Елизавета Петровна
Шрифт:
Хотя предупреждения, исходившие от немецкого окружения правительницы, не вызвали у нее желания предпринять решительные меры, сомнения они все же посеяли. Иначе чем объяснить эпизод, происшедший за сутки до переворота, 23 ноября 1741 года, когда во время бала Анна Леопольдовна встала из-за карточного стола и пригласила цесаревну в отдельную комнату?
На удивление, цесаревна во время разговора с правительницей проявила несвойственные ей изворотливость, выдержку и актерское мастерство. Между двумя дамами состоялся следующий разговор.
– Что это, матушка, слышала я, что ваше высочество корреспонденцию имеет с армиею противника и будто вашего высочества доктор ездит ко французскому посланнику и с ним вымышленные факции в той же силе делает.
Елизавета Петровна
– Я с неприятелем отечества своего не имею никаких алианцов и корреспонденции, а когда лейб-медик ездит до посланника французского, то я его спрошу, а как мне донесет, то я вам объявлю.
Похоже, ответ Елизаветы Петровны, уверенный тон, с каким он был произнесен, убедили правительницу в непричастности собеседницы к заговору. По одним сведениям, обе настолько расчувствовались, что пролили слезы умиления; по другим – они возвратились в зал в крайнем расстройстве и возбуждении, заметно раскрасневшиеся. Как бы то ни было, но цесаревне и заговорщикам стало ясно, что правительству известно о существовании заговора, что с переворотом медлить, пока они на свободе, не следует: правительницу в любой момент могут убедить предпринять жесткие меры, и тогда им несдобровать. Таким образом, разговору 23 ноября следует придать значение первого сигнала, подвигнувшего Елизавету Петровну к незамедлительным действиям. Время переворота, намеченное на январь 1742 года, надлежало перенести на ближайшие дни. Даже не отличавшейся решительным характером Елизавете Петровне стало ясно, что промедление смерти подобно, что наступило время, чтобы от разговоров перейти к действиям. К решительным мерам подталкивал ее и маркиз Шетарди.
Вторым сигналом, побудившим заговорщиков к действиям, было полученное 24 ноября известие о том, что гвардейским полкам велено в течение суток подготовиться к походу против неприятельских войск, якобы двигавшихся к Петербургу. Слух об опасности, нависшей над столицей, был ложным, нарочито придуманным правительством, чтобы использовать его в качестве предлога для выдворения гвардейцев из Петербурга.
Третьим сигналом, подтолкнувшим Елизавету Петровну к решительным действиям, было известие о том, что правительница решила объявить себя императрицей, – свергать императрицу во много крат сложнее, чем правительницу, ибо в этом случае нарушалась присяга не беспомощному ребенку, а полноценной обладательнице императорской короны.
Луи Каравак. Портрет цесаревны Елизаветы Петровны.
Конец 1720-х. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург
Заговорщики понимали, что вывод войск из столицы лишал их военной опоры. Понимали это и гренадеры роты Преображенского полка, готовые поддержать Елизавету и опасавшиеся суровой расправы, если их причастие к заговору станет известно правительству.
Гренадеры через своих представителей обращались к Елизавете Петровне с просьбой «занять Всероссийский отеческий престол», чтобы прекратить расхищение страны, задолго до 24 ноября. Тогда она ответила: «Знаю, что отечество наше и для нас, а не чужих созданное, однако ж на прошение намерения вашего ответствовать нынче не могу, понеже так Богу изволишу».
24 ноября ситуация коренным образом изменилась. Цесаревна обратилась за советом к приближенным. Фаворит Разумовский ей заявил: «Сия вещь не требует закоснения, но благополучнейшего действия намерением, а ежели продолжится до самого благополучного времени, то чувствует дух мой великое смятение не только в России, но и во многих государствах…»
Лесток посоветовал в тот вечер послать за гренадерами, чтобы «им объявить намерение свое и за клятвой их посоветовать с ними о том довольно, каким образом производить сие действие, не отлагая в дальность, понеже самое время не повелевает».
