Элейн
Шрифт:
– Да, мисс Элламдорф, - протянула в нос Элейн.
Чтобы закончить восемь классов, Элейн понадобилось девять с половиной лет. Когда она в первый раз пошла в школу, ей исполнилось семь лет, когда же она закончила ее, ей было шестнадцать.
На выпускной вечер она единственная пришла с накрашенными губами, не считая итальянки Терезы Торрини, которой уже исполнилось восемнадцать и которая была матерью незаконного ребенка от таксиста Хьюго Мунстера. Двенадцатилетняя Филлис Джексон произнесла на выпускном вечере прощальную речь. Милдред Хорганд, тоже двенадцатилетняя, сыграла на скрипке "Элегию" и "Когда в долину к вам другой придет певец". Тринадцатилетняя Линдсей Фойрштейн прочитала наизусть "Ганга Дин" и "Бродил, как тучка, одинок". Тельма Аккерман, которой было тринадцать с половиной лет, исполнила сложный чечеточный номер, совсем как Эдди Кантор или Рэд Скелтон. ДРутие имена тоже были напечатаны в настоящей концертной программке: Бабе Вассерман - рояль, Долорес Стровак - птичьи голоса, Мэри Фрэнсис Лиланд - собственное эссе "Что для меня Америка". Всем этим девочкам исполнилось не больше тринадцати, а Долорес Стровак, умевшей имитировать голоса тридцати шести разных птиц, всего одиннадцать.
За сольными выступлениями последовала инсценировка под названием "Происхождение демократии", в которой приняли участие, все выпускницы.
Элейн Куни досталась в ней роль Статуи Свободы. Это была единственная роль без слов. От Элейн требовалось простоять с поднятой рукой минут пятьдесят, причем в этой руке она должна была держать тяжелый свинцовый, выкрашенный бронзой, факел, придуманный и сделанный старшим братом Марджори Британца, молодым врачом, которого звали Феликс. Элейн его не уронила ни разу. Она выдержала тяжесть свинца [99] и нечто более весомое - бремя ответственности. Она не показала виду, как ей тяжело. Она даже ни разу не почесала у свою золотоволосую головку, на которой легко и плотно сидела картонная корона. Она и не пошевелилась ни разу.
Дважды во время представления "Происхождения демократии" левая ножка Элейн, неправдоподобно маленькая для ее роста, сурово претерпела от неловкости Эстеллы Липшущ и Марджорй Британца, но Элейн не поморщилась ни в первый, ни во второй раз. Она только немножко побледнела.
После торжеств в школе Элейн отправилась с матерью, бабушкой и мистером Фридлендером ("управляющим") в ближайший кинотеатр посмотреть фильм, о котором ее мать мечтала целую неделю. Элейн безудержно радовалась празднику, а третьесортный мультик привел ее в экстаз. Она даже посинела, хохоча над Микки-Маусом, и в ее огромных глазах появились восторженные слезы. Миссис Гувер пришлось стукнуть ее по прелестной спинке и прекратить истерику, напомнив, что она сидит в кино и плакать совершенно не о чем. Весь сеанс мистер Фридлендер прижимался к ней коленкой, но Элейн и не подумала отодвинуться, не усмотрев в этом ничего необычного. В свои шестнадцать лет она уже достаточно физически развилась, чтобы ей нравились или не нравились мужские прикосновения в темноте, но она совершенно не умела совмещать секс и Микки-Мауса. Или Микки, или все остальное.
Закончив школу, Элейн провела лето, посещая вместе с матерью кинотеатр или слушая вечерами многосерийные спектакли по искажавшему звук радио, стоявшему в гостиной. У нее не было подружек ее возраста, а с мальчиками она еще не зналась. Они свистели ей вслед, писали милые или мерзкие записки, окликали: "Привет, красавица", - в коридорах, аптеках, на перекрестках, но она еще ни с кем не встречалась и даже ни с кем из них не была знакома. Если ее приглашали погулять или сходить в кино, она отказывалась и говорила, что мама не пустит. Однако это была неправда. Дома ей и в голову не приходило об этом заговорить. Не то чтобы Элейн не хотелось пойти с мальчиком, просто она боялась неизвестных и ненужных осложнений.
