Эликсир жизни
Шрифт:
Инга не стремилась к роскоши, шикарным шмоткам, золотым украшениям и дорогим безделушкам, но выглядела всегда по высшему разряду. С каждыми родами ее фигура становилась всё фигуристее. Она могла бы быть идеальной женой, но характер не позволял. Инга вечно чем-то была недовольна. На мои шутки сердилась и огрызалась. Из нее отовсюду перло излишнее рвение, причем, часто по пустяшным делам. Наш брак не был счастливым. Счастливый брак тот, где слышен смех. В нашей семье смеялись только дети.
Есть женщины, взбалтывающие свои чувства как газированную смесь перед употреблением. В характере Инги сочеталась удивительная смесь холодной расчетливости сангвиника, кипучей энергичности холерика, заторможенной нерешительности флегматика и плаксивой обидчивости меланхолика. Я никак не мог привыкнуть к катастрофическим перепадам ее поведения. То она ссорилась со мной по пустякам, с криками, укорами, оскорблениями, бранью, слезами, то вдруг мирилась, с улыбкой, нежностью, поцелуями, объятиями и всем последующим. И так чуть не каждый день. Я много лет
Я был у Инги в еще большем рабстве, чем она у меня. Мои робкие попытки бунтовать пресекались на корню, как рост пырея на грядках. Одни мужья рычат, другие ходят на задних лапках, а некоторые – самые смешные – ходят на задних лапках и рычат. Я относился к последним.
SLM
Когда Инга была в положении, то капризничала напропалую. Не зря говорят, что если женские капризы загрузить в самосвал, то колеса отвалятся.
Один из капризов Инги оказал, как ни странно, огромное позитивное влияние на мою научную деятельность. В какой-то из мартовских дней, когда супруга была уже на 9-м месяце, мы в выходные прогуливались по Москве и собирались было пойти в кино. Увидев кинотеатр, Инга вдруг передумала: «Нет, не хочу в кино». Я спросил: «А куда ты хочешь?». Она азартно огляделась по сторонам и, увидев рекламу об открытии выставки «Оптика» на Красной Пресне заявила: «Хочу на выставку!». Я попытался ее отговорить: «Там наверняка толпа народа. Тебе сейчас туда лучше не ходить». Супруга от этих слов только раззадорилась: «Кеша, давай пойдем! Тебе непременно нужно посмотреть на новые оптические приборы!».
На выставке было много чего интересного, но наибольшее впечатление произвел на меня американский прибор SLM (Sensitive Luminescence Measurements) для измерения люминесценции. Изюминка прибора была в том, что он был сконструирован по блочному принципу и позволял детектировать не только интенсивность люминесценции, но и время жизни ЭВС. За прибором сидел оператор и демонстрировал посетителям прибор в том или ином режиме. Я не удержался и попросил показать режим разделения двух центров люминесценции с помощью фазового подавления. Такой режим на самом-то деле не был американским изобретением, а был придуман ранее в ленинградском оптическом институте, сотрудники которого опубликовали в журнале схему прибора. Ушлые буржуи, прочитав статью, сварганили у себя такой же прибор. И застолбили патентом. А потом стали прибор серийно выпускать и продавать.
Оператором на SLM был не американец, а Дима – молодой человек моих лет, из Физического института. Дима был профессионал. Перестроил прибор в требуемый режим и показал в действии, попутно объясняя неясные моменты. И разрешил мне провести измерения самому. Я провозился на приборе до вечера. Инга всё это время терпеливо гуляла по выставке. В тот же вечер я уехал в Биогавань за белковыми препаратами, так как Дима разрешил поработать на приборе все дни, пока открыта выставка. Десять дней я провел в обнимку с SLM, получая такое количество результатов, которые не смог бы добыть в Биогавани за год.
