Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)
Шрифт:
— Ты ошибаешься, достойный друг мой, вождь у вас будет; только я не знаю, придётся ли он вам по вкусу.
— Этим вождём можешь и должен быть только ты, божественный Писистрат! — воскликнул Кимон и снова бросился ниц перед сыном Гиппократа. — Знай же, диакрии давно лелеют мечту, что ты заступишься за них и поможешь им вернуть утраченную свободу. У нас нет другого вождя, кроме тебя: ты наш по происхождению, по своему расположению к нам, наконец, по своему богатству и влиятельности. Видел ли ты тех воинов, что сидели со мной у костра? Каждый из них стоит десяти педиэев и любой из них готов хоть сейчас отдать свою жизнь за тебя, сын Гиппократа. Верни, верни, заклинаю тебя от лица всех сотоварищей, верни нам свободу и
— И я даю тебе слово честного воина и верного афинянина, что больше не буду бездействовать, ибо бездействие сейчас — преступление. Твоими устами гласит божество. Клянусь, что тебе не нужно было так много говорить, чтобы подвинуть меня на то дело, о котором я сам давно мечтаю. Но подумай сам, дело это грудное и опасное, и мне нужны преданные, истинные друзья. Уверен ли ты в своих товарищах?
— Как в самом себе. Впрочем, если сомневаешься, то убедись сейчас же, поговори с ними, и ты увидишь, что ты можешь рассчитывать на них, на их полную преданность и беспрекословность.
С этими словами Кимон издал протяжный крик, удивительно напоминавший зов совы. Не прошло и двух минут, как от костра отделилось человек десять воинов-диакриев и подошло к Писистрату. Кимон при их приближении произнёс одно только слово — «свобода!» В то же мгновение диакрии обнажили головы и, восторженно простирая руки к небу, опустились пред Писистратом на колени и внятно проговорили, как один человек:
— Так веди нас к ней, славный Писистрат из рода диакриев-филаидов! Мы же клянёмся без сомнения следовать за тобой со всеми нашими домочадцами, родными и друзьями. Клянёмся в том жизнью великого Зевса, щитом девственной Паллады, мрачным царством теней грозного Аида! Клянёмся трижды!
От охватившего его волнения Писистрат некоторое время не был в состоянии произнести ни слова. Затем он снял шлем и, устремив взор на выплывавшую из-за туч луну, торжественно сказал:
— Клянусь, друзья-диакрии, непорочной Артемидой и её лучезарным братом Фебом-Аполлоном, что отныне вся жизнь моя принадлежит одним лишь вам и вашему благу. С помощью богов мы вместе восстановим попираемую свободу Конец Мегаклу и Ликургу и их присным! Хотя бы жизнь пришлось отдать в этой борьбе, но наше дело восторжествует. Все жители Аттики отныне будут равны. А теперь подойдите каждый ко мне, дабы я обнял его, как союзника, товарища и друга.
В это мгновение луна скрылась за тучи. Снова стало совершенно темно. Но это продолжалось недолго. Звёзды быстро стали меркнуть и бледнеть. В дали: на востоке сверкнула первая светлая полоска занимавшейся зари. Над рекой густой стеной стоял туман, колыхавшийся от свежего предутреннего ветерка. Всё яснее и яснее стали обрисовываться кусты на берегу, отдалённые деревья оливковой рощи и гребни гор, где теперь постепенно потухали сторожевые костры. В стане афинян жалобно промычал вол; звонким лаем ответила ему с другого конца лагеря цепная собака.
Писистрат поочерёдно перецеловал диакриев и, указывая на всё более разгоравшуюся на востоке зарю, сказал:
— Посмотрите, друзья, нас приветствует восходящее солнце. Пусть оно вскоре озарит великий, свободный народ! Знайте, доколе Афины или, по крайней мере, холм Паллады не будет в наших руках, рассчитывать на успех нечего. Нашей первой заботой должно быть взятие Акрополя и изгнание Мегакла и Ликурга. Тогда смирятся и их приверженцы!
Первые робкие лучи солнца прорвали в это мгновение ночной туман и озарили живительным блеском все окрестности. Воины набожно сняли шлемы.
— Взгляни, сам Зевс-громовержец благословляет тебя, Писистрат, сын Гиппократа!
И действительно, на ближайшей скале глазам всех представилось необычайное зрелище:
Как бы повинуясь велению свыше, Писистрат склонил колени и долго следил восторженным взглядом за плавным полётом царственного орла, вещей птицы вседержителя-Зевса.
V. ВЗЯТИЕ АКРОПОЛЯ
Из Керамика, одной из красивейших афинских улиц, ведшей мимо древнего храма Тезея и вдоль подошвы Аресова холма к возвышенности Пникса, где обыкновенно происходили народные собрания, вышла огромная толпа народа. С громким криком и невообразимым шумом толпа эта сопровождала большую деревянную повозку, в которую была впряжена пара рослых мулов. Как эти животные, так и восседавшие в повозке Писистрат и его верный раб Хрисолай были совершенно окровавлены. Яркой красной лентой кровавый след на песке обозначал путь, совершённый Писистратом. Голова его была повязана платком, омоченным кровью; левая рука возницы, видно, перебитая тяжёлым молотом в двух местах, бессильно, как плеть, висела на наскоро сделанной перевязи. Народ кричал и волновался всё более и более по мере приближения к Пниксу, где в это время как раз происходило заседание народного собрания.
Вот миновали отлогий холм Ареса, вот пересекли алтарную площадь, вот, наконец, свернули на дорогу, окаймлявшую Пникс с севера. По пути толпа народа, сопровождавшая Писистрата и Хрисолая, быстро росла. Шум, производимый ею, привлёк внимание собравшихся на Пниксе. Все повскакивали с каменных сидений, амфитеатром высившихся над площадкой, где с правой стороны стоял жертвенник богини Деметры, а с левой возвышалась каменная кафедра для ораторов.
Увидев окровавленного Писистрата и тяжело раненого раба его, народное собрание разразилось громкими криками негодования. Граждане уже хотели было ринуться вниз, навстречу толпе, и эпистату (старшине) пританов стоило немалого труда сдержать народ. Произносивший в это время речь архонт Комеас против всякого желания принуждён был сойти с кафедры, не сказав и половины того, чем он намеревался поделиться со слушателями.
Когда Писистрат доехал до Пникса и, сопровождаемый огромной толпой, с трудом передвигая ноги и опираясь на ходу на совершенно бледного Хрисолая, поднялся на площадку, в народном собрании мгновенно воцарилась полнейшая тишина. Кое-как добравшись до кафедры, сын Гиппократа остановился и, едва переведя дух, сказал:
— Сограждане и мужи афинские! Доколе насилие и бесправие будут царить в городе священной Паллады? Вы воочию видите, что сделали злые недруги со мной, верным рабом моим Хрисолаем и моими животными! Я не стану описывать вам всего, как я выехал сегодня поутру в своё поместье у Ликабетта, как на меня из засады набросилась толпа педиэев, вооружённых кольями и дубинами, как очутились мы, я и Хрисолай, безоружные, во власти нежданных врагов и как нам удалось с великим трудом и при содействии всемилостивых небожителей спастись от разъярённой черни. Вы видите наши раны, нашу кровь, видите жалкое состояние полумёртвых мулов И это среди бела дня, на большой дороге: Я явился сюда в таком виде, прося, нет, — требуя возмездия, скорейшего наказания виновных, посягнувших на жизнь не последнего из афинских граждан.