Елизавета I
Шрифт:
— А Норфолк, госпожа?
Елизавета повернулась к Лестеру, задавшему этот вопрос. Он всегда ненавидел герцога Норфолкского. Теперь настал момент, когда он может отомстить человеку, который годами его оскорблял или смотрел на него как на пустое место.
— Я заключила герцога в Тауэр за попытку вступить в брак без моего согласия; я пощадила его и оставила в живых, потому что он обещал никогда больше не писать шотландской королеве и не общаться с ней. Бумаги синьора Ридольфи свидетельствуют о том, что он нарушил своё слово и был причастен не только к этому восстанию, но и к заговору, целью которого было призвать испанцев вторгнуться в Англию и умертвить меня. Вам всё это известно, милорды. Норфолк предстанет
В ответ Лестер вкрадчиво улыбнулся.
— Если это удовлетворяет вас, ваше величество, — сказал он.
По личному указу королевы было повешено восемьсот англичан низкого происхождения. Во всех городах и селениях северной Англии стойл и виселицы, на которых раскачивались трупы; целые деревни стирались с лица земли; поместья богатых мятежников конфисковывались, а их владельцы долго гнили в темницах и после того, как они выплачивали за себя выкуп. Елизавета наказывала своих подданных с яростью ревнивой женщины, мстящей неверному возлюбленному. Она гордилась любовью народа к себе; она разъезжала по всему государству, посещала города и университеты, демонстрировала себя народу и просила взамен верности. Она была мудрой правительницей и сделала своих подданных богаче, а страна процветала как никогда в прошлом, и поэтому она не могла простить и забыть того, что часть её подданных предпочла ей кого-то другого и обратила против неё оружие. Она мстила им, не испытывая ни малейших угрызений совести. Тем более удивило её советников то, что, приговорив без раздумий к смертной казни сотни людей, она никак не могла решиться предать смерти Норфолка.
Его судили и признали виновным; ожидалось, что королева подпишет смертный приговор. Узнав о постановлении суда, она выразила своё удовлетворение и провела вечер, танцуя с сэром Томасом Хениджем и играя в карты с Лестером, который проиграл ей большую сумму денег. Елизавета была в таком хорошем расположении духа, что даже изъявила готовность отсрочить уплату долга чести до следующего дня. Всё в ней было великолепно и всё дышало безмятежностью — от выбора нового платья, которое сверкало серебряной парчой и жемчужным шитьём, до знаков расположения, которыми она осыпала своих фаворитов, со смехом кокетничая с ними обоими по очереди. Но когда следующим утром Сесил вошёл к ней со смертным приговором Норфолку, она отказалась его подписать.
Её лицо было землистого цвета, под глазами залегли тёмные круги. Она казалась такой больной и измождённой, что Сесил не на шутку встревожился. Когда он положил перед ней приговор Норфолку, её рука взяла перо, обмакнула в чернила и замерла. Смерть не казалась ей страшной, а пытка — отвратительной. Чтобы добиться у несчастного Бэйли ключа от шифра Ридольфи, пришлось выломать ему все суставы, и Елизавета спокойно выслушала отчёт об этом допросе и даже взглянула на корявый крест, поставленный жертвой на протоколе, потому что изувеченная рука Бейли не могла вывести подпись.
Но этой ночью мысль о плахе парализовала её воображение. С ней случился приступ истерики, едва ли не удушья, всю ночь она пролежала разбитая, не смыкая глаз и дрожа. Её воспоминания о судьбе матери и первой любви, лорд-адмирала, со временем потускнели; образ матери был загнан глубоко в подсознание, но возник из небытия, подобно призраку при первых словах заклинания. От неё хотят, чтобы она отрубила Норфолку голову. Она могла бы приговорить его к повешению, пытке или сожжению; самые жестокие казни оставляли её безразличной, не вызывая ни патологического интереса, как у некоторых знакомых ей женщин, ни сострадания. Враги для неё были прежде всего врагами, и, когда речь заходила об их устранении, её сердце превращалось в камень. Ужас у неё вызывал лишь предполагаемый способ казни герцога, а между тем последняя привилегия дворянина заключалась именно в том, чтобы умереть от топора, а не от петли.
