Елизавета Петровна

Павленко Николай Иванович

Незаурядной личностью, более всех виновной в том, что в течение одиннадцати лет преграждал цесаревне Елизавете путь к трону, был Андрей Иванович Остерман. Он пережил смену пяти царствований: Петра Великого, Екатерины I, Петра II, Анны Иоанновны, Иоанна III, благополучно избегал тяжких последствий происходивших при дворе потрясений, вовремя умея притвориться больным, уклониться от схваток соперничавших сторон до тех пор, пока не убеждался, что одна из них брала верх, и тогда спешил примкнуть к победителям.

Всматриваясь в его биографию, нетрудно заметить важную особенность его карьеры, подмеченную как современниками, так и историками. Ему много раз доводилось быть в эпицентре событий: в одних случаях, во избежание возможных неприятностей, он назывался больным,

залегал на дно и как бы со стороны зорко наблюдал за ходом событий; в других случаях он, уклоняясь от явного участия в событиях, управлял ими втайне. При этом он всякий раз руководствовался судьбой своей карьеры. Ради нее он готов был на мелкие и крупные подлости, проявляя черную неблагодарность лицам, ему покровительствовавшим, как, например, Шафирову и Меншикову. Во всех случаях Остерман умел выходить сухим из воды, постоянно изображая свою непричастность к трагедиям, постигшим тех или иных вельмож.

Необыкновенный нюх, которым он обладал и которым ловко пользовался, на этот раз проявился с опозданием и не спас Андрея Ивановича от беды. Что он страдал подагрой и нуждался в лечении – факт бесспорный. Однако бесспорно и другое – неслучайность выбора времени для выезда из России для лечения недуга: болезнь его терзала несколько лет, но желание оказаться за границей и избавить себя от ожидаемой кары он высказал лишь за несколько недель до своего падения. Нельзя не согласиться с объяснением этого факта английским дипломатом Финчем: «Никогда не поверю, чтобы он отправился в путь, пока не уверился, что доверие к нему утрачено совершенно».

У Елизаветы Петровны и Остермана издавна сложились неприязненные отношения, по крайней мере раньше 1730 года, когда он не предъявил Верховному тайному совету завещание Екатерины I, из которого следовало, что наследницей престола должна была стать цесаревна. Елизавета Петровна, видимо, также заподозрила Остермана в проявленной им инициативе с отчетом о расходовании выделенных ей денег – расточительность не позволяла цесаревне держаться в рамках ассигнованной суммы, и она постоянно пребывала в долгах. Андрей Иванович позволял себе и мелкие уколы, ущемлявшие самолюбие цесаревны. Так, цесаревна в правление Анны Леопольдовны стала ревниво относиться к непочтительности, проявляемой к ее сану дочери Петра Великого: в октябре 1741 года персидский посол лично раздавал подарки шаха представителям двух династий: Брауншвейгской и Романовых. Елизавета Петровна была глубоко оскорблена, что ей подарок вручил не посол, а чиновник посольства. Цесаревна заподозрила в нарушении этикета Остермана и, возмущенная этим поступком, заявила: «Скажите Остерману следующее: если он забыл, что мой отец и моя мать возвысили его из должности учителя и незначительного секретаря, в которой он прежде состоял, то я сумею ему напомнить, что я дочь Петра I и об уважении, какое он мне обязан оказывать».

Неизвестный художник. Генрих Иоганн Фридрих

(Андрей Иванович) Остерман. XVIII в.

Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Это заявление не относится к числу выдуманных, его подтвердил и Шетарди, который записал после беседы с Елизаветой: «Остерман по кончине Петра I был лишь очень незначительным лицом и обязан всем своим возвышением царице Екатерине, матери принцессы; самое меньшее, что она считала возможным сделать в наказание за его неблагодарность, – это лишить его всех должностей, как только она будет иметь на то власть».

