Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
Шрифт:
Вестминстерский договор о союзе между Лондоном и Берлином был подписан 16 января 1756 года с целью сохранить всеобщий мир, но особенно ради умиротворения в той беспокойной зоне, которую являла собой Германия. Чтобы избежать неприятных инцидентов, британский посол Вильямс в высшей степени официально заявил Бестужеву, что этот договор метит в Людовика, до сей поры — весьма ненадежного союзника Фридриха. Если когда-либо война в Америке перекинется в Старый Свет, Пруссия берется защитить Ганновер от возможной французской агрессии. Англия зато должна будет помешать России напасть на Фридриха II.{777} Тот, перепуганный, уже представлял, как 100 000 австрийцев нападают на него со стороны Силезии и Саксонии, а 60 000 славянских «варваров» вторгаются в Восточную Пруссию{778}. Подписание договора с Великобританией становилось вопросом выживания: только англичане могли остановить
Представитель Великобритании в Петербурге метался, пытаясь выпутаться из этой неразберихи: Георг II не мог позволить себе спровоцировать напряженность, а то и прямой конфликт в отношениях с Россией. Вильяме старался убедить окружение Елизаветы в «невинности, полезности и необходимости этой меры» и добиться, чтобы никто не истолковывал перемену международной ситуации в дурном смысле. Бестужев, который все еще цеплялся за свой бюджет, старался упростить проблему: коль скоро в тексте договора не указано, с кем именно договаривающиеся стороны намерены бороться, можно бы, несмотря на такой поворот, все же принять обещанные субсидии{780}. Но чем упорнее министр настаивал на этом, тем больше раздражалась императрица, она даже изорвала русский перевод договора. Коллегия иностранных дел объявила, что англо-русская конвенция утратила силу вследствие союза англичан с Пруссией. Государственный канцлер окончательно утратил контроль над английским направлением политики, а соответственно и над интригами русского двора. Сановники вроде Воронцова и Шувалова торопили франко-русское сближение с явного одобрения Елизаветы и действовали без ведома коллегии иностранных дел. Они, несомненно, внесли свою лепту в сочинение декларации, врученной Вильямсу, где было заявлено, что англо-прусский договор несовместим с отношениями, что ранее завязались между Лондоном и Петербургом{781}.
Против всех ожиданий переговоры между Берни и австрийцем Штарембергом привели к заключению Версальского договора от 1 мая 1756 года. Новое соглашение включало пункт о взаимном нейтралитете. Мария Терезия обещала не вмешиваться в американские дела. Наконец, императрица и король брали на себя обязательство пустить в ход военную силу, если какое-либо из их владений подвергнется агрессии. Секретные пункты обязывали их вмешаться, если Англия или кто-то из ее приспешников нападет на одного из них{782}. Воинственные намерения прусского монарха там трактовались как casus foederis, то есть достаточный повод, чтобы на суше и на море применить силу для защиты дружественных владений{783}. Оставалось столковаться с Елизаветой, но это являлось трудной проблемой, ведь в случае интервенции русских войск на континенте первой жертвой могла оказаться Польша, старинная протеже Франции: они же неминуемо пройдут по польской земле. Другим важным поводом для раздоров была оттоманская Порта — Габсбурги рассчитывали на Россию, чтобы разделаться с этим своим вековечным врагом, но Людовик оставался тверд в одном: никто не должен беспокоить его восточного союзника.
После подписания Вестминстерского договора Версаль проявил решительную готовность к сближению с Россией. Заключенный союз обезоруживал Фридриха в случае войны Франции с Великобританией: отныне для него было немыслимо прийти на помощь Людовику XV. Тайная дипломатия не дремала, за спиной официальных представителей велась оживленная переписка между Воронцовым и принцем де Конти, благо последнего по-прежнему прельщали Курляндия и командование русской армией{784}. В Петербурге Эстергази, посол Марии Терезии, терпеливо сколачивал тройственный союз и добивался вступления России в войну против Фридриха II, пренебрегая интересами Польши и Турции. Дуглас, в ожидании прибытия своего посла занятый его делами, не имел достаточного политического опыта, чтобы расстроить замыслы блистательного австрийского хитреца. Двойная политика Людовика не облегчала его задачи. Большие расстояния и медлительность почты довершили остальное. Он получил от своего двора официальный приказ проявлять деликатность в отношении обеих этих стран и разработать документ, уточняющий, что Франция никогда не станет воевать с Портой. Но это противоречило замыслам Эстергази.