Внезапно она скомкала приговор и отбросила в сторону.
— Я передумала, — сказала она. — Найдите другой способ убить его, а иначе он должен быть помилован. Я не могу это подписать.
— Ваше величество... — Сесил поражённо вытаращил на неё глаза. Помиловать Норфолка?! Он едва мог поверить своим ушам. Никто не требовал казни герцога столь яростно, как Елизавета, а теперь она отказывалась утвердить его приговор.
— Вы не можете его помиловать, — возразил он. — Его измена доказана!
— Так повесьте его! — воскликнула она, сбрасывая со стола перья, чернила и бумаги. — Отравите его, сделайте всё, что угодно, чёрт побери! Но не беспокойте меня с этим, не стойте над душой, как вурдалак... Я не спала всю ночь. Я устала, — с отчаянием в голосе проговорила она, хватаясь за голову. — Я больна, Сесил, вы что, не видите? Оставьте меня в покое.
И она, опершись на руку леди Дакр, удалилась в спальню, беспрестанно повторяя: «Я больна, у меня болит голова, я больна».
Сесил рассказал советникам королевы, что она отказалась подписать приговор, и те, кто её не видел, предположили, что отказ был продиктован милосердием. Сесил не рассказал им о предложении найти другое средство избавиться от Норфолка. Он знал: каковы бы ни были причины, побудившие её так поступить, это была не жалость, однако Сесилу не хватило чутья, чтобы понять: на сей раз Елизавету беспокоит не будущее, а прошлое.
Ещё два месяца он безуспешно представлял приговор Норфолку ей на подпись, но того, что не удалось Сесилу, сумел добиться Лестер. Когда Елизавета бывала больна или раздражена, он был единственным, кто мог её успокоить, единственным, кому она позволяла увидеть себя усталой и ненакрашенной. Он обнял её, и, положив голову ему на плечо, Елизавета рассказала о прошлом и о том, в каком ужасе ей приходится жить с того дня, как она отказалась подписать приговор.
Лестеру она могла рассказать о лорд-адмирале; слушая её, успокаивая и гладя её руки, Лестер увидел ту Елизавету, которую не удавалось увидеть никому, кроме тех, кто прислуживал ей в детстве: эмоционального человека, нервы которого натянуты, как тонкие струны, человека, которого преследуют призраки прошлого, и эти призраки воздействуют на его рациональное поведение.
— Я ненавижу его и желаю ему смерти, — сказала она. — Я уже говорила Сесилу и готова повторить ещё раз: найдите другой способ — всё, что угодно. Но почему этот способ казни так на меня действует, Роберт? Почему мысль о плахе так парализует мою волю и от неё я чувствую себя так плохо, что не могу ни есть, ни спать?
— Потому что эта мысль пробуждает в тебе воспоминания, — мягко предположил он. — Но это всего лишь воспоминания. Адмирала убила не ты, но ты должна убить Норфолка. Ты должна взять это перо, сказать себе, что сейчас подпишешь — и всё будет позади прежде, чем ты это заметишь.
Она села, и он вытер её лицо своим платком. Без негнущегося платья и драгоценностей, с волосами, распущенными по плечам, Елизавета казалась на удивление молодой, гораздо моложе своих тридцати семи лет. На её бледном лице не было морщин, благодаря тонким чертам лица и гордому носу она сохранила моложавый вид лучше большинства тех, кого принято считать красавицами. Как покойно и трогательно было видеть её сидящей на огромной кровати и обнимать, не чувствуя страсти, будто они оба — старики, которые прожили вместе много лет. Летиция была права, сказав, что он любит Елизавету. Он поздно стал нежным и верным; стать таким его заставила она. Он поднёс её руку к губам и поцеловал.