Элейн прожила июль и август после окончания школы в кино-радио мире, заселенном исключительно звездами газетного репортажа, блестящими молодыми редакторами, молодыми нейрохирургами, бесстрашными молодыми детективами, неподражаемо сражавшимися, оперировавшими или выслеживавшими, если только их не уводило в сторону их [100] собственное неискоренимое обаяние. В мире Элейн все прекрасно причесывались сами или доверяли свои волосы дорогим парикмахерам. Все ее мужчины говорили глубокими, хорошо поставленными голосами, от которых у шестнадцатилетней девчонки иногда дрожали коленки. Дослушав одну мыльную оперу, Элейн с матерью переходили к другой и, посмотрев один фильм, бежали на следующий. Они представляли собой странную картинку, когда, бывало, все вместе спешили по улицам Бронкса. Миссис Куни, иногда миссис Гувер, похожие на всех литературных нянюшек, и Элейн - вечная Джульетта, Офелия, Елена. Служанки-тролли и прекрасная госпожа. Ее ждет свидание с Ромео, с Гамлетом, с Парисом... Ее ждет свидание с "Уорнер бразерс", с "Репаблик", с "М.Г.М-", с "Монограм", с "Р.К.О."... Их видели тысячи прохожих, когда они спешили по улицам Бронкса. И ни один не закричал, не удивился, не остановил их...
В начале сентября, незадолго до начала занятий в старшей школе, произошло нечто непредвиденное. Один из билетеров соседнего кинотеатра, бледный стройный блондин, всегда носивший в кармане белую расческу и то и дело проводивший ею по волосам, пригласил Элейн съездить в воскресенье на море, и его приглашение было принято. Это произошло, когда мать Элейн, страдавшая насморками, отправилась перед сеансом в дамскую комнату закапать в нос капли. Элейн ждала ее при входе, разглядывая кадры из фильма, который должен был пойти на следующей неделе. Билетер по имени Тедди Шмидт заговорил с ней:
– Привет. Тебя зовут Элейн, правильно?
– Да! А откуда ты знаешь?
– Да я уж миллион раз слышал, как тебя зовет мать, - ответил Шмидт. Послушай. Я хотел спросить, ты что делаешь в воскресенье? Не хочешь прокатиться к морю? У Фрэнка Витрелли, он мой друг, есть "понтиак". Он, его девушка и я, мы вместе поедем в воскресенье на море. Поедешь? Хочешь поехать?
– Не знаю, - ответила недавняя выпускница начальной школы номер 332, с удовольствием оглядывая его волнистую женственную прическу.
– Будет весело. Тебе наверняка понравится. Фрэнк Витрелли - мой друг, он кого угодно рассмешит. Позагораешь, ну и вообще. Согласна?
– Я должна спросить у мамы, - ответила Элейн.
– Ладно!
– сказал Тедди Шмидт.
– В воскресенье в девять часов мы за тобой заедем. Где ты живешь? [101]
– Сэнсом, дом два, квартира пятьдесят два.
– Ладно! Жди внизу!
Справившаяся с насморком миссис Куни прервала их беседу. Белыми-белыми руками Тедди Шмидт разорвал надвое билеты, и Элейн проследовала за своей матерью в привычную темноту зала.
Когда на экране замелькали титры, Элейн шепнула:
– Мама.
– Что?
– не отрываясь от экрана, спросила миссис Куни.
– Можно мне в воскресенье поехать к морю?
– К какому морю?
– К морю. Меня пригласил билетер. Он едет, и я могу поехать с ним.
– Не знаю. Посмотрим.
На экране появился мужчина, и Элейн, мгновенно переключив на него внимание, сунула в рот палец. Прошло минут десять, прежде чем миссис Куни сказала:
– У тебя нет купального костюма.
– Что?
– переспросила Элейн, захваченная экранным действом.
– У тебя нет купального костюма.
– Я куплю.
Миссис Куни кивнула в темноте, и на некоторое время море было забыто, тем не менее происходящее на экране окрасилось новыми для матери и дочери Куни чувствами, которые пробуждала в них неожиданно начавшаяся любовная история.
На другой день, в субботу, когда Элейн с матерью возвращались домой из другого кинотеатра, миссис Куни дала дочери материнский совет: