Елизавета I
Шрифт:
Лестер пристал к ним из страха; в тот момент он действовал под влиянием чужих опасений, которые передались и ему. Паника — самое заразительное из всех человеческих чувств, а страхи Сассекса и Арунделя, отнюдь не слабых духом людей, внушили ему уверенность в том, будто Елизавету вот-вот свергнут с престола испанцы или она скоропостижно умрёт от болезни и на смену ей придёт королева-католичка, у которой есть ко всем старые счёты. К числу заговорщиков принадлежал Трокмортон, который напомнил Лестеру о шаткости его собственного положения, о тех постоянных унижениях, которым он подвергался, добиваясь руки Елизаветы, а затем напрямик спросил, что он предпочтёт: поплатиться головой, когда её не будет в живых, или принять меры предосторожности на будущее. Узнав о том, что в заговоре
Из своего роскошного заточения в замке Болтон Мария Стюарт объявила, что влюблена в герцога Норфолкского и готова сочетаться с ним браком, как только удастся организовать её побег. Она сделала это заявление хладнокровно; она была готова исполнить обещание и отдаться любому человеку, который мог бы ей помочь. Страсть и чувства Марии Стюарт давно умерли; это произошло в ту ночь, когда Джеймс Босуэлл пришёл к ней в комнату и лишил её женского достоинства, а её природная сентиментальность увяла, как вереск, на Карберрийском холме в тот день, когда изнасиловавший её мужчина, супруг, чьё дитя она носила под сердцем, бежал и оставил её на милость врагов. Она не могла никому отдать своё сердце — сердца у неё больше не было, но из чисто политических соображений она не позволяла Норфолку, Шрусбери и другим влюбившимся в неё англичанам заметить, что она стала ещё более бесчувственной, чем Елизавета. Её просьбы о встрече с Елизаветой были отклонены под тем предлогом, что над ней тяготеет обвинение в убийстве Дарнли, выдвинутое её подданными и подкреплённое копиями пылких любовных писем, которые она якобы писала Босуэллу; эти письма изобличали её как прелюбодейку и сообщницу убийства. На самом деле это были даже не фальшивки, а копии фальшивок; это было очевидно для любого, кто знал Марию Стюарт, но они понадобились для того, чтобы очернить её и одновременно позволить английской королеве отказаться принять её и выслушать её версию событий.
Эти письма были предъявлены советникам Елизаветы, а также некоторым особенно привилегированным пэрам, которые все как один притворились, будто верят им, и выразили своё глубокое возмущение. Сама Елизавета публично негодовала, а про себя усмехалась...
Начало 1569 года было для Лестера крайне неспокойным временем. Он не мог во всём полагаться на своих сообщников по заговору: ему не верилось, что им удастся вторая часть замышленного ими плана — отрешить Сесила от должности, обвинив в государственной измене. Его ненависть к Сесилу была неизменна, но он был настолько близок к Елизавете и настолько хорошо знал её, что проводил бессонные ночи в размышлениях о том, что все интриги неизбежно разобьются о её несокрушимую волю и поразительную способность обращать всё, что угодно, себе на пользу. Сесила она просто так не отдаст; она требовательна и беспощадна, но ещё ни разу не бросила на произвол судьбы кого-либо из тех, кто ей верно служил.
Лестер примкнул к заговорщикам из страха и из страха же оставался с ними долгое время после того, как его уверенность в их успехе начала ослабевать.
Выдать заговор и его участников королеве, пока ещё не поздно, его уговорила Летиция Эссекс.
Они ужинали вдвоём в его новом доме на Стрэнде; это было только что построенное великолепное здание, окружённое парком, а населявшая его домашняя челядь насчитывала несколько сот человек. Летиция часто жила там с Лестером, когда королева позволяла ему на время удалиться от двора. Всем было известно, что они любовники; когда им удавалось быть вместе, они вели почти семейный образ жизни, и он начал делиться с ней мыслями, как большинство мужей делятся со своими жёнами.
— Вот уже пять минут, как ты смотришь на еду и ничего не ешь, — внезапно проговорила Летиция. — А мне известно: если у тебя, любимый, пропал аппетит, значит, произошло что-то из ряда вон выходящее. В чём дело?
