Елизавета Петровна. Императрица, не похожая на других
Шрифт:
При известии о ее смерти в стране воцарилась всеобщая подавленность. Границы тотчас закрыли, дипломатическую почту пересылали тайком через Финляндию и Швецию{976}. Все понимали, что эта кончина повлечет радикальные перемены в политике России. Андрей Болотов, секретарь кенигсбергской канцелярии, описал уныние, охватившее ее сотрудников: они тотчас принялись молиться за упокой души усопшей. Они, рожденные или по крайности выросшие и достигшие чинов при мягком женском правлении, никак не могли примириться с мыслью о правлении мужском, тем паче о власти Петра, грубость и жестокость которого были широко известны{977}.
В Санкт-Петербурге скорбь выражалась бурно: Иван Шувалов в порыве горя расцарапал себе ногтями лицо, Разумовский все время плакал, Воронцов нашел прибежище в болезни психосоматического свойства. А Петру Шувалову суждено последовать за ушедшей две недели спустя, он оставит по себе состояние в 600 000 рублей и… на 680 000 рублей долгов{978}. Однако во дворце придворные и военные уже спешили «распростереться ниц перед своим новым
КОНЕЦ ЭПОХИ
Петр и Екатерина находились в комнате императрицы в момент, когда она испустила дух. Тело еще не успело остыть, а великий князь уже бросился на заседание Конференции министров с требованием, чтобы сановники принесли ему присягу. Это захватническое вторжение в ассамблею, занятую иностранными делами, выглядело символично; немного позже он Конференцию распустит. Петр также незамедлительно отрешил от должности генерального прокурора Шаховского — по некоторым свидетельствам, единственного честного человека в стране, — заменив его Александром Глебовым, «мерзавцем, который продался англичанам» (как называл его в частном письме граф де Бретейль){981}. В Берлин было тотчас отправлено письмо, чтобы поскорее обрадовать Фридриха II хорошей новостью.
Согласно повелению нового царя, Екатерина взяла на себя заботы об останках усопшей. Ей было поручено проследить за подготовкой к погребению, руководить выбором наряда для покойницы, ее прически, украшений. Исполняя все это, она благодарно внимала советам старших приближенных дам Елизаветы. Будущая императрица не упустила из виду немалые возможности этих женщин и пользу, которую они способны принести в случае возможного государственного переворота. Царицын исповедник Дубянский, окруженный толпой священнослужителей, читал отрывки из Евангелия. Вдруг к Екатерине подлетел гофмаршал с сообщением, что она должна незамедлительно прибыть на ужин, который накрыт неподалеку от погребальной залы — надо пройти всего три комнаты. Ее просили явиться туда в платье пастельных тонов. Чуть позже воспоследовал другой, противоположный приказ: она должна отправиться в императорскую часовню. Когда Екатерина вошла в церковь, там уже были в сборе все придворные сановники, они готовились принести присягу новому государю. Вместо заупокойной службы под сводами раздавалось «Тебе, Бога, хвалим!». Митрополит Новгородский Сеченов произнес проповедь, восхваляющую достоинства нового императора. Петр нимало не скрывал своего ликования, ведя себя как недостойный шут{982}. Затем последовал ужин, во время которого сто пятьдесят приглашенных насилу могли скрыть, как им от всего этого не по себе; у дам глаза были красны от слез. Торопливое приспособленчество некоторых бросалось в глаза: Трубецкой, жалкий престарелый льстец, открыто выражал восторг по поводу восхождения на трон Петра{983}; Иван Шувалов, топчась за спиной императора, смеялся в один голос с ним. А тело Елизаветы в это самое время вскрывали и бальзамировали. Ее обмыли, нарядили и уложили на кровать под балдахином, украшенным изображением двуглавого орла. На следующий день снова состоялось богослужение и завтрак, на который сотрапезники должны были явиться в праздничных одеждах. Назойливость этих требований выдавала желание царя приступить к празднованию своего возвышения, не тратя времени на оплакивание уходящей эпохи. Тут он опирался на давний указ Елизаветы, запретивший носить траур при дворе. Смущение овладело всеми, оно еще усугубилось, когда Петр распорядился призвать в Петербург Бирона, Миниха, Лестока и Лопухиных. Похоже, Россия возвращалась к «немецкому режиму». Опять будет как при Анне Иоанновне?
Три дня спустя после кончины Елизаветы ношение черных одежд было наконец разрешено. Панихида, когда возносились молитвы об отпущении грехов усопшей и упокоении ее души, состоялась в отсутствие императора. Он посчитал совершенно необходимым вместо этого праздновать в кругу своих приверженцев протестантское Рождество. Тогда же, хотя он не был пока ни помазан, ни коронован, Петр, к немалой досаде народа, проехался с друзьями по столице в императорских каретах{984}. Екатерине пришлось стерпеть, что Петр поселил свою любовницу Елизавету Воронцову в покои рядом с их собственными. Эти последние были обиты черным, царь принимал там аудиенции в ожидании, когда установится преемственность власти.
Был объявлен годичный траур; вся деятельность театров приостановлена до 1762 года. Однако уже при погребении Елизаветы возникли нововведения, давшие почувствовать, что к обряду приложила руку молодая, иностранного происхождения императорская чета. Реквием был сочинен Манфредини под руководством петербургских францисканцев. Художник Страдизи, театральный декоратор, и специалист по сценической механике Бригонци из оперы выстроили помост, на котором расположились музыканты, хористы и певцы, в том числе кастраты. Невзирая на явное нарушение православных традиций, во время похорон не допускавших игры на музыкальных инструментах, церемония
На следующий день после смерти Елизаветы новый император приказал создать для организации похорон погребальную комиссию. Не допускалось даже самомалейшее противодействие его приказаниям. Он не поскупился на переоборудование парадной залы, где будет выставлено тело государыни. А между тем казна пребывала в самом прискорбном состоянии. В нерассуждающем порыве Петр отвалил 100 000 рублей в полновесной звонкой монете, лишь бы ускорить проведение работ{985}. Они должны были завершиться в первых числах февраля, ибо день рождения Петра приходился на десятое число этого месяца. На комиссии, собравшейся в прежнем дворце Бестужева, председательствовал Никита Трубецкой. Штелину поручили заняться декором, притом не забывать об аллегорических изображениях и надписях, а также подготовить оформление катафалка, на котором тело будет доставлено в Петропавловский собор. В помощь себе он привлек архитектора Вюста, коему поручалась окончательная отделка; пригласили также множество французских и немецких скульпторов, имена которых нигде не упоминаются. Однако их финансовые запросы оказались столь велики, что вскоре по совету распорядителей работ Павлова и чеха Юста их всех уволили, призвав вместо них шестьдесят русских мастеров и подмастерьев. Они воздвигли двадцать статуй, сорок капителей, двадцать четыре урны и сорок стел и памятных знаков, украшенных ракушечной облицовкой и ветвевидным орнаментом. Петр бдительно надзирал за ходом работ. Стоит поразмыслить, почему он придавал такое значение погребальной церемонии в честь своей тетки, которой он был, разумеется, обязан троном одной из ведущих европейских держав, но также и насильственной ссылкой в страну, чьей культуры он никогда не принимал. Видимо, он хранил верность монархическим ритуалам, рассчитывая посредством этой церемонии косвенно подчеркнуть всю незыблемость своих законных прав.
Похороны Елизаветы были организованы в духе традиции, начало которой положил Петр Великий. Усопшая императрица сначала покоилась в опочивальне, куда имели право входить только высшие правительственные сановники. Затем тело, облаченное в платье цвета серебра с белой кружевной отделкой, уложили в гроб и выставили в парадной зале, через которую проходили чередой сначала персоны, наделенные некоторыми привилегиями. Стены залы задрапировали черной тканью с серебряным шитьем — на этих вышивках библейские мотивы чередовались с государственной символикой. Гроб, задрапированный блестящим золотистым шелком, ниспадающим до полу, водружался на место трона, на возвышение под балдахином с горностаевой отделкой. На ступени трона поставили двенадцать канделябров. Императорские регалии и ордена разложили на десяти табуретах. Позади умершей установили знамя с гербами империи, а у ее ног — серебряную чашу, наполненную рисом и виноградом из Коринфа. Священники ежедневно обновляли ее содержимое{986}. Тело Елизаветы должно было оставаться открытым для обозрения в течение месяца; после нового литургического богослужения народ получал право отдать последние почести той, чье милостивое и счастливое царствование так восхвалялось.
Швейцарский ювелир Позье оставил нам свидетельство о том, какая двусмысленная ситуация сложилась после кончины Елизаветы. При организации погребальных церемоний отчетливо проявилось соперничество Петра и Екатерины, каждый из которых стремился показать, что власть переходит именно в его руки: император ревностно надзирай над строительством катафалка, его супруга столь же усердно занималась презентацией останков и регалий, особенно ее заботила корона, надетая на голову покойницы. Злополучный женевец, уже не понимая, какому святому молиться, в конце концов прямо спросил нового царя, вправе ли он следовать указаниям его жены. Петр согласился: поскольку работа ювелира происходит в уединении — правда, относительном, ибо во дворце, — здесь главенствующая роль Екатерины ничего не доказывала. Швейцарец не смог скрыть волнения, когда вошел в парадную залу, где лежала Елизавета. Шесть тысяч свечей горели здесь, ярко озаряя помещение. Приближенные дамы царицы, ее фрейлины, камер-фрау, все в черном, окружали гроб, но держались на некотором расстоянии. Многие заливались слезами. Священники в полном траурном облачении читали молитвы. Следуя непреложному обычаю, Позье приблизился к гробу. Надо было поклониться три раза, при двух первых поклонах коснувшись рукой пола. Прежде чем преклонить колена и облобызать руку покойной императрицы надлежало распростереться ниц и лбом коснуться пола. Когда ювелир исполнял вес это, внезапно вошла Екатерина в сопровождении пажа, она несла корону, изготовленную им же специально для этого случая, на ней была начертана надпись, гласившая, что Елизавета Петровна, самодержица весьма благочестивая, великая государыня, рождена 18 декабря 1709 года, взошла на трон монархиней и императрицей 25 декабря 1741 года, скончалась 25 декабря 1761 года. Заметим, что означенная здесь дата коронации на самом деле была датой государственного переворота: таким образом, захват власти представлялся актом более законным, нежели помазание, — знак важный, едва ли не пророческий…
Екатерина поманила ювелира к себе, желая, чтобы он помог ей надеть корону на голову усопшей. Он предусмотрительно сделал корону на маленьких винтах, чтобы можно было ее расширить. Это и впрямь пришлось сделать, пустив в ход щипцы, потому что голова Елизаветы сильно распухла. Было слышно, как перешептывались дамы: всех восхищало самообладание Екатерины, которая, будучи беременной уже далеко не на первом месяце, собственноручно возилась с короной, надевая ее на голову усопшей. Впечатления ювелира были ужасны: несмотря на ладан и благовония, запах, исходящий от тела, был так невыносим, что он едва не лишился чувств{987}. Изредка в погребальную залу заходил император, то ли поклониться усопшей, то ли побалагурить с фрейлинами, посмеяться над священниками и строго отчитать офицеров, если находил, что их мундиры не безупречны{988}.