Елизавета I
Шрифт:
Графиня Шрусбери рассказывала о страсти Елизаветы к нарядам и о безвкусных модах, которые она ввела; она потешалась над привычками королевы музицировать и танцевать, над её манерами за столом, а главное — над романами с придворными. Её отношения с Лестером давно перестали кого-либо шокировать; она уже не позволяла ему входить к себе в спальню и помогать одеваться, но зато запиралась вдвоём с сэром Кристофером Хэттоном, а чем они занимались наедине, не поворачивался язык рассказать даже у графини Шрусбери. Однако она преодолела свою нерешительность и рассмеялась, когда увидела, что шотландская королева покраснела.
— А теперь, — сказала графиня, — она завела себе новую игрушку — мосье Симьера. Можете ли вы себе представить, ваше величество, насколько развратна эта женщина, если она вступила в предосудительные отношения с человеком, которого прислали для переговоров
— Не могу, — холодно сказала Мария. Она не могла себе представить, чтобы какая-либо женщина могла желать физических знаков внимания со стороны мужчины. Она задалась вопросом, не захотелось ли Елизавете поумерить свой извращённый аппетит, если бы её заперли в той комнате в главной башне замка Данбар, куда потом пришёл Босуэлл... На мгновение она закрыла глаза и попыталась отогнать это воспоминание. Босуэлл мёртв; в тюрьме он сошёл с ума и провёл последние годы жизни прикованным, как зверь, цепью к каменному столбу; он расхаживал взад и вперёд по собственным испражнениям, рвал руками своё тело и бредил вслух о прошлом. Вначале она любила его, а потом возненавидела такой же лютой ненавистью, какой, насколько ей было известно, ненавидел он её, и всё же, представляя себе, какие ужасные муки должен был он испытать в заточении, была рада, что смерть наконец избавила его от этих мук.
Сколько людей, которых она когда-то знала, уже мертвы: власть, вырванная у неё, принесла лишь смерть её брату Джеймсу, графу Леноксу, отцу Дарнли, а также лорду Мару, которого отравил его преемник Мортон. Она хорошо помнила Мортона: в ночь убийства Риччио он стоял рядом с ней, приставив к её груди пистолет — рыжие волосы и борода вместе с глазами, сверкающими ненавистью, делали его сущим воплощением дьявола. Сейчас он всё ещё шотландский регент; воспитывает её несчастного маленького сына в еретической вере и учит его злословить по поводу собственной матери. Мортон остался жив, но все остальные его приспешники поплатились за нанесённое ей оскорбление точно так же, как Босуэлл. Мария Стюарт кивнула в ответ леди Шрусбери; та рассказывала о том, как француз Симьер начал переговоры о браке английской королевы с герцогом Алансонским: стал вести себя так, будто он и есть её жених.
— Он мал ростом и безобразен, но она настолько тщеславна, что не устоит перед лестью даже из уст обезьяны! Он ежедневно пишет ей любовные послания, посылает подарки, вздыхает и ходит перед ней на задних папках с утра до ночи. Господи, в Лондоне поговаривают, что если кто и способен склонить её к браку, то только этот французишка — он играет свою роль влюблённого и заговаривает ей зубы так искусно, что когда ей подсунут вместо него этого рябого Алансона, она и не заметит.
— Думаю, это всё не более чем хитрость, — отозвалась Мария Стюарт. — Я не верю, что моя кузина вступит с кем бы то ни было в брак, она для этого слишком умна. И слишком стара, — добавила она. — В сорок пять ей уже нечего надеяться иметь детей, а это единственная причина, по которой она решилась бы выйти замуж. Таким способом она могла бы лишить меня наследства, но чересчур долго откладывала это на потом. Французов водят за нос, милая моя графиня, и, видит Бог, я им не раз об этом писала!
Графиню не интересовала политика, и ей было понятно, что Мария Стюарт желает перевести разговор с темы личной неразборчивости Елизаветы на её политические действия. Графиня Шрусбери не любила Марию Стюарт; она говорила с ней только потому, что возвышалась в собственных глазах, развлекая шотландскую королеву скандальными сплетнями и понося за глаза другую королеву, которую ненавидела, так как боялась.
Притом она испытывала жгучую ревность к женщине, которая была молода и всё ещё красива и способна вызвать некое подобие рыцарских чувств даже в её скучном муже. Графиня Шрусбери видела, что Мария Стюарт по всем признакам снова погружается в депрессию, в которой пребывала иногда по нескольку дней; если она опять расплачется и начнёт говорить о том, как утомительно ей влачить такое лишённое всяких надежд существование, графиня не намерена составлять ей компанию.
— Позвольте мне вас оставить, ваше величество; мне нужно написать несколько писем.
— Разумеется. — Мария сумела заставить себя улыбнуться ей. На самом деле её раздражала эта женщина, её громкий смех и отвратительная манера выражаться. Ей хотелось побыть одной. Графиня Шрусбери сделала реверанс и вышла.