Елизавета Петровна напрасно приписывала возвышение Остермана своей матери. На самом деле именем Екатерины действовал Меншиков, покровительствовавший Андрею Ивановичу и усердно содействовавший его карьере. Это по рекомендации Александра Даниловича Остерман был назначен членом Верховного тайного совета; умение угодить патрону вместе с умением

организовать работу учреждения, в котором служил, постепенно превратило Андрея Ивановича в незаменимого человека, на котором держалась повседневная работа Верховного тайного совета.

Английский дипломат был крайне удивлен столь резким выпадом против Остермана, чего ранее не позволяла себе цесаревна: «Все были поражены той живостью и горячностью, с какой она говорила об этом обстоятельстве».

Другое, по сути, ничтожное нарушение придворного этикета Елизавета Петровна тоже приписывала проискам Остермана: на торжество по случаю годовщины со дня рождения императора ее приглашал не обер-гофмаршал, как положено по придворному этикету, а гофмаршал.

Но все эти козни Андрея Ивановича бледнели в сравнении с повторной утайкой завещания Екатерины I и его намерением выдать Елизавету замуж за какого-нибудь захолустного принца и тем самым лишить возможности когда-либо занять престол. Елизавета Петровна решительно возражала против любого замужества и одному из женихов, французскому принцу Людвигу Франсуа Конти, шутя заявила, «что девице, достигшей 32 лет, неприлично искать жениха».

План Остермана, поданный еще Анне Иоанновне, напротив, состоял в выдворении цесаревны из России с помощью замужества. Он стал известен Елизавете после переворота, ареста Остермана и обнаруженного среди его бумаг документа следующего содержания: «1) Хотя опасения большого не видно, – делился своими соображениями Андрей Иванович с Анной Иоанновной, – чтоб со стороны голштинского принца и тетки его (Елизаветы. – Н. П.) несправедливейшему намерению ее императорского величества для предбудущей сукцессии (наследии престола. – Н. П.) какое важное препятствие быть могло, однако ж, с другой стороны и о том сумневаться невозможно, что может быть мочи и силы у них не будет, а охоту иметь будут; 2) права никакого они к тому не имеют, понеже в единой самодержавной воле и власти ее императорского величества состоит по собственному своему соизволению и благобретению сукцессора определить и назначить; 3) но дабы такожде всякие способы и возможности к тому отнять, видится, не беспристрастно против того потребные меры и возможности им к тому принять, и человеческие возможные предосторожности взять. Что принадлежит до тетки, то оную отдалить без сумнения наиспособнейшии и наилегчайшии способ был бы единожды за всё себя без всякого опасения от ней привести и для того приходит в рассуждение, в чем и прежде сего рассуждение было, а именно не возможно ли оную за отдаленного чужестранного и особливо за такого принца замуж выдать, от которого никогда никакое опасение быть не может. А против Голштинского принца можно чрез добрые и пристойные гарантии себя обнадежить». Известно, что Анна Иоанновна готова была реализовать план Остермана, но этому воспротивился Бирон. Не ясно, однако, почему этими советами и убедительными доводами не воспользовалась Анна Леопольдовна.

Для следствия над взятыми под стражу вельможами была учреждена Следственная комиссия в составе генералов Н. И. Ушакова и В. Я. Левашева, тайного советника А. Л. Нарышкина, генерал-прокурора князя Н. Ю. Трубецкого и князя М. М. Голицына, которой велено было определить степень виновности каждого из арестованных.

Строго говоря, учреждение комиссии, как и ее назначение, носило формальный характер: главная вина обвиняемых изложена задолго до создания Следственной комиссии – в манифесте 28 ноября 1741 года, и ее задача состояла в определении меры наказания каждому из обвиняемых.

Самые тяжкие обвинения были предъявлены А. И. Остерману. Главная его вина состояла в том, что он после смерти Петра II и Анны Иоанновны духовную матери Елизаветы Петровны «не токмо ничем не представлял, но умышленно оную утаил, разными вымыслами в недейство приводить и весьма уничтожить старался». Остерман, кроме того, обвинялся в сочинении проекта о правах Анны Леопольдовны на императорскую корону. Все это Остерман совершал, «усердствуя принцессе Анне» и в намерении «отлучить от наследства» Елизавету Петровну.