Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра)
Шрифт:
Писистрат ничего не ответил. Желая закончить разговор, грозивший перейти на личности, он поднялся с места и, указав гостям на всходившую за горами луну, заливавшую своим матовым серебром уснувшие окрестности, промолвил:
— Ночной мир водворился в природе. Факел догорает, и в воздухе повеяло прохладой ночи. Всё ушло на покой. Не пойти ли и нам теперь в дом, чтобы за обильной вечерней трапезой и кубком доброго вина завершить и беседу, и долгий день?
Гости ничего не имели против этого предложения и охотно пошли за рабами, по знаку Писистрата схватившими факелы и осветившими путь к обширному каменному дому, казавшемуся теперь, на фоне тёмных деревьев, под лучами луны серебряным.
В чаще сада воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая криком проснувшейся птицы или порывистым лаем сторожевой собаки.
IV.
Время клонилось к закату солнца. По узкой горной дороге, высеченной на огромной высоте в Скиронских скалах, и светлой лентой вившейся по кручам над бездонными пропастями, теперь окутанными в полную мглу, медленно поднималось афинское войско под предводительством Писистрата, сына Гиппократа. Окружённый знатнейшими афинскими эфебами, особенно щеголявшие красотой вооружения, Писистрат ехал на статном гнедом коне впереди большого отряда тяжеловооружённых гоплитов. По одежде своей военачальник отличался от простых воинов только широким пурпуровым плащом-гиматием, спадавшим с плеч и почти покрывавшим медные латы, отсутствием щита и копья, а также поножами на голенях и огромным, выкрашенным в багряную краску, конским хвостом на гребне блистательного шлема, сверкавшего в лучах солнца. Сейчас он откинул шлем этот назад, чтобы дать голове немного отдохнуть и лучше полюбоваться грандиозной, развернувшейся перед ним панорамой.
Дорогу со всех сторон обступали громады белоснежных скал, постепенно понижавшихся к юго-востоку. Их резко очерченные гребни местами имели причудливую форму, напоминая то обширные крепости с правильными валами и зубчатыми стенами, то одиноко вздымавшиеся к небу стройные колонны, то приземистые, неуклюжие башни, казавшиеся нарочно воздвигнутой на пути преградой против вторжения врагов и разных непрошеных гостей в эту часть Эллады.
Порой дорога вздымалась на самую вершину Скиронских скал, и тогда весь перешеек Истм, соединяющий Элладу с Пелопоннесом, раскрывался целиком со множеством глубоко врезавшихся в крутые берега заливов и бухт и с хребтами Киферона, поросшими густым лесом из пиний и сосен. Лазоревые воды Коринфского залива с левой стороны казались теперь, при мягком свете заходящего солнца, расплавленным золотом, тогда как тёмно-голубые волны Саронической бухты справа были темнее обыкновенного и напоминали поверхность стали. В голубой дали смутной дымкой едва намечались берега Беотии, а извилисто причудливые очертания скалистого Саламина, предмета продолжительных и ныне благополучно оконченных войн между Афинами и соседней Мегарой, так близко подступали к восточной части Истма, что казалось местами сливались с ним, образуя с берегом как бы один неразрывный массив. Сзади на юго-западе громоздились последние отроги Киферона; впереди, там где дорога спускалась вниз, двумя крутыми выступами терялись на равнине концы горных гребней, известных под названием «Рогов».
Оглянувшись назад, Писистрат увидел за собой растянувшееся длинной тёмной лентой афинское войско, состоявшее из ряда тяжеловооружённых отрядов, за которыми следовал огромный обоз, в свою очередь с тыла охранявшийся колонной легковооружённых пелтастов и небольшими кучками лучников и пращников. Несмотря на трудность дороги и значительность уже пройденного пути, вид воинов был бодр и даже весел. Порой в их рядах раздавался звук походной песни, и тогда громкое эхо вторило ей в горах. Песни сменялись игрой отряда флейтистов, находившихся в середине основной колонны гоплитов, и резкие звуки их инструментов совершенно заглушали топот множества ног, лязг оружия и мычанье волов, тащивших тяжело нагруженные повозки.
Стало быстро темнеть. Солнце давно закатилось за горы, по небу поползли чёрной стеной мрачные ночные тучи, там и тут уже загорались отдельные звёздочки.
