Элемента

Чувства возвращались ко мне поочередно, подолгу заставляя себя ждать. Внезапно до меня долетел шелест волн и множество иных удивительных отзвуков, отдалённо напоминавших пение птиц. Таких причудливо переливающихся мелодий мне еще не доводилось слышать в своей жизни. Судя по всему, мое тело находилось в горизонтальном положении, однако, под собой я ничего не ощущал, будто был в невесомости. Вслед за слухом, последовало обоняние, принеся с собой чистейший оксиген. Даже в горах мои легкие никогда не испытывали такого праздника жизни. Чувство невероятной легкости пронизывало каждую клеточку моего тела. Когда же открылись глаза, после забытья бог знает сколько длившегося, то первое, что предстало им – чрезвычайно чистейшее синее небо, наполненное причудливых и всевозможно невообразимых покорителей эмпирей. Будто перед моим взором ожило таинственное творение, вышедшее из-под пера выдающегося мастера Ренессанса. Естественно, не обошлось без удручающего обстоятельства: осязание, по-видимому, не собиралась следовать за своими, вернувшимся восвояси собратьями, а функции вестибулярного аппарата напрочь

Кряхтя, приняв сидячее положение, понемногу приходя в себя, я с испугом вскочил и, не почувствовав под ногами твердой почвы, тотчас же свалился, точнее плюхнулся с головой в воду. В приступе паники принялся усердно работать конечностями, которые, слава богу, функционировали в обычном режиме, но наотрез отказывались сокращать расстояние до поверхности. Попытки всплыть были тщетны. Ситуация напоминала занятия бегом, но не пробежку по тротуару или скверу, а бег на беговой дорожке. Нет худа без добра: все органы чувств теперь включились.

Видимо, этому дню еще не наскучило меня удивлять: оставив попытки вынырнуть, я с искренним изумлением и толикой ужаса заметил, что костюм на мне, как и темные кожаные ботинки – одежка, кстати говоря, как у покойника, совершенно не промокли, то есть, абсолютно сухи, как, иссохший без влаги сук посреди безжалостной пустыни. Да, конечно, понятно что прикид не из дешевых, но не до такой же степени.

– И как, черт возьми, он оказался на мне? Ведь в последний раз, если память мне не изменяет, на мне были синие джинсы, светлая футболка с самоуверенной надписью: «Carpe diem» и белые кроссовки, – негодуя, выпалил я вслух и осекся. Мой голос ничуть не исказился под водой; все слова были произнесены достаточно отчетливо. – Как такое может быть?

Прикоснувшись к волосам на голове, я с изумлением убедился, что они также ничуть не поддались натиску влаги; прическа не сильна потеряла от своего привычного состояния, лишь слегка растрепалась. Однако и подводное пространство ничуть не уступало в своей причудливости тем чертовщинам, что поразили мой взор до того, как мое тело погрузилось в эту пучину: легкие ничуть не требовали воздуха, как обычно бывает, когда человек ныряет. Органы дыхания невозмутимо чувствовали себя и под водой. Инстинкт самосохранения постепенно отступил на второй план, мало-помалу страх тоже улетучился.

Тут моему взору предстало зрелище, несомненно способное во сто крат, превзойти самое пытливое воображение. Это был Эдем! Со всеми соответствующими причиндалами, по крайней мере, тот сад, который я не единожды видел на фотографиях, полотнах просвещенных художников и в научно-популярных кинофильмах. Я парил в воде, как зачарованный с открытым ртом. Опомнившись, резко закрыл глаза и быстро протер их, полагая, что вижу мираж, открыв, однако, с радостью в душе заметил, что ничего не изменилось. В моем мозгу почему-то всплыл образ полотна под эфемерным названием «Рай» Чюрлениса Микалоюса. Наверное, из-за оригинального взгляда художника на «тот верхний мир»: с изумительным фейерверком красок, не менее привлекательными персонажами и чистым умопомрачительным пейзажем. Единственное отличие было лишь в его, так сказать, местоположении. Райский сад располагался под водой, а не на вершине горы Чистилища, как завещал нам Данте. Туземцами сего волшебного места являлись морские млекопитающие, более-менее известные мне и совершенно поразительные, ни капли не похожие на тех, что обитают в земных океанах. Будучи не зоологом и не океанографом, я был убежден в этом, чему способствовали заметки по зоологии, которые забавляли меня на досуге по вечерам и немалое число, просмотренных передач, посвященных фаунистическому комплексу Земли. Должен признаться, в этот момент, разглядывая всю эту великолепную подводную флору и фауну всех цветов и размеров, я ощущал себя матерым криптозоологом. Уверен, месье Бернар Эйвельманс гордился бы мной, как первооткрывателем таких криптидов, что и не снились ни лох-несскому чудищу, ни сасквочу. Я был беспредельно восхищен, переполнен эсхатологической эйфории и очарован всей той картиной, что раскинулась перед взором такого обыкновенного и невзрачного представителя человеческой расы, как я. При всем желании, невозможно описать всю масштабность и мифологическую красоту этой, с позволения сказать, «Le Paradis».

К сожалению, как и все на нашей планете, чувство восторга продлилось недолго. Заметив огромную рыбину, прямо по курсу, отдалённо напоминавшую тупорылую акулу, правда, не с четырехметровым телом, а вчетверо большим, направляющуюся в мою сторону с головокружительной скоростью, я отчаянно принялся драпать в противоположном направлении. В голове промелькнуло: акула-бык, насколько мне известно, плавает на глубине до ста пятидесяти двух метров, учитывая размеры моего преследователя, интересно узнать: на какой же глубине мы изображаем Тома и Джерри? Причем Джерри в моем лице намного меньше оригинала, если учесть габариты рыбки. Не успел я оглянуться, как она, со скоростью, не уступавшей скорости истребителя X-43A, уверен явно не меньшей, равной одиннадцати тысячам восьмистам пятидесяти километрам в час, созданного специалистами NASA в две тысячи четвертом году, о котором мне недавно поведал друг, возглавляющий исследовательский центр по нанотехнологиям в Токио, промчалась мимо меня. Схватившись за сердце, которое отбивало бешенный ритм, словно группа «Riverdance», вошедшая в раж, и потихоньку успокаивалось, я с облегчением выдохнул.

Понемногу некое подобие ясности зажглось в моем сознании. Оглядев все вокруг, я подметил, что здесь не действует тот жестокий закон, которым особенно не брезгуют homo sapiens: если не съешь ты, то съедят тебя. Крупные рыбы, даже хищники, не трогали более мелких своих соплеменников. Все были сосредоточены на своих насущных занятиях. Их абсолютно не тяготила мысль очутиться в брюхе своего собрата.

Мне посчастливилось стать свидетелем трогательной «ситуёвины» во время своего свободного плавания, когда больше не было необходимости опасаться за свою шкуру: одна грациозная двухметровая барракуда желто-фиолетовой окраски с неторопливой скоростью несла на себе двух каких-то жителей глубин, напоминавших крупных черепах, у которых что-то неладное было с их панцирями. Мне было невдомек зачем, оставив их, она несется в обратном направлении. Проследив за ней, я увидел еще с десяток точно таких же покалеченных, условно назовем их, черепах. Каждый раз, избавившись от груза, эта бесстрашная вершина своей пищевой цепи, способная развивать скорость до сорока пяти километров в час, по крайней мере, в наших тропических океанах, а здесь бог весть, с зубами, не уступающими акульим, возвращалась за оставшимися «пациентами». В тот миг меня посетила мысль, что не так уж и несостоятельна теория Томаса Мора об утопии. Более того, здесь эта система работала превосходнейшим образом, чему я стал свидетелем на собственном опыте несколько мгновений назад, полагая, что наверняка угожу в беспросветную утробу гигантского морского чудовища.

