Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
– Ага, – сказал Безумный Химик, – первая стычка.
– Проказники к бою готовы, – заявил Бэббс. И долго ждать не пришлось. Их то и дело останавливали и приставали с проверкой, а они теряли время. Прибыв на место сбора в Пало-Альто, никаких Ангелов они там не застали. Они принялись ждать и ждали довольно долго, а потом махнули рукой и направились по скоростной магистрали в сторону Беркли.
Когда они добрались до Беркли, уже начинали сгущаться сумерки, и поначалу их прибытие особого впечатления не произвело. Конечно, окажись с ними целая фаланга Ангелов Ада, с виду представляющих собой нечто вроде помеси гестаповцев и тонтон-макутов, это было бы совсем другое дело. Шум поднялся бы неимоверный. Однако ничего не поделаешь, автобус попросту въехал на автостоянку возле здания Студенческого союза, и Проказники принялись выкрутасничать на чем свет стоит, открыв огонь из своих деревянных ружей по птицам и самолетам. Массовый митинг шел с самого утра. Толпа собралась на просторном газоне, или площади, на территории университетского городка, и насчитывала тысяч пятнадцать представителей богемы в дорожных куртках, и всех их обстреливали своим оглушительным бессвязным рокотом мощные громкоговорители. Для ораторов был сооружен большой помост. Их было человек сорок, и все орали, метали громы и молнии или же, что еще хуже, приводили неоспоримые доводы. Цель подобных сборищ состоит в том, чтобы непрерывно наращивать наступательный порыв, напряжение и тревогу ожидания до тех пор, пока не настанет, наконец, время для решительных действий – в данном случае для марша, и тогда одно мановение руки превращает толпу в единый сплоченный монолит, и все готовы к маршу, готовы получать по макушкам полицейскими дубинками и все такое прочее.
Там собрались все яростные мастера красноречия, ораторы вроде Пола Джекобса и М. С. Арнони, который вышел на трибуну в арестантской одежде, потому что его семья была уничтожена во время второй мировой войны в немецком концлагере, – а прямо перед ними бушевало море студентов и прочей Молодежи, море представителей богемы в дорожных куртках – дорожные куртки, ботинки для похода по пустыне, гражданские права, долой войну во Вьетнаме «… взывают к вам из своих могил, взывают с полей и рек. где развеян их прах, они умоляют нынешнее поколение Америки не хранить молчание перед лицом чудовищного геноцида. которому подвергается народ Вьетнама…» – и мощные динамики разносили громовые раскаты этих обвинений по всей толпе.
Первым из членов Комитета Вьетнамского Дня, заметившим, как Кизи приближается к помосту, был редактор журнала «Реалист» Пол Красснер. Почти все Проказники еще сидели в автобусе и дурачились с ружьями к вящему удовольствию оказавшихся поблизости зевак. Кизи, Бэббс, Чаровница Гретхен и Джордж Уокер подошли к помосту – Кизи в своем светящемся оранжевом мундире и шлеме времен первой мировой войны. Красснер, который один и составлял всю редакцию своего журнала, знал, что Кизи является его подписчиком. Поэтому он был не слишком удивлен, когда Кизи его узнал. Поразило его только то, что Кизи сразу же заговорил с ним так, как будто они уже давно вели беседу, потом что-то им помешало, и теперь они ее возобновили… В этом есть нечто потустороннее. С первых же минут ощущается, если можно так выразиться, притягательная сила этого парня, она прорывается наружу даже сквозь идиотскую светящуюся краску, а может, и засасывает человека внутрь, ведь именно так кто-то описывал Гурджиева: «К нему просто невозможно было не тянуться, почти физически… вас словно затягивал гигантский духовный пылесос». Однако в тот момент Красснеру вспомнился Флеш Гордон.
– Взгляни-ка туда, – говорит Кизи, жестом показывая на помост.
