Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
Шрифт:
В апреле 1756 года Руйе снова послал Дугласа в Россию, чтобы заверить императрицу в дружбе короля и просить ее сохранять нейтралитет в европейских конфликтах. Шотландец имел при себе временную верительную грамоту за подписью министра, которой мог распоряжаться по своему усмотрению; к тому же у него были еще два документа на случай, если начнется процедура обмена послами{768}. Эти бумаги давали ему возможность быть принятым при дворе, а также позволяли приступить к переговорам и от имени короля подписывать предварительные документы. Принц де Конти дал ему еще одно, особо деликатное поручение: узнать, есть ли шансы на успех у его польских планов. Уступит ли ему Елизавета хотя бы Курляндское княжество? А если нет, не угодно ли ей доверить ему командование одной из русских армий? В вопросе о Польше его указания выглядели противоречивыми, ведь командование означало, что придется во главе войска пересекать ее территорию, доставляя беспокойство населению. Посланец Людовика счел за благо покамест отложить эти щекотливые вопросы и все свое усердие сосредоточить на восстановлении дипломатических отношений.
Дуглас прибыл в Петербург 6 мая и две недели
Коль скоро в Петербурге полномочия Дугласа пока не были признаны официально, русский дипломат Бехтеев был представлен Людовику как простой дворянин. Король спросил его, что нового у Елизаветы, но тотчас удалился, ответа не дожидаясь. Но царицына представителя это не обескуражило. Он приступил к принцу де Контп, но разочаровался быстро: принц мечтал заменить на польском троне Августа III, Россия его интересовала лишь в одном смысле — он хотел заручиться ее поддержкой в осуществлении своих планов. О каком-либо сближении или союзе он даже не заикнулся. Французские министры Бехтеева сторонились, все свое внимание они сосредоточили на австрийце Штаремберге, с которым обсуждали предстоящий оборонительный договор.
Однако Бехтеев, человек Воронцова, был полон решимости вытерпеть все унижения и обиды, но цели своей достигнуть. А потому непрестанно давал понять, что Россия охотно пожертвует английскими субсидиями, если это ускорит ход переговоров с Францией{770}. Он ничтоже сумняшеся отметил это и в беседе со Штарембергом, серым кардиналом Версаля. Оставаясь франкофилом наперекор холодному приему, который ему оказали в Париже, Бехтеев слал своему начальнику Бестужеву невинные отписки, а обстоятельные донесения направлял Воронцову. Последний же за спиной Бестужева с добавлениями и комментариями пересказывал их Елизавете. Русский посланец с удовлетворением (и не без преувеличений) сообщал, что при дворе появилось много его соотечественников, а русским дамам дано право присутствовать при утреннем туалете королевы. Сама мадам де Помпадур устроила в своем парижском доме празднество в честь славянских гостей!
В ожидании, когда можно будет приступить к дипломатическим переговорам, Бехтеев бродил по шикарным магазинам. Сказать по правде, его вынуждала к этому суровая необходимость: он должен был делать покупки для императрицы. Ленты, перчатки, румяна, помады, туалетная вода — ему приходилось интересоваться всем. Предметом серьезных обсуждений мог стать фасон чулок, не дающих ногам отекать, и наилучший способ их стирки. У рамочного мастера Жермена дипломат заказал зеркало высотой шесть футов, оно стоило, видимо, 3000 ливров, но в финале цена подскочила до 5000. Наконец, он приобрел так называемую нелюбезную тесную двухместную карету, назначение которой осталось неизвестным.
А Дуглас в Петербурге скоро осознал, что не выполнит возложенную на пего миссию один: как он мог одновременно начинать деликатные переговоры, отстаивать интересы принца де Конти и анализировать жизнь страны, культура которой от него ускользала? Он попросил, чтобы ему дали в помощь секретаря, и настоял, чтобы эту должность доверили его знакомому молодому человеку, шевалье Шарлю д'Эону де Бомону, близкому к кругу принца. Он должен был вести тайную переписку и составить доклад о России. Вскоре вопрос о прибытии юного уроженца городка Тоннерра был решен. Готовясь к путешествию, он засел за книги об этой далекой стране, чтобы в достаточной мере оценить там ситуацию и получить возможность сообщать начальству «самые доподлинные впечатления». По всей видимости, он составил себе учебный план перед самым отъездом из Франции. Д'Эон хотел выучить язык, как это делали английские, а до них прусские дипломаты. По крайней мере его манера транскрибировать имена свидетельствует о некотором знакомстве с фонетикой русского языка. Прибыв на место в нюне 1756 года, он пересмотрел свои прежние проекты: страна в действительности так отличалась от других, что, как он заметил, там «семь греческих мудрецов могли сойти за безумцев»{771}. В жизни русского двора наступил переходный период: Воронцов достиг политической зрелости и чувствовал себя готовым заступить на высший пост в государстве. Поддерживаемый Шуваловым, Трубецким и личным Елизаветиным секретарем Олсуфьевым, он жаждал получить голову Бестужева. И тут Франция стала его козырной картой.