Перед закрытием выставки Дима предложил мне купить SLM. Прибор стоил сто тысяч долларов. Таких денег не было не только в моем Институте, но даже во всем академгородке. Тогда Дима великодушно предложил: «Викентий, возьми себе SLM бесплатно до следующей выставки, а то всё равно он будет это время пылиться на складе». Я от счастья готов был подпрыгнуть до потолка.
Это была сказка наяву. SLM обосновался в Биогавани. Изредка, 2–3 раза в год, я отвозил его в Москву на выставки. За два года я сильно продвинулся в исследованиях. Вместе с тем, в ходе работы обнаружил у прибора два небольших дефекта. Один из них заключался в том, что монохроматоры имели спектральный «провальчик» в красной области, что было обусловлено неудачным способом изготовления голографических решеток. Второй дефект обнаруживался при измерении времени жизни ЭВС, когда напряжение на фотоумножителях превышало 1,5 киловольт: время жизни изменялось с ростом напряжения, что было вызвано отсутствием в приборе блока компенсации. Когда я поведал Диме об этих дефектах, он сначала не поверил, а потом проверил и убедился, что так оно и есть. Потом нам удалось найти способы обходить в опытах эти небольшие дефекты.
Слух об SLM достиг ушей А.В.Печаткина, бывшего тогда ученым секретарем Института. Заодно он возглавлял лабораторию, использующую люминесценцию для изучения АТФазы ретикулума. Он попросил померить ему ряд белковых препаратов. Получив результаты, он дико обрадовался и загорелся мыслью купить SLM. Запросил денег у директора, но тот смог выделить только 20 тысяч долларов. Тогда Печаткин и директор подключили влиятельных людей в Президиуме Академии, в результате чего раздобыли еще 40 тысяч. Я позвонил Диме и сообщил, что мой Институт хочет купить SLM, но денег не хватает. Дима через академика Галашкина, возглавляющего лабораторию люминесценции в его Институте, помог наскрести еще 30 тысяч. Оставалось найти где-то недостающие 10 тысяч. Время шло, но ничего не получалось.
В это время представительница американской торговой компании Кэтрин, дочка главы фирмы, находилась в Москве. Дима позвонил ей и сообщил,
Я приехал в гостиницу «Международная», островок сытой западной роскоши в насквозь дефицитном СССР. Кэтрин, крупная полнокровная темноволосая молодка, похожая на какую-нибудь пышную Катьку с одесского привоза, встретила меня как родного. Она ослепительно улыбалась и быстро-быстро что-то говорила. Я едва улавливал, о чем речь, так как познания в английском были скудны. Катька усадила меня на огромный диван и села рядом, придвинув столик с яствами. Чего тут только не было! Черная икра, балык, ветчинка, сервелат, виноград… Не буду всего перечислять, а то читатель сглотнет слюну, закроет книгу и пойдет на кухню подкрепиться. Катька налила два фужера вина, белоснежно улыбнулась и предложила выпить за сотрудничество. Я сначала было стеснялся, а потом приналег и на вино, и на закуску. Тем временем американка спросила, готов ли я купить прибор. Я объявил, что готов, вот только не хватает каких-нибудь жалких 10 тысяч долларов. Своя в доску Катька тут же превратилась в строгую холодную неулыбчивую Кэтрин и четко отрубила: «Прибор стоит ровно 100 тысяч». Понимая, что упрашивать бесполезно, я мгновенно принял правильное решение и фыркнул: «А у приборчика-то Вашего есть два дефекта…». Кэтрин напряглась и отчеканила строго: «Наши приборы – самые лучшие в мире». Рискуя быть невежливым и с трудом подбирая английские слова, я заметил: «Во-первых, в приборе есть один блок, который изобрели наши советские ученые, а ваши только воспользовались. Во-вторых, прибор уже не новый. В-третьих, есть дефект монохроматоров. В-четвертых, нет компенсационного блока для измерений при высоком напряжении». Кэтрин воскликнула: «Никаких дефектов там нет и быть не может!». «Откуда Вам знать? Умеете работать на SLM? Разве Дима не говорил Вам об обнаруженных мной дефектах?», – хитро спросил я, понимая, что Кэтрин, ни фига не понимающая в оптике, умеет только очаровательно улыбаться и прибыльно торговать. Прибыльно торгует тот, у кого улыбка на устах.