Лестер отодвинул от себя тарелку и сделал дворецкому знак унести её. Когда тот удалился, Лестер положил голову на руки и уныло уставился прямо перед собой.
— Что случилось? — спросила Летиция. — Расскажи мне.
— Ты была; права, — внезапно сказал он. — Ты отговаривала меня от участия в этом заговоре Норфолка, а я не послушался; видит Бог, теперь я об этом горько жалею. С каждым днём мне становится всё яснее, что у них ничего не получится; каждый раз, когда королева на меня смотрит, я задаюсь вопросом, не раскрыла ли она этот заговор, а если ещё нет, то как она со мной поступит, когда раскроет!
— Она к тебе привязана, — сказала Летиция. — Может быть, тебя она простит. Но вначале ты был так уверен в успехе — почему же ты переменил своё мнение?
Он раздражённо махнул рукой:
— Не знаю; всё это казалось вполне разумным. Подстраховаться на случай смерти королевы, избавиться от Сесила, который захватывает всё больше земель и власти... Думаю, на этом-то я и попался. Я был готов на что угодно, лишь бы он был унижен. Но здоровье королевы сейчас крепко, как никогда; а Испания и все остальные притихли. А я уверен, что весь этот заговор провалится. Она всё узнает, а не она, так Сесил. А если даже этого и не произойдёт и мы преуспеем, мне не по вкусу ещё кое-что... — Он помолчал, подыскивая нужные слова; ему было известно, как ревнует его Летиция к королеве. — Я не доверяю Норфолку, — продолжил он. — Если он женится на Марии Стюарт, он захочет завоевать вместе с ней английский трон.
— А значит, низложить королеву, — медленно проговорила Летиция. — Им бы пришлось её умертвить, так ведь, Роберт?
— Да, — пробормотал Лестер. — А я не желаю быть к этому причастным.
Минуту Летиция Эссекс внимательно наблюдала за ним. Она его отлично знала — так же хорошо, как и та, другая женщина, у которой она его похитила; она знала, как он честолюбив и неразборчив в средствах; знала также, что любит он прежде всего самого себя. У него было много пороков и мало достоинств, которые могли бы их искупить, однако Летиция любила его со всеми недостатками и не желала, чтобы он был другим. Именно потому, что его она любила, ей стало ясно, почему он не пожелал причинить Елизавете вред.
— Ты по-прежнему её любишь, так ведь? — наконец проговорила она. — Нет, Роберт, не отрицай! Эта любовь не похожа на нашу, и всё-таки она существует.
— Если она всё раскроет, это меня не спасёт, — перебил он. — Когда ей станет известно, что я натворил, она меня первого отправит на эшафот. И зачем я только тебя не послушался, Летиция?
— Что сделано, то сделано, — поспешно ответила она. — Если ты думаешь, что она тебя покарает, ты прав. Есть лишь один способ этого избежать.
Летиция встала со стула, подошла и опустилась рядом с ним на колени. Он накрыл её руку своей, и она почувствовала, что эта рука чуть заметно дрожит.
— Как? — спросил он.
— Выдать Елизавете всю эту затею, пока не поздно. Поезжай на Уайтхолл и обо всём ей расскажи. Это твоя единственная надежда.
Он колебался; оценивал возможные последствия такого шага, прикидывал, чем это обернётся для тех, кто ему доверился и сколько ещё врагов у него появится, когда его поступок получит огласку. А затем представил себе Елизавету в том случае, если козни заговорщиков потерпят неудачу, а он ей ничего не скажет.
— Иди, — шепнула ему Летиция. — Иди сейчас же и не раздумывай. Кто заступится за тебя, если что-нибудь сорвётся? Уверяю тебя, никто! Я люблю тебя и не притворяюсь, будто верна кому или чему бы то ни было, кроме тебя, поэтому я смотрю на вещи беспристрастно. Признайся во всём королеве. Если ты этого не сделаешь, ей расскажет кто-нибудь другой.
Он встал, они обнялись; в эту минуту он наконец понял, насколько он любит эту женщину. Он поцеловал её с неподдельной нежностью.
— Я не буду ждать, — сказал он. — Я еду на Уайтхолл сейчас же. Да хранит тебя Бог, Летиция, и молись, чтобы всё кончилось благополучно...