КОНЕЦ ПРАВЛЕНИЯ БЕСТУЖЕВА
В мае 1753 года Елизавета приняла решение переменить свою внешнеполитическую ориентацию; теперь главной мишенью ее враждебности стал Фридрих, чей образ жизни издавна был ей ненавистен. В 1751 году дипломатические отношения между их странами были разорваны. Пруссак оскорбил русскую царицу тем, что принял в Потсдаме крымского хана. Теперь все средства были пущены в ход, чтобы помешать этому монарху усилить свое влияние в Центральной Европе. Его владения надлежало ограничить теми пределами, в которых они находились до силезских войн{772}. Мария Терезия никогда не соглашалась примириться с утратой этих территорий. Она вместе со своим министром иностранных дел Венцелем
Фридриха мало заботило, что начиная с 1746 года Мария Терезия и Елизавета стали ладить между собой: он считал, что эти «добрые женщины» в конце концов все равно поссорятся. Он воображал, что может рассчитывать на Великобританию, которая благодаря секретарю своей миссии Вольфу контролировала финансы русской правящей верхушки и, не жалея звонкой монеты, подпитывала англофилов во главе с Бестужевым. А между тем зависть царицы к своей сопернице угасала: каждая определила свою роль на подмостках европейской истории и, стало быть, между ними наладился приемлемый modus vivendi. Елизавета знала, что красотой Мария Терезия с ней не сравнится. Наследница Габсбургов афишировала свои достоинства примерной матери семейства, неизменно сопровождаемой супругом и многочисленными потомками. Ее дочери предназначались в жены самым могущественным правителям Европы и должны были укрепить систему альянсов империи. Ее собственный брак с герцогом Лотарингским, который в 1745 году стал императором, в конечном счете придал ее власти неоспоримую легитимность. Елизавета получила свои титулы в наследство по завещанию матери, покойной императрицы Екатерины. Последняя из Романовых обыгрывала свое живописное одиночество; она сверкала над своим народом как звезда и не признавала иных ориентиров, кроме примера великого отца. Австриячка нашла беспроигрышный способ привлечь к себе симпатии Елизаветы: ее послы, сменявшие друг друга, фон Претлак, Ульфельд, Эстергази, были как на подбор красавцы, краснобаи и отличались, хотя с Шетарди не сравнить, умением вести роскошную жизнь — козырь важнейший, что упустил из виду Фридрих, уже пять лет не имевший в Петербурге своего представителя.
В начале Семилетней войны британцы еще казались в Петербурге всемогущей силой. Бестужев был инженером англо-русской конвенции о субсидиях, призванных обеспечить защиту Ганновера в случае нападения пруссаков. Елизавета предоставила ему действовать по своему усмотрению, но эти действия вселяли в нее недоверие.
Ссылаясь на боль в правой руке, она неделями оттягивала подписание договора. Ганноверское курфюршество не казалось ей важным, она стремилась ограничить русское вмешательство в предполагаемые европейские конфликты только вторжением в Пруссию. Бестужев суетился, но тщетно. Он накропал пространный доклад от 30 января 1756 года, где поносил тех, кто противится договору с Великобританией: кто они, как не враги России, саботирующие ее истинные интересы? Государственный канцлер впал в чрезвычайно патетический тон, напоминал государыне о своей честности и послушании: пятнадцать долгих лет он верой и правдой служит ее прославленной особе! Англия всегда была оплотом его внешней политики, и сегодня согласие принять субсидии в обеспечение возможной, в случае вторжения, обороны Ганновера — лучший залог грядущих добрых отношений между двумя державами. Зная щепетильность, с какой дочь Петра относится к мысли, что может пролиться кровь ее подданных, он задумал обманный ход: дескать, о чем тревожиться, ведь всякий раз, когда Россия грозила военной интервенцией, Фридрих прекращал бряцать оружием и более не посягал на покой соседей. Договор с Англией усилит Россию и образумит Пруссию, которая, возможно, откажется от всяких агрессивных поползновений. Таким образом, британский альянс окажется наилучшим способом спасти множество жизнен! Если же Елизавета не продолжит политику, которая оправдывает себя уже пятнадцать лет, европейские державы перестанут бояться ее великой страны. И наконец, разве не подобает государыне, как достойной дочери, хранить неукоснительное уважение к системе, созданной ее отцом, величайшим монархом всех времен{774}? Но тут Бестужев совершил большую ошибку: он посоветовал царице создать чрезвычайную комиссию для осуществления общего руководства военными мерами, которые надлежит принимать против Фридриха. Начальник главного штаба, доказывал он, никогда не сможет выработать приемлемую стратегию, получая указания со всех сторон — от военной коллегии, адмиралтейства, от коллегии иностранных дел, от Сената и императрицы. Да сверх того, не каждая из этих инстанций обязательно знает, какие решения приняли остальные. Если послушать канцлера, их слишком много, этих инстанций-посредников, а чтобы здраво решать, надобно сосредоточить всю информацию в едином центре. Таким образом он надеялся забрать в свои руки всю власть над дипломатическим корпусом и отстранить своих противников от государственных дел. Его заклятые враги вроде Воронцова и Трубецкого, не говоря о его родном брате Михаиле, несомненно, войдут в эту новую комиссию, но Бестужев рассчитывал, что, при своих ораторских талантах и опыте, сможет их победить или по крайней мере заткнуть им рты. Императрица, по своему обыкновению, тянула время, но обещала обдумать его предложение{775}.
Наконец 12 февраля 1756 года Елизавета согласилась подписать договор с Георгом II, сопроводив это торжественным заявлением: Россия вмешается в войну только против Пруссии и исключительно при условии, если последняя нападет на Великобританию (абсолютно неправдоподобное допущение) или на кого-либо из союзников Георга II. Но к примеру, никоим образом нельзя принуждать русские войска выступить против Франции или Австрии. Подобная декларация делала недостижимой главную цель британцев: развернуть силы могущественного союзника против Людовика. Английский представитель был вынужден отказаться от такого предложения{776}. Бестужева ошарашил этот поворот событий, но впереди его ждал еще более сокрушительный удар. Фридрих не остался пассивным, он столковался с английским королем, своим дядей, и обещал ему поддержку на случай войны в Европе.