Кэтрин набрала Димин телефон. Ее лицо в ходе разговора постепенно теряло свою розовощекость. Окончив беседу с Димой, Кэтрин пропела сладким голосом: «Викентий, я постараюсь что-нибудь для Вас сделать, а Вы с Димой, пожалуйста, не афишируйте негативную информацию о приборе». Она тут же позвонила в Америку папе, объяснила ситуацию и получила разрешение продать прибор за 90 тысяч.
Сразу после свидания с Кэтрин меня вызвал к себе в кабинет начальник 1-го отдела, ответственный в Институте за сохранение местных государственных тайн и прочих жутко секретных сведений. Он устроил мне втык по поводу несанкционированного контакта с американкой, да еще в «Международной», да к тому же тет-а-тет, да с выпивкой и закуской, да плюс с разговором о 90 тысячах долларов. Я понял, что он не зря получает свою зарплату. Мне не пришлось разыгрывать из себя перед ним наивного дурачка, ведь нарушил я инструкции не по умыслу, а по незнанию. Увидев мою неосведомленность, начальник смягчился и стал разъяснять что к чему. Я заверил его, что тайн не открывал, в шпионскую сеть не вовлекался, выпивши был умеренно и никаких 90 тысяч долларов из кармана американке не давал, поскольку живу на зарплату в 100 рублей. Он попенял мне за легкомыслие. Пообщавшись с директором и ученым секретарем, он благословил покупку прибора, а на меня махнул рукой и более не цеплялся.
SLM решено было установить в спектральном кабинете. Попервоначалу я был полным хозяином прибора; но вскоре заведующий кабинетом Ю.А.Лизарев и его зам В.М.Комаряк предприняли попытку оттеснить меня. Ни тот ни другой не умели работать на SLM, поскольку первый, будучи начальником, давно отвык работать, а второй был теоретиком, не знающим, с какого конца к SLM подойти и что куда совать. Как говорится, страус знает семь способов полета, но не пользуется ни одним.
Понимая ценность купленного прибора, Лизарев и Комаряк имели неуемное желание возглавить, руководить и стричь купоны. При этом всячески мешали, придираясь то к тому, что Никишин работает по выходным в их отсутствие, то к тому, что Никишин без их согласия изменяет конфигурацию блоков, то к тому, что Никишин приводит посторонних и чего-то им меряет без высочайшего разрешения. Конфликт с Лизаревым и Комаряком был длительным, но они ничего не могли сделать, поскольку директор и ученый секретарь были на моей стороне.
Не исключено, что Лизарев хотел, чтобы я наработал ему кусок для докторской. Когда его сотрудники сделали ему диссертацию по инфракрасной спектроскопии белков, Лизарев успешно защитился. Одну из слагающих успеха обеспечил ему Ю.А.Морозкин (приятель Биркштейна и Бубрецова). Общеизвестна формула успеха: энтузиазм плюс самоуверенность, плюс глупость. Всем этим Лизарев обладал в полной мере. Поскольку Морозкин был алкаш, то трезвеннику Лизареву пришлось нелегко: нужно было по дружбе выпить столько же водки, сколько мог Морозкин. Однажды после конференции, стараясь угодить будущему благодетелю, Лизарев налакался до состояния полной невменяемости. Хватаясь за стенки, падая и ползая по полу на карачках близ сидящего с бутылкой Морозкина, Лизарев бормотал: «Ты – Юра и я – Юра. Тебе – ура! И мне – ура!». А крепкий Морозкин, опрокидывая в себя очередную рюмку, философски отвечал: «Давай, тезка, проведем совместный опыт: возникает ли свечение организмов после приема трех бутылок? Опыт! Его не пропьешь».