Там стоит Пол Джекобс. Джекобс и без того имеет склонность к обвинительным речам, а тут еще неплохо помогают оратору микрофоны и громкоговорители. Стоит услышать, как твой голос, мощный, как у Вотана, раскатисто гремит над океаном обратившихся в слух напряженных лиц, и ты уже всесилен, способен на еще более страшные обвинения, а голос твой с каждой минутой делается все более звучным и грозным: «Пускай это уже написано, но я скажу вам… подлые шакалы истории-рии-рии-рии-рии…» Оттуда, где они стоят, сбоку от платформы, слов Джекобса почти не слышно, однако они слышат лающий, ревущий, грохочущий звук, слышат, как послушно ревет и лает в ответ толпа, и еще видят Джекобса – припавшего к микрофону упитанного коротышку, для пущей выразительности рубящего ладонями воздух, – и там, в лучах заходящего солнца, на фоне красноватого неба четко вырисовывается его нижняя челюсть, выдающаяся вперед, похожая на мускусную дыню…
Кизи обращается к Красснеру:
– Не вслушивайся в слова, важен только звук, и еще жесты… кого ты видишь?
Красснеру почему-то страшно не хочется ошибиться. Это зов все той же притягательной силы. Ему необходимо дать правильный ответ.
– Муссолини?
Кизи принимается кивать: именно, именно, – но взгляда от выступающей челюсти не отводит.
К этому времени Проказников у помоста прибавилось. Они отыскали несколько электрических розеток и протянули на помост длинные провода для гитар, бас-гитар и электродуховых. Кизи предстоит выступать предпоследним. За ним должен выйти некий подлинно Зажигательный Оратор, а потом последний импульс и марш на Окленд.
С того мгновения, как Кизи поднимается на помост, наступает прикольная дисгармония. Френч его светится в сумерках, светится и шлем. За спиной у него выстроились другие светящиеся психи в шлемах авиаторов, защитных очках, костюмах пилотов и военных мундирах Бэббс, Гретхен, Уокер, Чума, Мэри Микрограмм и маленькие светящиеся детишки, у половины из них в руках электрические гитары и духовые инструменты, они гримасничают и переходят с места на место в полосках разноцветного свечения. Дисгармонию вносит и голос Кизи: в нем нет обвинительных ноток. Начинает он тихо, по-орегонски растягивая слова, точно запросто беседует с пятнадцатитысячной толпой:
– Да будет вам известно, что ни митингами, ни маршами войну не остановишь… Этим занимаются они… Они проводят митинги и марши… Они воюют уже десять тысяч лет, и таким способом их не остановишь… Десять тысяч лет, и с той же целью они затеяли эту игру… игру в митинги и марши… и в ту же самую игру играете вы… в их игру…
После чего он извлекает из недр своего гигантского, ярко светящегося френча губную гармошку и принимается дудеть на ней прямо в самый микрофон: «Дом в степи», – без устали пиликая на этой треклятой штуковине… «Дом… дом… в степи-и-и-и-и пиликпилик…»
Толпа превращается вдруг в рыхлую массу, большинство задает себе вопрос, уж не ослышались ли они, все вытягивают шеи и вертят головами, глядя друг на друга. Во-первых, что это за неожиданный доверительный тон, во-вторых – что за беспорядочные ноты извлекают стоящие позади него размалеванные психи, бешено дергающие струны электрогитар, явно наобум, и микрофон улавливает и многократно усиливает нарастающий всеобщий гомон… может, мы просто ослышались…
…все это время Кизи стоит у микрофона и вовсю пиликает на своей прикольной гармонике. «Дом, дом в степи-и-и-и-и-и-и-и…»
…ах, вот оно что – народу начинает казаться, что это приготовленный заранее концертный номер: «Дом, дом в степи» – ну конечно же! что ж тут непонятного! Знаем мы, что это за дом! Знаем мы, что это за степь! Это же гнусный американский дом и гнусная американская степь!..
…но тут вновь слышится тот же непринужденный протяжный голос…
– Я тут смотрел на оратора, который только что был на моем месте… мне не было слышно то, что он говорил… но я слышал то, как звучали его слова… и еще я слышал, как звучала ваша реакция на них… видел я и его жесты…
…и Кизи принимается пародировать Пола Джекобса с его рубящими воздух ручонками и ссутулившейся у микрофона фигуркой, и…
– …видел, как выпячивается его нижняя челюсть вот так… как вырисовывается она на фоне неба… и знаете, кого я увидел… и кого услышал?… Муссолини… Вот на этом самом месте, всего несколько минут назад я видел и слышал Муссолини… Ага… вы играете в их игру…
Потом он вновь принимается пиликать, пиликает и пиликает «Дом, дом в степи», в извечном заунывном темпе «гармоники у костра» – а Проказники подыгрывают ему на своих инструментах: Бэббс, Гретхен, Джордж, Чума, раскачивающиеся на сцене в полнейшем светящемся одурении…