В комнате стало очень тихо; вытянувшись перед камином, спал маленький спаниель, а до вышивания, над которым она работала уже несколько месяцев, было не дотянуться. Мария Стюарт слишком устала, чтобы встать и взять его, но не желала тревожить свою фрейлину Мэри Сетон, которая отдыхала в соседней комнате. Мэри была рядом со своей госпожой в течение всех этих изнурительных лет, делила с нею все тяготы и разочарования, всегда была готова утешить и подбодрить и даже быть ей нянькой, если она падала духом. Мужчины всегда только предавали Марию Стюарт и пользовались ей как вещью, но от женщин, подобных Мэри Сетон, она видела одну только самоотверженную преданность и любовь.
Скоро Пасха. Прошёл ещё один год, не такой тяжёлый, как предыдущие два, но и его она провела в бездействии. Её жилище было удобным, благодаря своему французскому приданому она не знала недостатка ни в чём, что можно было купить за деньги, тюремщики были с нею великодушны. У неё были женщины для услуг и секретарь, который вёл переписку, занимавшую большую часть её времени. Она читала, писала, вышивала, молилась, и её дни, следовавшие один за другим, складывались в месяцы и длинные, медленно текущие годы, а она жила лишь надеждой и тратила всю свою бившую ключом энергию на то, чтобы попытаться освободиться из заключения и снова вернуться к власти. Без этой цели она, вероятно, умерла бы или сошла с ума, как Босуэлл. Жить только прошлым, каким бы ужасным оно ни было, представлялось заманчивым, но удалось удержаться от того, чтобы окончательно погрузиться в своё прошлое, лишь потому, что она упрямо цеплялась за будущее. Ей ещё нет сорока, и она ещё жива. Франция ей не поможет, поскольку заинтересована в том брачном фарсе, который происходит сейчас в Лондоне; но остаётся ещё Испания. Мария Стюарт часто писала испанскому королю, призывая его исполнить вынесенный папой приговор Елизавете и прийти ей на выручку. Едва ли не вся её надежда была на Испанию, а кроме того, она уповала на сочувствие гонимых английских католиков. Кто-нибудь её спасёт; если пережитые ею бедствия сумели тронуть сердца шотландцев, если она смогла разжалобить Шрусбери и склонить на свою сторону английскую прислугу, которая теперь из кожи вон лезет, стараясь оказать ей какие-нибудь мелкие услуги, когда-нибудь найдётся достаточно смелый и сильный мужчина, который её освободит.
В дверь постучали, и она подняла голову.
Она разрешила войти, и дверь отворилась; на пороге стоял воспитанник графа Шрусбери, Энтони Бабингтон. Это был худенький, мягкосердечный юноша шестнадцати лет с белокурыми волосами и голубыми глазами, который всё время старался найти предлог, чтобы зайти в её покои. Мария Стюарт встретила его улыбкой.
— Проходите, — сказала она. — Чем могу быть полезна, юный господин Бабингтон?
Очень многим он напоминал ей другого юношу — Вилли Дугласа; он так же на неё глядел и так же имел привычку вспыхивать, стоило ей с ним заговорить. Старый граф и безбородый мальчишка, страдающий от мук телячьей любви — таковы два её паладина.
— Я пришёл узнать, не нужно ли вам чего-нибудь, ваше величество.
Бабингтоны были древним и богатым семейством, исповедовавшим католичество; богатства этого рода были так велики, что его не смогли разорить даже штрафы, наложенные за нежелание придерживаться государственной религии, а его члены были достаточно мудры, чтобы не соваться в политику.
— Благодарю вас, мне ничего не нужно.
Энтони Бабингтон приблизился к шотландской королеве, надеясь, что она пригласит его сесть. Иногда она позволяла ему садиться рядом и расспрашивала о его жизни. Однажды он застал её в слезах и после этого провёл много ночей без сна, мечтая о том, как, будь он постарше, он заключил бы её в объятия, утешил и устроил бы её побег. Картины, которое являло ему воображение, были настолько реальны, что мальчик почти чувствовал, как бьёт ему в лицо ветер, когда он увозит Марию из Шеффилда навстречу армии, собранной им для её защиты. В этих грёзах Мария сидела позади него на крупе коня, обхватив его руками вокруг талии.
— Если вы пожелаете, ваше величество, я мог бы выгулять вашу собачку.
Мария Стюарт улыбнулась и покачала головой:
— Ей и здесь хорошо; на улице всё занесло снегом. Она может простудиться — как, впрочем, и вы. Но если вы хотите мне услужить, пододвиньте сюда мои пяльцы.
Она вдела в иглу новую нитку и протянула руку за шелками. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и она почувствовала, что рука Бабингтона дрожит.
— Вы очень любезны, — нежно сказала она. — Я бы попросила вас составить мне компанию, но я знаю, что леди Шрусбери беспокоится, когда вы слишком долго у меня задерживаетесь. Вы ещё молоды, господин Бабингтон, и я не желаю навлекать на вас неприятности. В следующий раз, если захотите, вы сможете у меня немножко посидеть.