Эльф из Преисподней. Том 3
Шрифт:
Сильно увлекаться нельзя. Раз они решили договориться, с Лютиэной всё в порядке. Если быстро закончить здесь и поспешить, то проволочки будто и не выйдет…
— С ним сейчас разве что госпожа может совладать, — продолжила пикси.
Я подавил желание покоситься вверх. В чём-то назойливая фея, пожалуй, права. Если Лютиэна скажет не вырезать всё стойбище максимально мучительным и долгим образом, то я соглашусь. Тем более что Диттос — не настолько замечательное место, чтобы задержаться тут по своей воле ради кучки голодранцев.
А Верилия нашла себе занятие. Она вытащила кинжал, добила двух раненых (о чём её никто не
— М-да… любовь делает из разумного зверя. Особенно когда её теряешь. Понимаю.
И что-то в её словах внушало чувство, что она действительно понимала.
Снова эта болтовня о любви… Она мешала сосредоточиться. Мешала упиваться сладкими страданиями ещё живого кочевника. Я отступил от получившейся скульптуры. Вокруг неё влажно краснел песок и были разбросаны лоскуты лишней плоти. Внезапно развлечение показалось мне бессмыслицей: почему я теряю время, когда должен как можно скорее найти вещь? Не иначе как суровое диттосовское солнце добралось до меня.
Потеряв вкус к забаве, я отрубил камбриону голову. Она плюхнулась ему под ноги. После исчезновения воли изломанные остатки тела повалились на башку тупицы, который счёл хорошей идеей шантажировать высшего демона.
— Первый раунд переговоров прошёл успешно, как считаете?
Мои спутники так не считали, но из вежливости вслух этого не высказали.
После столь безыскусной развязки желание отыскать Лютиэну стало ещё нестерпимее. Кто знает, во что я ударюсь, если не найду её? Превращусь в скучного пустынного монстра, который вырезает всех, кого встретит? То будет бесславный и серый конец.
При приближении к стойбищу всё отчётливее становились слышны резкие переговоры камбрионов, вопли редких животных, даже чей-то плач. После поющей тишины пустыни, разбавляемой редкой болтовнёй, волна звуков казалась непривычной, ошеломляющей. Кочевники, ходившие меж шатров, замерли и уставились на нас.
Видимо, никак не могли взять в толк, куда делись переговорщики.
Я прояснил ситуацию, раскроив грудину ближайшему ковечнику — судя по росту, ребёнку. Это дало сигнал остальным. Но вместо того чтобы накинуться на нашу компанию скопом и бесславно окончить жизнь в груде трупов, они бросились врассыпную. Но не убегали далеко в пустыню. Я наблюдал за камбрионами. Они собирались в одном месте, где-то на другой стороне лагеря.
Проходя мимо округлых палаток, я вспарывал их бока, заглядывал внутрь. Лютиэны нигде не было.
Тех кочевников, кто оказывался недостаточно расторопен, я убивал. Зачастую в спину. Они не отличались обычной для созданий Диттоса храбростью и предпочитали попытку сберечь жизнь смерти в бою.
— Ты бы поймал хоть одного для допроса, — заметила Верилия, — Какой смысл их убивать?
— Брезгую с ними разговаривать.
— Давай я…
Я поморщился. Где-то в этот момент в голову пришла не очень приятная мысль. Вдруг разозлённые кочевники причинят вред сестре? С другой стороны, идея заложника работает лишь до тех пор, пока видно, что за его благополучие переживают. А разумный, убивающий всех подряд, не сильно смахивает на того, у кого есть сильные привязанности.
Карусель насилия выволокла нашу группу к маленькой низменности. Ближе к её северному краю находилась примитивная каменная арена, очерченная глубоким рвом с разрывом для входа. Во рву плавала красная жидкость, подозрительно напоминавшая кровь — и её было много, очень много. И словно для того, чтобы развеять надежду на худшее у пессимистичного наблюдателя, на поверхности жидкости плавали выбеленные кости. Кровь бы их не выдержала. Но эффект ров всё равно внушал соответствующий. Как и арена, испещрённая вырезанными в камне символами. На работу примитивной камбрионской культуры не походило. Кочевники вряд ли в силах понять величие неперемещаемого.
Тем не менее остаток (я, по сути, убил всего ничего) племени собрался возле рва. Но на арену не заходил. Там стоял одинокий минотавр, широко расставив ноги и воткнув в камень арены громадную секиру. И пока я спускался в низину, успел рассмотреть его вдоволь, чтобы вспомнить, где видел дьявола прежде.
А когда вспомнил — остановился так резко, что шедшая следом Верилия едва не врезалась в меня.
— Что ты…
— Давай сюда оставшиеся хризалиды. Все.
— А, теперь ты хочешь поторговаться? Увидел бычью морду и…
— Хризалиды. Немедленно.
Тяжело вздохнув, Верилия всё-таки отдала мне три кристалла. Встряхнула пустым рюкзаком.
— Доволен?
— Нет. Чтобы точно пережить этот день, понадобилось бы раз в сто больше. Но… — Я посмотрел на минотавра, — Мечтать вредно. От мечтаний расслабляешься.
Задорная летучесть, разгонявшаяся по телу, мгновенно исчезла. Накатила слабая паника, которую я быстро прогнал. С чего бы мне так волноваться? Чтобы я, великий Малдерит, боялся жалкой гончей? Как его там… Зевулон? Нет, я одолею его безо всяких проблем!
Рациональная часть сознания подсказывала, что если за налётом на наш лагерь стоял демон, то он должен был следить за нами уже довольно давно. Обогнал нашу группу, которая блуждала в песках. А что, если где-то поблизости затаился Карниван? Что, если я угодил в засаду и попаду под перекрёстную атаку двух демонов?
Нет, я знал Карнивана. Он не будет пачкать руки грязной работой. Не будет торчать в пустыне, поджидая меня. Главная опасность исходила от Зевулона. И вот тут возникал важный вопрос: знала ли гончая, что Лютиэна — моя вещь? Понимала ли, через неё на меня можно до определённой степени влиять? Если да, то я был уязвим. Крайне уязвим.
Засунув хризалиды во внутренний карман куртки, я спустился к арене. Внимательно изучил толпу, стараясь не выдать заинтересованности минотавру. Сестры нигде не было.
Зато был драный Зевулон. Он скалился и выжидающе посматривал на меня. Ну конечно, не станет же он кричать через ров. Это испортило бы красоту момента: арена, два бойца, что собрались сразиться, жаждущий зрелища народ…
Оттягивая встречу, я неторопливо шлёпал по песку. Итак, каковы шансы? Будь дело в Эфирии, я порвал бы зарвавшуюся гончую без каких-либо трудностей. Сейчас наши возможности были скованы материальными оболочками. То есть преимущество в воле должно быть за мной, но… паразит, обвивший мою сущность, изрядно подорвал моё владение ею. То есть если я чем и смогу отбиваться от его влияния на реальность, то это божественным проявлением. Силой паразита и направленными ударами Тхуан. А божественную часть я слегка подорвал во время пыток дьяволов.