Вдруг промелькнула невероятная мысль: в таком месте могут обитать и представители мелового периода, к примеру, ихтиозавры, коими я чрезвычайно восхищался в детском возрасте. Собирал журналы и наклейки с их изображениями. Любил познавательные документальные и анимационные фильмы с их участием. Не успела эта мысль промелькнуть в моей голове, как надо мной проплыли двое из них, по-видимому, играющих в салочки. Они издавали, режущие слух звуки и играючи переворачивались вокруг собственной оси, подражая мертвой петле Нестерова. Хвост одного ихтиозавра – вытянутый с раздвоенным плавником на конце, ненароком достаточно ощутимо пришелся по моей удивленной физиономии. Я читал когда-то, что длина крупных представителей из них достигала до двадцати двух метров, но у этих морских рептилий с гладкой кожей она, казалось, не имеет границ. От удара я отлетел на несколько сотен метров, как отбитый, умелым бейсболистом, крошечный мяч. Мой «полет» был похож на взлет звездолета «Энтерпрайз» из американского научно-фантастического фильма «Star Trek». Когда, наконец, мое беспомощное тело остановилось, их и след простыл. Но, не успел я моргнуть, как передо мной вновь возникло устрашающее, но, в то же время, неподражаемое чудо матери природы. Я инстинктивно закрыл лицо руками и увернулся, готовясь к новому «запредельному рекорду бейсболиста», однако ничего не происходило. Когда же решился убрать руки, исполинская, исчезнувшая с лица земли, как мы думали, рыбина находилась на своем месте, виляла огромным хвостиком и премило причмокивала. Увидев мои глаза, она подмигнула мне своим левым глазом с длиннющими ресницами, как бы прося прощения за «пощечину» и с головокружительной скоростью умчалась прочь. Глаза рептилии были очень крупными, сто двадцать-сто сорок сантиметров в диаметре, снабженные склеротикальными кольцами. Очевидно, для защиты от давления воды. Эта сцена отразилась чуть смущенной улыбкой на моем, все еще помнящем неслабого удара, лице. Судя по всему, это была «она», а не «он». Из тех же далеких воспоминаний я вспомнил, что эти пелагические хищники славились самой быстрой скоростью, которой обеспечивали их неустанные игривые хвосты. Снова потрогав свое лицо руками, памятуя о случившемся эмпирическом опыте с участием заднего отростка «великорослой барышни», я не сомневался в этом. Тут сильной ударной волной меня опрокинуло вниз, на еще большую глубину. Сначала одна, а вслед за ней и вторая, затем еще шесть особей, присоединившихся к ним, с огромной скоростью, кружась, словно в быстром ритме вальса, неслись вверх и, подобно дельфинам, выпрыгивали из воды, оставляя за собой преогромную воронку. Это было воистину неподражаемое зрелище.

Пугающая мысль внезапно пронизывает меня до дрожи в коленях. Ведь эти удивительные доисторические животные существовали более двухсот миллионов лет назад и исчезли после сеномано-туронского массового вымирания, связанного с кислородным кризисом в позднем меловом периоде более девяноста миллионов лет тому назад.

– Уж не попал ли я в прошлое? – вслух спросил я, содрогаясь от такой страшной мысли. – Не этим ли феноменом объясняется такое искажение физических законов и исторических фактов? Так вот почему ни я, ни мое одеяние не мокнут! Но каким образом? Как такое могло случится? – вопрошал я в никуда.

Из прочитанных книг, вспомнилась теория относительности Эйнштейна, который утверждал, что мы имеем дело не с трехмерным пространством, а с четырехмерным, то есть, если возьмем все компоненты, а именно: глубину, длину и ширину – измерения, из которых состоит вселенная, да прибавим к ним вдобавок время, то в совокупности получим физическую модель под названием пространственно-временной континуум. Именно к помощи всемирно признанного ума, заложившего основы квантовой теории, прибег мой мозг в поисках ответов. Если я не ошибаюсь, пресловутая теория относительности гласит примерно так: «Когда человек видит движущийся предмет, то это означает, что он перемещается относительно него. Если же он движется с той же скоростью и в том же направлении, то для него предмет будет находиться в покое». Каков же вывод из этого следует для меня? Вероятно то, что изгиб пространства непосредственным образом влияет и на само время; что два события происходят одновременно по часам в одной системе отсчета, но в разные моменты времени по часам в другой системе отсчета. Зерно в этом, несомненно, имеется, вот только мои познания в области релятивистской физики весьма скудны для пробивания бреши в моем ограниченном сознании. От всех этих пертурбаций в голове, я еще больше запутался. При всем уважении к разработчику, широко известных монументальных теорий в области физики, разумеется, ни в чем не виновного, особенно в том, что его не сможет понять какой-то замухрышка вроде меня, все же должен признать, мне его теория мало, чем помогла. Только в очередной раз убедила, что бог не обделил своего покорного слугу цепкой памятью.