали, абсолютно ничего уразуметь не могли, да и в любом случае словами этого не выразить.
Иногда хотелось изобразить это крупно… Ловелл находится в клинике под действием ЛСД и принимается рисовать на стене громадного Будду. Каким-то образом Будда заключает в себе все… Белый Халат входит и даже не смотрит на рисунок, он принимается задавать все те же записанные в журнале вопросы, тогда Ловелл бесцеремонно его прерывает:
– Что вы скажете о моем Будде?
Какое-то мгновение Белый Халат смотрит на рисунок и говорит:
– Он слишком женоподобный. А теперь посмотрим, как быстро вы сложите этот столбик цифр…
Слишком женоподобный… Избавьте нас от тех штампов, что наглухо заперли снаружи мозги даже этих так называемых экспериментаторов, подобно ставням-гармошкам в витрине меховой лавки… и Кизи приходилось решать со своими мальчиками ту же проблему. Один из них был совсем молодой, с короткой приглаженной челкой и наисерьезнейшим лицом – наисерьезнейшим, наидобрейшим, самым гладким и отвратительным лицом, какое когда-либо удавалось выровнять медовому пузырьку Штукатура, так вот, он входил и на секунду широко раскрывал глаза, словно желая убедиться, что этот мускулистый медведь на кровати еще способен мыслить, а потом начинал говорить самодовольным голосом зубрилы, и голос этот рассыпался по палате, как испачканная мелом гигроскопическая вата с выбиваемых в Спрингфилдской средней школе тряпок для стирания с доски.
– Теперь я скажу «начали», а вы, когда, по-вашему, пройдет минута, скажете «готово». Вам это понятно?
Понятно-то понятно. Но Кизи летал под действием ЛСД, и чувство времени у него было утрачено, тысячи мыслей в секунду носились от синапса к синапсу, счет шел на доли секунды, так что какая тут к чертям собачьим минута – но в тот миг одна мысль там застряла, ее удалось на мгновение задержать… злоб-ную, чудес-ную. Он вспомнил, что каждый раз, как ему измеряли пульс, неизменно выходило семьдесят пять ударов в минуту, поэтому, когда д-р Туман произносит «начали», палец Кизи потихоньку соскальзывает на пульс; он считает до семидесяти пяти и говорит;
– Готово! Д-р Дым смотрит на свой секундомер.
– Поразительно! – говорит он и выходит из палаты.
Сказать-то ты сказал, малыш, но, как и большинство остальных, ты ничего не понимаешь. ЛСД; ну и что такого? – нынче, когда эти большие жирные буквы в любом газетном киоске выплескивают все секреты на головы представителей пиджачного племени… Однако было-то это в конце 1959-го – начале 1960 года, за целых два года до того, как мамаши-папаши-дружки-сестренки впервые услышали об этих наводящих ужас буквах и принялись беспокойно кудахтать, потому что доктора Тимоти Лири и Ричард Алперт с их помощью уже сдвигали набекрень мозги гарвардских студентов. Это было даже раньше, чем д-р Хамфри Осмонд выдумал термин «психоделический», который затем был исправлен на «психоделический», чтобы избавиться от ассоциации с дурдомом – «психо»… ЛСД! Да, тайна была раскрыта хоть куда!.. огромнейшая супертайна, в самом деле – замечательная победа подопытных кроликов! За короткое время они с Ловеллом перепробовали весь ассортимент препаратов: ЛСД, псилоцибин, мескалин, пейотль, ИТ-290 – суперамфетамин, дитран – бредятина, семена пурпурного вьюнка. Они были на пороге открытия, которого сами клиницисты из «Менло-парка» никогда бы… какая тонкая ирония: Белые Халаты якобы использовали их. На деле же Белые Халаты вручили им тот ключ, который искали сами. Ты же ничего не понимаешь, малыш… с помощью этих медикаментов твое восприятие изменяется настолько, что ты вдруг начинаешь смотреть на все совершенно другими глазами. У всех у нас накрепко заперта огромная доля разума. Мы отделены от нашего собственного мира. Ну, а лекарства эти и есть, кажется, ключ к этим закрытым дверям. Сколько? – не больше двух десятков человек во всем мире были близки к раскрытию этой потрясающей тайны. Одним из них был Олдос Хаксли, который принял мескалин и написал об этом в «Дверях восприятия». Он сравнил мозг с «редукционным клапаном». При нормальном восприятии органы чувств посылают в мозг огромный поток информации, а затем превращают этот поток в струйку, которую в состоянии выдержать, не погибнув в мире сплошной конкуренции. Человек сделался настолько рациональным, настолько утилитарным, что струйка эта становится все тоньше и слабее. Это имеет смысл лишь в целях выживания, однако одновременно лишает человека той самой чудесной части его потенциального жизненного опыта, о которой он не имеет ни малейшего представления. Мы отделены от нашего собственного мира. Некогда первобытный человек в полной мере испытывал обильный, пенящийся поток ощущений. Дети испытывают его несколько месяцев – до тех пор, пока «нормальное» воспитание и прочая обработка не захлопнут двери в тот, иной мир: обычно раз и навсегда. Так или иначе, утверждал Хаксли, наркотики открывают эти древние двери. И современный человек может наконец в них войти и вновь узнать правду о своем священном и неотъемлемом праве…