Он же с присущим ему умом, составляя текст договора, принял в расчет требования Версаля, но добавил туда сверхсекретное условие: оговорка в пользу султана будет аннулирована в случае войны Турции с Россией или Австрией. Елизавета, разрываясь между государственными интересами, побуждающими обходиться с Турцией деликатно, и религиозными соображениями, в свете которых неверный заслуживает кнута, приняла свои предосторожности. Она соглашения не подписала. Сведенный к «клочку белой бумаги», он давал ее империи время обеспечить себе определяющую роль в дипломатических играх.
Елизавета, наверняка побуждаемая к тому Воронцовым и Петром Шуваловым, 25 марта 1756 года основала Конференцию при Высочайшем дворе{785}; благодаря активному участию в ее деятельности самой государыни это учреждение стало первой в стране инстанцией, ведающей внешними сношениями. Заседания проходили дважды в неделю, по понедельникам и четвергам, а в кризисные периоды собирались по мере необходимости. Секретарь Дмитрий Волков корпел над огромными грудами бумаг, которые рассылались в Сенат и коллегии. Члены Конференции принимали всевозможные решения, будь то касательно международных союзов или жалованья дипломатов, определяемого в зависимости от важности занимаемых ими мест. Они также контролировали ведение некоторых дел в военной области — оклады высших чинов, их служебное продвижение, набор в иррегулярные войска новобранцев из числа некоренного населения.
Бестужев сам волей-неволей содействовал созданию этой верховной инстанции, когда предложил основать чрезвычайную комиссию. Вестминстерский договор укрепил императрицу в таком намерении: ей такой орган был нужен, так как давал возможность принимать быстрые решения наперекор первому министру. Таким образом она ограничивала доселе безбрежную власть своего канцлера по крайней мере в сфере иностранных дел, коммерции и финансов. Первое место в Конференции занял, причем вполне официально, Воронцов, так как именно его Елизавета просила подготовить доклад о международном положении. Туда же входили Степан Апраксин, Михаил Бестужев, Михаил Голицын, Александр и Петр Шуваловы, Никита Трубецкой, а сверх того государственный канцлер Бестужев и великий князь.
Этот последний в совещаниях, видимо, участвовал редко: сто подпись на протоколах появляется всего дважды{786}.
На нервом заседании совета императрица присутствовала в день годовщины коронации. Собравшиеся получили приказ разработать план мер, способных ограничить военную и политическую мощь Гогенцоллерна. Задача не терпела отлагательств, поскольку Берлин распускал слухи, что Фридрих готовится взять на себя посредничество в переговорах Франции и Великобритании. Коль скоро Пруссия числилась союзником обеих этих держав, исключать подобный дипломатический демарш не следовало. Тут Елизавета проявила непреклонность: требовалось любой ценой не позволить пруссаку выступить в роли арбитра, ведь это повредило бы ее планам изничтожения Фридриха и самого решительного вмешательства в германские дела. Совершенно очевидным становилось одно: в подобной ситуации Россия уже не сможет принимать субсидии от Лондона. А значит, ей понадобятся иные источники средств и новые двусторонние контракты{787}.
Воронцов всецело разделял позицию государыни. Бестужев пытался возразить хотя бы для видимости. Он высказался в том смысле, что Вестминстерский договор России не враждебен. Если примириться с ним, это даст возможность надежнее скрыть свои приготовления к войне с Пруссией: Фридрих будет воображать, что Георг II контролирует его «сестру» Елизавету и, следовательно, раздор со славянским соседом его стране не грозит. Петербург сможет использовать эту отсрочку, чтобы рассорить пруссаков и англичан, а затем медленно, без спешки пойти на сближение с Австрией. И наконец, он убеждал, что выпрашивать эти субсидии не надо, но следует принять их «равнодушно», если Англия сама захочет раскошелиться{788}.
Мнения членов Конференции разделились, и царица отложила заседание, не преминув обязать всех как можно скорее принять необходимые решения и выработать программу новой политической ориентации. После пятнадцатидневных бурных дебатов сановники в конечном счете пришли к решению, которое 10 апреля 1756 года было одобрено государыней. Фридрих оставался для русских главной мишенью, но всю ответственность за развязывание войны Петербург взваливать на себя не желал. Императрица рассчитывала на равных разделить ее с Веной. К тому же следовало достигнуть компромисса с Францией, чтобы помешать ей броситься на помощь Фридриху.