Эльфийский бык 2
Шрифт:
И Маруся на окно поглядывает, небось, тоже о побеге подумывает. А по тому, как хмурится, ясно, что к выводам пришла сходным. Потому и подбородок поднимает.
К выходу из зала не идет — плывет.
Точно принцесса эльфийская.
Даже взгляд соответствующий, отстранённо-высокомерный. И на морде лица вся родословная проступает, если приглядеться, то и с подробностями. Ну, или это Таське на нервах мерещится просто.
А все-таки Свириденко неплохо устроился… золото, лепнина, роскошь такая, что если не слепит глаза, то ярко поблескивает,
Чтоб их…
И золоченые двери распахиваются, а Таська, сама не понимая, почему вцепляется в руку Бера.
— Извини, — она сразу спохватывается и снова становится стыдно. Прямо как маленькая…
— Ничего, — шепотом отвечает Бер и добавляет. — Можешь, хоть на шею залезть, если легче станет.
Таська тоже собиралась что-то сказать.
Но не сказала.
Сперва она увидела людей. То есть, она их и прежде видела-то — прием Свириденко устроил с размахом — но как-то прежде люди бродили по залам парами да малыми группами. В концертном и то сидели согласно полученным местам, и потому впечатления толпы не производили.
Ныне же они превратились именно в толпу.
И толпа эта была повернута спиной к Таське. И не только к ней… черные пиджаки. Пиджаки темно-синие, почти черные. И на фоне их разноцветные вечерние платья дам смотрелись этакими мазками ярких красок.
— … именно тогда, очутившись на краю гибели телесной и духовной, осознал я, сколь много ошибок совершил, сколько боли принёс близким людям. Жизнь покидала меня вместе с кровью. Мне неоткуда было ждать спасения… — этот мягкий голос наполнял комнату, окутывая и её, и людей, в ней собравшихся. — И я сделал единственное, что мог — заплакал. Слезы мои — это слезы боли и раскаяния, глубочайшего, которое может только испытать человек.
Он журчал лесным ручьем.
И рокотал.
И гремел даже… и Таська потрясла головой, силясь избавиться от пут этого голоса.
— И тогда небеса разверзлись и ответили дождем. Я и сейчас, спустя годы, помню, как капли этого дождя стекали по щекам моим, как мешались они со слезами…
— Надо же, — Офелия появилась из толпы, чтобы ухватить Таську за руку. — И получаса не прошло… идем… я хочу вас кое с кем познакомить.
— Кто это?
— О! это особый гость! — алые губы растянулись в улыбке. — Он тебе понравится, уверяю…
— … и дождь унял боль. А следом с гор спустился зверь. И тогда я подумал, что он оборвет мои мучения, но снежный барс лег рядом и лежал, согревая меня теплом своего тела.
— Это духовный наставник… великий гуру.
— Чей? — Таська моргнула, избавляясь от наваждения и руку потянула, но хватка Офелии стала лишь жестче.
— Многих, девочки… он удивительный человек! Он достиг духовного прозрения! И получил звание Возрожденного… он пятнадцать лет провел в горах Тибета…
Офелия ухватила и Марусю, потянув за собой.
— … он скитался в поисках истины и душевного прозрения, лишь недавно вернулся на родину…
— Именно тогда, очистив
— … и мне стоило немалых усилий позвать его сюда!
— Зачем? — поинтересовалась Таська, и заработала взгляд, полный укора.
— Чтобы он поделился своим опытом!
— А мы при чём? — Маруся все-таки вывернула руку. И Офелия следом отпустила Таську, а затем сделала шаг назад и подтолкнула в спину, причем так, что Таська едва устояла на ногах. И тоже толкнула даму в серебристом платье.
— Извините, пожалуйста, — кажется, это была супруга главы городской администрации. И извинять она Таську не станет.
И… плевать.
Люди вдруг закончились.
Спины расступились. И Таська оказалась в переднем ряду. С Марусей вместе.
Ну… духовный… кто там…
Духовный.
Первое, что бросилось в глаза, — ослепительно белые одеяния. Длинные такие, напоминающие то ли ночную рубашку в пол, то ли эльфийское платье, но на очень широкого эльфа шитое. Причем наряжен был не только наставник, но и две исхудавших до полупрозрачности девицы. Взгляды их, полные искреннего восторга, были устремлены на мужчину.
Высокий.
Пожалуй, красивый. Или в этом возрасте уже больше подходит слово «импозантный»? Главное, такой вот и в белых одеяниях смешным не смотрится.
— … там, в заброшенном храме, я провел годы, постигая себя. Ибо путь в вечность начинается с собственной души… — он приложил руку к груди.
И кто-то рядом вздохнул, так, превосторженно. И… и Таська стряхнула липкий туман чужого воздействия. Главное, что мягкое, обволакивающее. И никто-то, кажется, не замечает. Она покосилась влево, отметив, что супруга главы городской администрации стоит вот рядышком, рот от восторга приоткрыв, как и обе её дочери, и сам глава.
Покосилась вправо.
— Предо мной открывались тайны мироздания, тайны вечности…
А это, кажется, Ниядова, из налоговой. И тоже смотрит, взгляда отвести не способная. И дышит-то через раз, руки на грудь возложивши. И грудь её такова, что того и гляди прорвет тонкую ткань платья, раскрывая себя очередною тайной мироздания.
— Марусь? — Таська обернулась, чтобы найти сестру. — Марусь, что с тобой?
Лицо Маруси окаменело.
Застыло маской, на которой отпечатались ярость и ненависть.
— Марусь, — Таська подхватила сестру под руку. — Марусь, ты… ты давай… пошли отсюда… Маруся, ты меня слышишь?
— … и было дано мне, что во искупление неправедной жизни я должен вернуться и исправить содеянное… и тогда высшие силы…
Этот бархатистый мягкий голос заставил Марусю выдохнуть.
Моргнуть.
И очнуться.
— … поспособствуют…
— Это… — сипло произнесла Маруся. — Он… он умер… он ведь умер…
— И теперь я вижу, что прав был! — голос усилился, а вместе с тем и воздействие, которого, кажется, никто-то и не замечал. А ведь серьезные же люди собрались. — И здесь, пред всеми, я хочу сказать… Маруся! Я твой отец!