Электропрохладительный кислотный тест
Шрифт:
– Кто хочет честно заработать? – говорит девица по имени Джинни, которая тоже живет в Посольстве. Майкл Лейтон тут как тут, и выясняется, что Джинни по вечерам три или четыре часа подрабатывает Полуголой Чистильщицей Обуви в обувной лавчонке на Бродвее в Норт-Биче, и там требуется зазывала, который должен торчать на тротуаре и убалтывать клиентов. Майкл Лейтон соглашается на эту, ну да, честную работу и стоит там по вечерам в цилиндре и смокинге, коршуном налетая на тоскующих по полуголым девицам зубных врачей, которыми кишмя кишит Норт-Бич. Они заходят в лавчонку, усаживаются на место клиента, ставят ноги на подставку и полторы минуты, пока Джинни чистит им туфли, наблюдают, как трясутся и раскачиваются ее сиськи, а рядом стоит мрачноватый здоровенный негритос с рукой в непосредственной близости от свинцовой пивной бутылки, предназначенной для оглоушивания наглецов и сексуальных маньяков, а потом все выходят с одной и той же фразой: «Самое смешное, что она чертовски здорово чистит обувь!»
– …Ну, я и глотнул чуточку кислоты, так сказать, для остроты восприятия, – рассказывает Майкл Лейтон, – и тут подходят два морских пехотинца, один – здоровый такой сержант и с ним еще один, с нашивками на рукавах, вот до сих пор. Во мне к тому времени росту уже восемь футов, а они – муравьи да и только, так меня растащило,
Ну чем не карнавал?… причем в его словах не было никакой политики, одна сплошная проказа, потому что политическая вещь, со всеми этими Новыми Левыми, в сан-францисской системе людей с понятием вроде как кончилась, кончилась она даже в Беркли, этой цитадели студенческой революции и всего такого прочего. В один прекрасный день появляется некий малый, на участке которого в демонстрации в защиту сборщиков винограда, а то и в таких опасных вещах, как борьба за права негров в штате Миссисипи, всегда можно было рассчитывать, – и все тотчас же видят, что он заделался торчком. Он отрастил длинные христовы волосы. На нем маскарадный костюм. Но самое главное – он стал терпимо, а значит, и пренебрежительно относиться к тем, кто все еще ведет активную политическую борьбу за гражданские права, против войны во Вьетнаме, против нищеты, за свободу народов. Он видит, что их силком затащили в старые «политические игры», что они невольно содействуют угнетателям, играя в их же игру и пользуясь их же тактикой, в то время как он с помощью психоделических препаратов исследует безграничные области человеческого сознания… Пол Хокен, тот, что живет в Посольстве, – в 1965 году он был знаменитым активистом – спортивный свитер, синие джинсы и пиджак с застежками из тесьмы, – участвовал в марше из Селмы, работал фотографом в Организации борцов за гражданские права в Миссисипи, рисковал жизнью, снимая на пленку условия труда негров, ну и так далее. Теперь же на нем огромный гусарский мундир с золотыми аксельбантами. Волосы его спадают на лоб и вьются вокруг шеи потрясающе черными миконосскими кудрями.
– Сдается мне, ты уже не так тесно связан с борьбой за гражданские права?
В ответ он только смеется.
– А как же все, чем ты занимался в прошлом году?
– Все переменилось. Жаль, ты не видел, как они направлялись в Сакраменто. – Речь идет о калифорнийских студентах, которые направлялись из Беркли в Сакраменто проводить демонстрацию.
– Ага, – вставляет Тара.
– Сплошь студенческая братия в спортивных рубахах, с короткой стрижкой, собственными автомобилями и разноцветными лозунгами навроде тех, что малюют художники-ре кламщики. В это дело вбухали кучу бабок.
– Ага, – подтверждает Тара, – и все талдычат про каналы. Мол, они намерены сделать то да се через существующие каналы, а вот то-то и то-то они через существующие каналы сделать не смогут, все талдычат про каналы.
– Ну да, – говорит Пол, – и грозят кулаками, – он поднимает сжатый кулак и принимается, посмеиваясь, потрясать им в воздухе, – грозят и приговаривают: «Мы направляемся в Сакраменто протестовать, вместе со своими подружками!» Да, все переменилось. Теперь это сплошь студенческая братия в собственных «мустангах».
Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах»! В интеллектуально-хипповом мире Калифорнии невозможно представить себе более язвительного определения. Сплошь студенческая братия в собственных «мустангах». Нет, каково? О, Марио, Дилан и Джоан Баэз, о, Свобода Слова и Движение против войны во Вьетнаме, – ни одному здравомыслящему человеку и присниться не могло, во что это выльется всего за двенадцать месяцев – что все это превратится в супермаркет и достанется вздорным наследникам – студенческой братии в «мустангах», – а ведь все, как это ни невероятно, происходит именно так, как предсказывал провокатор Кизи, когда дудел на своей треклятой гармонике и приговаривал: «Просто уйдите прочь и скажите: насрать на нее…»
Замшелые люди с понятием! Богемные бойскауты! да и замечательные митинги в Беркли, привлекавшие некогда десять тысяч человек, теперь собирают в лучшем случае тысячу. Все переменилось! Даже в отношении чернокожих. Негры оказались вдруг за пределами мира людей с понятием, если не считать нескольких торговцев наркотиками вроде Супернегритоса да двух-трех типов вроде Гэйлорда и Хэви. Публика, сплотившаяся вокруг Хейт-Эшбери, объясняет это тем, что неграм не по вкусу ЛСД. В мире людей с понятием самым ценным качеством чернокожих всегда считалась так называемая холодность. А ЛСД насквозь прошибает этот свинцовый заслон под названием холодность, заставляет действовать совершенно открыто, вызывает заскоки, пунктики и все такое прочее. Кроме того, чернокожие не испытывают особого восторга от ностальгии по грязи, столь свойственной всем белым молодым людям из семей среднего достатка, людям, которые съезжаются в места вроде Хейт-Эшбери, толпами набиваются в тесные норы и живут прикольной простой жизнью, вы же понимаете, спят на полу на засаленных тюфяках, каких не сыщешь и у самого чумазого негритоса, хлещут содовую воду, прикладываясь поочередно к одной бутылке, запросто пускают ее по кругу и, нимало не заботясь о старинных водопроводно-гигиенических традициях Америки, плюют даже на тех гнусных средневековых паразитов, что возникают в каждом паху, – на лобковую вошь!.. ты же знаешь, как это бывает, старина, глянешь вдруг на низ живота и видишь что-то похожее на крошечные шрамики, какие-то мелкие струпья, малюсенькие такие, стервозы, отдираешь один, выковыриваешь его с корнем, а он начинает ползать! Черт подери!.. и тут уже ползают все, а ты принимаешься исследовать лобок и яйца, и выясняется, что они живые. Это похоже на невиданные доселе джунгли в твоей собственной промежности, в жестких твоих завитках, и там кипит жизнь, как в прикольных средневековых баснях про зверей, ведь эти стервочки, похожие на крабиков с мягким панцирем, и вправду могут отплясывать на булавочной головке, ты давишь их одну за другой, а потом смотришь и видишь, как по степям и саваннам ползут еще восемь, ты до слепоты вглядываешься в маленькую Африку у себя между ног, а это значит, что
…Жизнь… Даже в таком месте, как Ла-Холла, в северном Сан-Диего, самом шикарном курорте на всем тихоокеанском побережье, – один из замечательных молодых любителей серфинга Т. появляется в один прекрасный день на трехколесном мотоцикле с багажником, вроде тех, на которых разъезжают рассыльные при аптеке, заворачивает в каждый закоулок, парни выходят из дома, и – угощайтесь! – у него при себе все мыслимые и немыслимые таблетки и капсулы плюс пакетики с травой, и… начинается Жизнь. В Жизнь вплывают даже группировки, целиком посвятившие себя серфингу, к примеру. «Бригада насосной станции» – таинственное море и прочая дребедень! – и некоторые направляются в глубь побережья, прочь от насосной станции, подальше от наскучившей череды созданных для серфинга бурунов, которых они ждали раньше с нетерпением фригийских могильщиков, прочь от насосной станции, на автостоянку, где они сидят в машинах с особыми стеклами цвета аметиста и впитывают в себя лучи щедрого тихоокеанского солнца, проникающие сквозь таинственные окна, а копы удивляются, какого черта они торчат в машинах и не идут на пляж, копы выволакивают их из машины, устраивают обыск и ничего не находят, но предупреждают: Мы знаем, что выпьете здесь пиво… Пиво!.. Один из главарей «Бригады насосной станции» Арти приезжает в Хейт-Эшбери – ведь во всех школах Калифорнии это место уже слывет подпольем Жизни, хотя и ни разу не упоминалось в газетах… Хейт-Эшбери!.. на слуху уже вся новоиспеченная легенда, начиная с Аузли, известного ныне как Белый Кролик, параноического гения кислоты… Арти приезжает в Хейт-Эшбери, идет среди бесконечных ступенчатых домов с окнами-фонарями, среди живописных трущоб, а на Хейтстрит сидит на краю тротуара, не кто иной, как Джей со светлой памяти насосной станции, сидит себе с большой хозяйственной сумкой под боком.
«Привет, Джей!»