Явившимся представителям гренадеров было велено вернуться в казармы, «чтобы оные сию ночь или сие время оставя, дожидали повторительного
Цесаревне прибавили решительности два рисунка, сделанные Лестоком, по одним сведениям, на игральных картах, по другим – на куске картона. На одном из них доктор изобразил свою пациентку с императорской короной на голове, на другом – в монашеском одеянии и инструменты для пыток и казней. Лесток прокомментировал рисунок: «Ваше императорское величество должны избрать: быть ли вам императрицей или отправиться на заточение в монастырь и видеть, как ваши слуги погибают в казнях». Он убеждал ее более не медлитъ, и последнее решение было принято на следующую ночь.
В 2 часа ночи 25 ноября Елизавета Петровна, надев сверх платья кирасу, в сопровождении Лестока, Воронцова и Шварца, учившего ее музыке, отправилась в казармы Преображенского полка добывать корону. Там она обратилась к ожидавшим ее гренадерам со словами: «Ребята! Вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною. Готовы ли вы умереть со мной, если понадобится?» В ответ она услышала: «Матушка, мы готовы, мы их всех перебьем». Такой ответ противоречил клятве Елизаветы Петровны, данной накануне, никого из подданных не казнить, не проливать их кровь. Поэтому она заявила: «Если вы будете так делать, то я с вами не пойду». Далее последовала взаимная клятва: «Я клянусь этим крестом умереть за вас, клянитесь и вы сделать то же самое для меня». После этого прозвучал призыв: «Так пойдемте же и будем только думать о том, чтоб сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало».
По другому источнику, слова, произнесенные Елизаветой Петровной, были иными: «Не опасайтесь, друзья! Хотите ли мне служить, как отцу моему служили? Самим вам известно, коликих я претерпела нужд и ныне в крайности претерпеваю».
Ювелир («бриллиантщик») двора Н. Позье сообщает еще один вариант диалога цесаревны с гренадерами. Елизавета Петровна спросила у гренадеров: «Признаете ли вы меня за дочь вашего императора Петра Первого?» Получив утвердительный ответ, цесаревна задала еще один вопрос: «Готовы ли вы помочь мне сесть на престол, который у меня отняли?» Услышав положительный ответ, Елизавета велела: «Пусть 300 человек из вас возьмут оружие и идут за мной, а остальные из полка… пусть ожидают моих приказаний».
Позье, скорее всего, со слов Лестока, описывает события в ночь с 24 на 25 ноября так: прибыв во дворец к Елизавете Петровне, он обнаружил ее еще не совсем решившейся на переворот, «но как пред тем Лестоку сообщили, что ее завтра арестуют вследствие сведений, доставленных регентше о том, что нечто затевается против нее… то он взял принцессу Елизавету за руку, свел ее в сани, ожидавшие их на дворе, и, говоря ей, что если она не пожелает, чтобы на следующее утро его казнили, а ее сослали на всю жизнь в Сибирь или сделали что-нибудь похуже, убедил принять твердое решение. Заперев на ключ всех бывших в ее дворце и ничего не знавших о предстоящем деле, Лесток проводил Елизавету до саней, на облучке которых камергер Воронцов сидел кучером». Лесток вместе с Петром Грюнштейном стали на запятки и отправились в казармы.
В приведенных свидетельствах немало апокрифического, в частности преувеличение роли Лестока – будто он рассеял последние сомнения цесаревны в необходимости совершить переворот именно в ночь с 24 на 25 ноября. Думается, и без аргументов Лестока Елизавете Петровне после беседы с правительницей и получения известий об отправке гвардейских полков в Финляндию было абсолютно ясно, что настал час использовать последний шанс и что промедление грозит ей заточением.
Заручившись горячей поддержкой своего начинания у гренадеров, Елизавета Петровна велела следовать за ней – арестовывать Брауншвейгское семейство: правительницу Анну Леопольдовну, ее супруга и сына – годовалого императора – и только что родившуюся дочь. Она сидела в санях, окруженная гренадерами. Численность сторонников цесаревны увеличивалась с каждой минутой. К заговорщикам охотно примкнул и караул, охранявший дворец, в покоях которого спокойно спали ничего не подозревавшие вершители судеб страны. Они не оказали сопротивления и были отправлены в дом, где проживала цесаревна.