Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
Ему бы сейчас чего-нибудь приятного и успокаивающего, что бы мягко обволакивало его здесь – одного в автобусе. Он надевает наушники. Левый наушник подключен к микрофону, находящемуся в доме, и в нем слышно, как кузен Кизи Дейл играет на пианино. Дейл, несмотря на свои провинциальные манеры, долго учился музыке и хорошо играет, и ноты текут в ухо мелодичными аметистовыми каплями, нескончаемо вибрирующими в… кислотной… атмосфере, и это очень приятно. Правый наушник подключен к микрофону, воспринимающему звуки вне дома, в основном потрескивание огня, на котором жарится мясо. Вот это потрескивание вместе с концертом Дейла и обволакивает его голову в больших. уплотненных мягкой резиной наушниках… только звуки почему-то ускользают из-под контроля. Отсутствует синхронность. Словно бы два эти звука вступили в схватку за его голову. Жарящееся на костре мясо трещит и пузырится в голове, а аметистовые капельки кристаллизуются в битое стекло,
– Джейн, – говорит он. – Я глотнул немного кислоты… и очень странно… – Но как же трудно говорить…
Жаркие волны твердеют в воздухе, как волны в детском мраморном шарике, все законы перспективы обезумели, стены стремительно уносятся ввысь, потом падают вновь, как в тициановском пиршественном зале. К тому же это пекло Сэнди должен что-то сделать, чтобы взять себя в руки. поэтому он принимает душ. Он раздевается и встает под душ и… под звуки флейт, Бэббс!.. из душевого рожка льются звуки флейт, а жара засела внутри него, кажется, можно посмотреть вниз и увидеть, как она там полыхает, он смотрит вниз: пара голых ног и торс, поднимающийся к нему, а он, похоже, замечает их впервые в жизни. Они существуют отдельно, точно принадлежат другому человеку, такие изгибы и углы появляются на них средь флейтовых струй, такие выпуклости и костные выступы, что кажется, ничего этого он прежде не видел – не видел он этого тела, этого чужака. От всего этого он совершенно ошарашен – только никакой это не чужак, это его… мать… и вдруг он возвращается в это тело, только это тело его матери – а потом отца – он превратился и в мать, и в отца. Не существует разницы между «Я» и «Ты» под этим потоком флейт на флоридском побережье. Он закручивает кран, и флейты умолкают. Он вновь стал самим собой – укрылся от паники – нет уж, хватит! и он одевается и возвращается в большую комнату. Джейн все еще сидит там. Господи, поговорить бы с кем-нибудь – Джейн! – но комната начинает делать «свечи», возникает бешеный крен перспективы, целая стена комнаты «свечой» взлетает вверх у него перед глазами, а потом стремительно возвращается на свое место – Джейн! – Джейн у него перед глазами, на расстоянии фута, потом снова там, на диване, потом вновь взлетает вверх, и все это взлетает и падает в свинцовой жаре – «Сэнди!» – кто-то есть в доме, кто-то ищет его Хейджен? кто это? – кажется, он нужен Бэббсу для фильма. Красно-белые полосатые Проказники пекутся на солнце. Кажется, у Бэббса появилась идея насчет очередного эпизода фильма. Бэббс в этой сцене – Пестрый Дудочник, негромко играющий на флейте, а все красно-белые полосатые дети, увлекаемые его игрой, следуют за ним в красочных танцах. Сэнди дают рубашку Проказника, а он не хочет ее надевать. Она ему жутко велика. Она так уныло висит на нем, точно он высох на солнце. Прямо на солнце… рубаха начинает сверкать у него под носом яркими вспышками солнечно-красного и солнечно-серебристо-белого, точно он движется сквозь таинственную эманацию ярчайших вспышек. Бэббс объясняет ему его роль, и он пускается в безумный пляс на фоне вывешенного на просушку белья, а камера без устали жужжит. Он чувствует, какое идиотское выражение появляется на его лице, чувствует, как закатываются и белеют глаза, и под веки проникают лишь смутные красные и серебристо-белые вспышки… ох уж эта чудовищная жара, а он танцует на солнце как безумный, но потом, пошатываясь, отходит в сторону.
Становится крайне важно, чтобы никто не узнал, что он принял Несанкционированную Кислоту. Джейн он может доверять… Все это делается не слишком-то открыто, но он должен сохранять хладнокровие. Чак Кизи марширует по двору и дует в тубу: бууп-бууп-абууп-бууп – низко и громко, потом он подходит к Сэнди, смотрит на него, улыбается поверх мундштука и дует: бап-бап-бап-а-бап – очень тихо и нежно, и – интерсубъективность! – он знает, он понимает – и это приятно, ведь Чак – один из милейших людей на свете, и Сэнди может ему доверять. Главное не терять хладнокровия.
В консервной банке у автобуса лежит полфунта травы; желая взять немного, Сэнди становится на четвереньки, ему уже начинает нравиться резвиться на солнышке, но он нечаянно опрокидывает банку ногой, и трава просыпается в напоминающую ил бурую грязь. Все огорчены, Хейджен садится и пытается отделить траву от грязи, а Сэнди, желая помочь, становится на четвереньки и запускает пальцы в грязь, чтобы выкопать траву, но только он принимается копать, как грязь начинает становиться все более бурой, а он в экстазе от этого бурого цвета, такого густого, такого изысканного, упиваясь этим цветом, он забывает о траве и докапывается до твердого грунта, и Хейджен говорит:
– Эй! Что за чертовщина с тобой творится?
И Сэнди знает, что остается лишь во всем признаться, сказать, я торчу как шпала, старина, а этот бурый цвет просто блеск, и тогда все будет совершенно открыто, тогда все кончится. Но он не в силах заставить себя это сделать, он не в силах раскрыться до конца. Взамен ситуация оборачивается к худшему.
Подходит Кизи с футбольным мячом и баллончиком светящейся краски. Он хочет, чтобы Сэнди обрызгал мяч светящейся краской, а когда начнет темнеть, они с Бэббсом пойдут на берег перебрасываться светящимся мячом, и Сэнди принимается обрызгивать мяч из баллончика, только все это одно целое – мяч и рука Кизи, и он, одновременно увлеченно и хладнокровно, раскрашивает руку Кизи, а Кизи говорит:
– Эй! Что за чертовщина с тобой творится?… И как только он это произносит, он уже знает, и от этого вдруг становится очень плохо.
– Я… одурел, – говорит Сэнди. – Я глотнул кислоты и… перебрал немного, мне очень плохо.
– Эту кислоту мы хотели сохранить на обратную дорогу, – говорит Кизи. – Мы хотели оставить немного, чтоб принять в Скалистых горах.
– Но столько я не взял… – он пытается это объяснить, но из автобусного громкоговорителя уже звучит пластинка «Битлз», и музыка впивается ему в голову дождем игл… – но мне плохо.
Кизи выглядит раздраженным, но он пытается проявить сочувствие.
– Знаешь что… брось ты это. Послушай музыку…
– Послушай музыку! – кричит Сэнди. – Боже мой! Попробуй же мне помочь!
Кизи очень терпеливо продолжает:
– Я знаю, как ты себя чувствуешь, Сэнди. Я и сам заходил так далеко. Но тебе остается только с этим смириться… – От этих слов Сэнди становится лучше: он со мной. Однако Кизи добавляет: – Но если ты думаешь, что я буду руководить тобой в этом твоем полете, ты глубоко ошибаешься. – И он уходит.
Сэнди охватывает настоящая паранойя. Он идет прочь, подальше от дома, и в лесу набредает на зеленую поляну. В тени лежат на земле Бэббс и Чаровница Гретхен, просто лежат и бездельничают, однако Бэббс дрыгает ногами и шевелит руками, Гретхен дрыгает ногами, и Сэнди видит… что Бэббс и Гретхен лениво плавают в пруду. Он знает, что они на земле, и все-таки она в воде… и он говорит:
– Ну и как там?
– Мокро! – отвечает Бэббс.
…и… удивительно… это очень приятно… похоже, Бэббс точно знает, что творится у Сэнди в голове – синхронизация, – и хочет под это подстроиться. Мы все здесь – единый мозг, мы все, в конце концов, в автобусе. И вдруг там, на флоридской поляне, вся вещь Проказников вновь, похоже, оборачивается своей лучшей стороной.
К дому он вернулся уже в темноте, он вошел во двор, а в небе светили миллионы звезд, похожих на крошечные неоновые лампочки, они виднелись сквозь листву деревьев, да и деревья казались усеянными миллионами крошечных неоновых лампочек, и автобус… автобус превратился в изваяние из неоновых лампочек, миллионы лампочек собрали в кучу, чтобы построить из них автобус, казалось, вся ночь состоит из неоновой пыли, а каждая пылинка – неоновая лампочка, и все они испускают дрожащий свет и поют, словно гигантская мирная неоновая вселенная певчих цикад.
Он идет на берег океана, где собрались все Проказники. Это узкий залив, там темнота и покой. Он входит в воду и идет до тех пор, пока волны не начинают плескаться у самого рта, отчего исчезают страхи и на душе становится тепло, покойно и приятно, он смотрит на звезды, а потом на расположенный в отдалении мост. На мосту видны лишь огоньки – длинные нити огоньков, устремленные ввысь, ввысь, ввысь… и в это время к нему плавно движется по воде Чак Кизи – улыбающийся, похожий на огромную дружелюбную рыбу. Чак знает, и это очень приятно, – а огоньки моста устремляются все выше и выше, пока не сливаются наконец со звездами, пока не появляется мост, ведущий прямо на небеса.