Писистрат отдал приказание ускорить шаг, чтобы до наступления ночи достигнуть той широкой котловины, на дне которой протекала быстрая речка, и где было намечено место первого привала. Резче зазвучали флейты, громче раздались песни воинов, сильнее огласили прохладный воздух крики рабов и погонщиков, большими плетьми и короткими копьями
Наконец, голова отряда спустилась в котловину, где уже царил полный мрак. При свете смоляных факелов Писистрат выбрал место для стоянки у самого берега речки, там, где она широким полукругом огибала обширный луг, чтобы за поворотом скрыться в чаще густой рощи. Вмиг запылало несколько огромных костров, зловеще озаривших своим красным светом крутые скалы, замыкавшие долину, и ярко отразившихся в воде реки. И когда передовые части афинского войска собирались приступить к варке ужина, на окрестных горах внезапно засветилось множество факелов, при свете которых спускались в котловину пелтасты, обоз, лучники и пращники. Прошло ещё четверть часа, и всё афинское войско расположилось на ночлег.
Теперь только, когда, по данному рожком сигналу, воинам было позволено снять с себя тяжёлые доспехи и сложить их правильными рядами вблизи костров, число которых вмиг увеличилось раз в двадцать, Писистрат слез с коня и направился к наскоро воздвигнутому для него из ивовых прутьев и сосновых ветвей шалашу, который должен был заменить ему шатёр. Теперь только Писистрат почувствовал, как сильно он устал, особенно за последние три дня, когда произошла решительная битва с мегарянами и когда победа, правда, не блестящая и как будто не совсем окончательная, осталась на стороне афинян. Ещё одного подобного боя не хватало для того, чтобы навсегда сломить заносчивых мегарян, столь возгордившихся после захвата принадлежавшего спокон веку Афинам острова Саламина, этого постоянного «яблока раздора» между могущественной Аттикой и маленькой, но смелой Мегарой. Но судьбе благоугодно было не дать Писистрату довести начатое дело до конца: он только-только распорядился готовиться к следующему решительному бою; окрылённые надеждой на неминуемую победу войска его готовы были с радостью ещё раз ринуться в последнюю битву, чтобы на следующий день достойно завершить вчерашнюю победу, как из Афин прибыл в его стан гонец от архонтов и народного совета с приказанием немедленно прекратить военные действия и вступить с мегарянами в переговоры о заключении перемирия и о назначении третейского суда для решения спорного вопроса о Саламине. С глубоким отчаянием в сердце Писистрат должен был покориться решению народа и бросить так хорошо начатое дело перед самым концом его.
В первую минуту в уме его мелькнула мысль ослушаться приказания афинян и кончить борьбу силой оружия. Но голос разума на этот раз взял верх над влечением сердца и бурно клокотавшим в груди честолюбием — и Писистрат смирился. Однако он всё-таки не удержался, чтобы не вознаградить себя за Испытанную неприятность: попридержав гонца на несколько часов в своём стане, он отправил к мегарянам отряд из преданных ему эфебов и потребовал значительного выкупа после вчерашней победы. Лишь такой ценой он решил вознаградить себя за невольное прекращение военных действий. План его удался, и мегаряне выплатили большую сумму денег, которая теперь, вместе с обильной добычей, награбленной в стане врагов, покоилась на дне тяжёлых обозных телег. Лишь получив выкуп, Писистрат отослал в Мегару финского гонца с предложением о перемирии и третейском суде.
Вспоминая обо всём этом, Писистрат ощутил в груди чувство некоторого удовлетворения. Он тихо посмеивался про себя над столь ловко околпаченными врагами, и надежда на успех самых сокровенных его мечтаний и планов вновь окрылила его. Манёвр с выкупом и гонцом сразу поднял его авторитет в глазах войска, которое чуть было не взбунтовалось при первом известии о решении афинского правительства. С этой стороны Писистрату бояться было нечего: воины, всегда боготворившие его и состоявшие на две трети из диакриев, пошли бы теперь за ним на край света. А как это именно сейчас и в ближайшем будущем было важно для него!
Писистрат сам не заметил, как дошёл до крутого берега реки. Он машинально спустился вниз. Вид нескольких совершенно нагих воинов, бегавших по берегу и очевидно собиравшихся выкупаться, дал ему мысль последовать их примеру. Через несколько мгновений Писистрат был уже в воде, окружённый целой Толпой эфебов, весело смеявшихся и плескавшихся в прохладных струях. Костры на высоком берегу ярко пылали, озаряя фантастическим блеском суетящиеся около них тёмные силуэты воинов, варивших ужин. На полностью потемневшем небе зажглись мириады звёзд, и блеск их заиграл на волнах реки, быстро катившей свои воды в чащу совершенно чёрного леса.