Джей лишь на миг вскидывает глаза и говорит: «А, здорово, Арти», – как будто это так естественно – что оба они в Хейт-Эшбери, как будто они здесь уже не первый год, а потом прибавляет: «Возьми пакетик», – и он лезет в хозяйственную сумку и протягивает Арти полный пакетик травы, свободно, совершенно открыто… Арти наведывается в коммунальную берлогу Анчоуса. Анчоус, который во времена серфинга был мало кому известен в Ла-Холле, так как серфингом не увлекался, в Хейт-Эшбери превратился в чудесного человека и доброго пастыря для всей понаехавшей из Ла-Холлы молодежи. Арти совершает обход Хейт-Эшбери, и это сплошной… карнавал! – все дивными способами работают на Дирекцию, получают из раздаточных автоматов ЛСД Аузли, курят траву, глотают метедрин, ебутся и бесятся где и когда вздумается, фактически прямо на улице… Спустя некоторое время Анчоус устраивает на территории университетского городка в Сан-Диего вечера любви под названием «Транслюбовные авиалинии», где все до прикольного бреда накуриваются травой под самый громкий рок-н-ролл в истории, все курят траву в непроглядном зеленом облаке, мало того, они снимают все это на пленку для… архивов, они уже связаны с настоящими людьми, Классными Ребятами, мотоциклетной бандой, известной как Гробовщики, местный вариант Ангелов Ада… гм-гм… и Арти прислоняется спиной к дереву и выкуривает косяк, набитый обыкновенным табаком «Булл Дурам», потому что надо постоянно выглядеть так, будто ты целиком погружен в вещь… однако это и в самом деле уже перебор… Не менее девяти различных полицейских подразделений организуют массовую облаву с целью выжечь каленым железом всю эту наркотическую чуму в школах округа Сан-Диего, они вламываются в «Ла Колония Тихуана», что значит «Трущобы Тихуаны», как именуются в подполье Ла-Холлы меблированные комнаты неподалеку от пляжа, где этим летом живут одной Жизнью многие люди, – в результате арестованы некоторые добрейшей души ребята с насосной станции, но такова Жизнь, мир делится на серфинг-торчков и серфинг-дурачков… К тому же можно было со смеху лопнуть, глядя на рожи копов, когда они узрели потолки в «Ла Колония Тихуана», сплошь увешанные кружевами сцепленных колец от пивных банок, волнуемых бесподобной серебристой рябью экстазных бликов…
Условное Поколение! Не Потерянное Поколение и не Поколение Блаженных, не Молчаливое Поколение и даже не Поколение Цветов, но Условное Поколение, – детишки, которых вяжут направо и налево по всему побережью за траву, и все на первый раз получают условный срок и выходят на поруки – «Подумаешь, условный срок!» – когда не за горами золотой век, а ведь так оно и есть, потому что эту вещь уже ничем не остановишь. Она подобна катящемуся с холма валуну – вы можете смотреть на него и говорить о нем, орать и чертыхаться, но вам нипочем его не остановить. Вопрос лишь в том, когда он исчезнет. В данный момент в Хейт-Эшбери он может исчезнуть двумя путями. Один – буддистское направление, вещь Лири. Есть серьезные торчки вроде Майкла Боуэна и Гэри Голдхилла, которые намерены основать здесь Лигу Духовного Развития, объединить все движение в лоне одной церкви, придать ему конкретность и даже юридический статус. И ради своей мечты они отказались от многого. Голдхилл – замечательный торчок! Он – англичанин, и в Англии писал для телевидения разную экспериментальную ахинею, вот Би-Би-Си и направила его в Штаты с просьбой о крупной стипендии, Гуггенхеймской или еще какой, а он провел каникулы в Мексике и в Сан-Мигель-де-Альенде случайно встретил нескольких американских торчков, которые сказали: «Старина, ты должен вернуться сюда с наступлением сезона дождей и отведать волшебных грибов», и послали-таки ему, черти, телеграмму в Гвадалахару или куда-то еще: «ДОЖДИ НАЧАЛИСЬ ГРИБЫ ВЫРОСЛИ», – он из любопытства вернулся, отведал грибов, точно так же, как в свое время Лири, обнаружил существование Дирекции, махнул рукой на все, на всю эту игру в телеби-би-си, и посвятил себя Жизни… А Боуэн имеет квартиру с обоями из индийской набивной ткани, кушетками, чайниками и чашками индийской ручной работы и тремя кусочками хрусталя, подвешенными к потолку на почти невидимых нитях и впитывающими свет подобно парящим в вышине драгоценностям, – жилище, свободное от всего технического дерьма современной пластмассовой Америки, ведь, как сказал Лири, жить следует в обители чистоты, куда сам Гаутама Будда, войдя из 485 года до нашей эры, почувствовал бы себя как дома. Ибо когда-нибудь на улицах непременно в пасторальной чистоте будет вновь расти трава, ведь жизнь – это дерьмо, сплошной гнет дурных карм, нескончаемая борьба с катастрофами, которые в конечном счете можно предотвратить лишь полнейшим очищением души. полнейшей покорностью, при которой человек превращается в ничто… и становится сосудом Всего… Всеединства…