Элнет

Чавайн Сергей Григорьевич

— И этот длинноволосый еще сует нос не в свое дело! — Григорий Петрович заходил по комнате.

— Я поеду с тобой, — проговорила Чачи. — Куда тебя пошлют, туда и я поеду.

— Эх, Чачи! — вздохнул Григорий Петрович. — Вокруг нас столько врагов, что я даже не знаю, как быть… Я напишу инспектору, и, может быть, нас оставят в покое…

Григорий Петрович сел за письмо. В голове роем крутились разные мысли, соображения, возражения, но он никак не мог сосредоточиться и изложить все это на бумаге. Григорий Петрович исписал один лист и порвал его, исписал другой,

снова изорвал и в изнеможении бросил ручку…

Он себя чувствовал так, словно попал в какую-то западню, которая неотвратимо закрывается за ним, и вот-вот захлопнется совсем. Правда, есть одна лазейка. Если он станет исполнять то, что требуют от него земский начальник и становой пристав, если он станет тайным агентом полиции, тогда его никто не тронет. И не только не тронут, а даже будут помогать ему… Может быть, все-таки следует воспользоваться этой последней лазейкой?.. А может быть, уйти добровольцем на войну? Так сказать, «за веру, царя и отечество»? Но Григорий Петрович давно уже покончил с верой, сложить свою голову за царя он тоже не желает, и слово «отечество» не пробуждает в нем воинственного духа… Он не хочет воевать за «отечество» земского начальника, попа Сидора, Панкрата Ивановича, деда Чужгана и им подобных.

Но хочешь не хочешь, а осенью придется надевать серую шинель. Теперь учителям не дают освобождения от военной службы.

Григорий Петрович задумался о том, что будет с Чачи, когда его заберут в солдаты. Ведь Макар не оставит ее в покое. Макар! Западня становилась еще теснее…

— Нет! Никакого выхода нет! — в тоске воскликнул Григорий Петрович.

Никогда не видела его Чачи таким расстроенным. Забыв о грозящей ей беде, она принялась успокаивать его.

И вдруг Григория Петровича осенила одна мысль. Сначала он пытался отогнать ее, но потом, подумав, сказал сам себе: «Мне все равно пропадать, так хотя бы спасу Чачи».

И сразу же на душе стало легко: решение было принято.

Григорий Петрович даже повеселел. Он обнял Чачи, поцеловал ее и сказал:

— Все будет хорошо, Чачи! А сейчас не мешай мне, я должен написать несколько писем.

— Тогда я схожу к своим.

— Иди, иди. Можешь быть у родителей, сколько хочешь, я кончу писать не скоро.

Чачи ушла.

Григорий Петрович писал до вечера. Он написал три письма товарищам по семинарии. Написал Ивану Максимовичу. В конверт с письмом к нему вложил еще одно письмо. Написал школьному инспектору.

«По некоторым причинам я не могу перейти работать в Кугупундыштюрскую школу, — писал Григорий Петрович. — Аркамбальскую же школу по вашему распоряжению передам законоучителю. Жалованье за июль и август месяцы прошу перевести Иванову Ивану Максимовичу, учителю Тумеръяльской школы, так как я занимал у него деньги. Доверенность Иванову на получение моего жалованья оставляю ему».

Запечатав написанные письма, Григорий Петрович снял со стен*ы скрипку и начал играть.

Когда вернулась Чачи, Григорий Петрович был спокоен и весел. «Раз он смотрит так весело, значит, нашел выход», — обрадовалась Чачи, но расспрашивать ни о чем не стала: сам расскажет, когда надо будет.

Григорий Петрович улыбнулся Чачи и сказал:

— Спой-ка…

И Чачи запела, вторя скрипке:

Серебристые волны мимо проплыли,

А мы не успели запруду поставить.

Чешуей сверкая, рыбы проплыли,

А мы не успели сети поставить.

Белые гуси пролетели мимо,

А мы не успели им зерен дать.

Прошли любимые наши мимо,

А мы не успели им слова сказать.

Весь вечер Григорий Петрович играл, а Чачи пела… На следующее утро Григорий Петрович пригласил попа Сидора для сдачи ему школы. Весь школьный инвентарь, значившийся в инвентаризационной книге, кроме двух книг, был в полной сохранности. Заперев школу и отдав ключи попу, Григорий Петрович и Чачи вышли на улицу. Все вещи учителя еще утром перевез к себе Яшай.

Григорий Петрович велел Япушу отнести письма к семинарским товарищам и инспектору в волостное правление, а письмо, адресованное Ивану Максимовичу, отдал Чачи и сказал:

— Я пойду навещу родителей, потому что, видать, теперь не скоро придется увидеться, жить будем далеко… Если послезавтра не вернусь, то отнеси это письмо в Тумеръял Ивану Максимовичу.

— А Кугупундыштюр далеко отсюда? — спросила Яачи.

— Да не близко… Ну, прощай, отец, прощай, мама, — подал руку Яшаю и Яшаихе Григорий Петрович. — И ты прощай, Япуш.

— Счастливого пути тебе!

Чачи проводила Григория Петровича до спуска в овраг. Здесь Григорий Петрович остановился, взял Чачи за руки, долгим взглядом посмотрел ей в глаза, потом крепко обнял, поцеловал и быстро пошел по дороге вниз.

— Не забудь отнести письмо! — крикнул он, обернувшись.

Чачи смотрела ему вслед, пока он — не скрылся из глаз. Она вернулась домой, по ее ни на минуту не оставляло чувство тревоги и пустоты. «Эх, глупая, почему я не пошла вместе с ним?» — упрекала-себя Чачи.

Мать с отцом, сестренка и братишка очень обрадовались приводу Григория Петровича. По пути в нужинской лавке он купил конфет и пряников, матери и сестренке принес красивые платки, братишке — красную рубашку, отцу дал двадцать пять рублей. Все были довольны подарками, мать даже всплакнула.

— Погостишь нынче у нас, сынок? — спросила мать. — Почему без жены пришел?

— Я к вам ненадолго, — ответил Григорий Петрович, — меня переводят в другую школу, надо кое-какие дела закончить. С женой мы к вам придем на рождество, а потом поживем у вас все будущее лето.

За разговорами не заметили, как подошла ночь.

Мать уложила Григория Петровича на мягкой перине. Он лежал и думал о том, что, может быть, в последний раз спит в такой мягкой постели и что впереди его ожидает полная неизвестность…