Эмансипированные женщины
Шрифт:
Когда убрали со стола и майор принялся набивать трубку табаком из своего шитого кисета, докторша, вздыхая, спросила:
— Что вы думаете, пан майор, о новом капризе Мадзи? Надоел ей пансион, хочет ехать в Варшаву.
— Силком ее не удержишь, — ответил майор.
— Однако же родительская власть… — вмешался ксендз.
— Панне Магдалене и думать об этом нельзя, — подхватил Ментлевич. — Весь город удивлен, начальник земской стражи говорил мне, что это просто ни на что не похоже, и сам уездный начальник прекратил прием, когда
— Слышишь, Мадзя, — подняв вверх палец, произнесла докторша.
— Жаль, что вы сразу не пригласили начальника земской стражи, если он должен решать вопрос о будущности Мадзи, — проворчал майор.
— Но общественное мнение, пан майор! — воскликнул Ментлевич.
— Она почти заключила условия, — вставила докторша.
— Повиновение родителям — святой долг детей, — прибавил ксендз.
— Почему ты не хочешь открывать пансион? — спросил майор у Мадзи.
— Дело в том, пан майор, — начала Мадзя, — что у здешнего учителя жена, пятеро детей и бабушка. А жалованья он получает сто пятьдесят рублей в год…
— Короче, — остановил ее майор.
— Я коротко говорю. Двадцать рублей в месяц учитель подрабатывает частными уроками. Но, пан майор, его ученицы хотят теперь перейти ко мне, и учитель теряет свои двадцать рублей в месяц, он вынужден поэтому отослать жену с тремя детьми в деревню.
— Ну, а ты почему хочешь уехать? — допытывался майор. — У тебя-то есть ученицы…
— Да…
— Так открывай пансион.
— Я не могу разрушать жизнь учителя, не могу отрывать детей от матери и отца. Разве это будет справедливо, если после стольких лет работы человек пропадет…
— Бжозовский не был так щепетилен с твоим отцом, — прервала Мадзю докторша.
— Может, у доктора Бжозовского не было другого места. А мне предлагают прекрасные условия в Варшаве.
— Панна Цецилия, скажите же вы что-нибудь! — воскликнула докторша. — Ведь вы имеете право не освободить Мадзю от слова, которое она вам дала.
— Один бог знает, чего мне это стоит, — тихо ответила панна Цецилия. — Но побуждения панны Магдалены настолько благородны…
— А как отец? Хотел бы я знать, что он об этом думает, — сказал ксендз.
— Вы обидите весь город, всю… — начал Ментлевич.
— Ты что, отец ей? — оборвал его майор.
— Мне сказать нечего, — проговорил доктор. — Тяжело, что она уезжает, но меня радуют ее побуждения. Надо думать не только о своих интересах…
— Милый доктор, — возразил майор, — если бы каждый солдат думал о шкуре своего соседа, а то и неприятеля, нечего сказать, хороша была бы армия! Каждый должен думать о себе!
— Слышишь, Мадзя? — сказала докторша, бросив на майора благодарный взгляд.
— В конце концов, — снова заговорил Ментлевич, — если панна Магдалена хочет возместить учителю потери, она может давать ему от каждой ученицы определенный процент…
— Как ты Эйзенману,
— Послушайте, что я вам скажу, — взволнованным голосом начала докторша. — Муж у меня такой, что я уже не решилась бы ограничивать свободу наших детей, если бы речь шла только о свободе. Но что ждет Мадзю в Варшаве? Она будет учительницей год, два, десять лет, а потом?.. Умрем мы, так детям, кроме старого дома и нескольких моргов земли, ничего не оставим. Что она тогда будет делать?
— То же самое ждет ее, если она останется здесь, — вставил доктор.
— Но тут у нее был бы небольшой пансион… свой собственный. Она так бережлива, что лет за пятнадцать могла бы кое-что отложить, — продолжала мать. — Ты ведь сам решил, Феликс, что те пятнадцать рублей в месяц, которые она хочет платить нам за помещение и обеды, мы будем собирать ей на приданое…
— У Мадзи есть приданое, четыре тысячи рублей, — вмешался майор.
— Ну, что вы говорите, пан майор? — возразила докторша. — Мадзя получила от бабушки не четыре, а три тысячи, и сейчас от них не осталось и половины.
— А я вам говорю, сударыня, что Мадзя получит четыре тысячи. Не сейчас, а года через два, — отрезал майор.
В беседке воцарилась тишина. Но тут Ментлевич, самый сообразительный из всех присутствующих, наклонился и поцеловал майора в плечо.
— Ты что, Ментлевич, совсем уже ошалел? — крикнул майор.
— Мадзя, поблагодари же пана майора, — сказал ксендз.
Мадзя стояла изумленная, ничего не понимая. Но докторша расплакалась.
— Никогда уже Мадзя не будет принадлежать мне! — воскликнула она. — В детстве у меня отняла ее бабушка, потом эта несчастная Ляттер, пусть бог ей простит, а теперь майор…
— И не думаю я ее отнимать, — отрубил майор, — и при жизни ни гроша ей не дам. Молода, пусть поработает. Но не болтайте, пожалуйста, что у девушки не обеспечено будущее!
— А что, если пригласить нашего учителя в пансион на работу? — загорелся Ментлевич. — Он мог бы учить девочек арифметике, географии.
— Я думала об этом, — ответила Мадзя, — но он освобождается только после четырех, а у нас в это время уже должны кончаться занятия.
Майор задумался.
— Сколько ты бы получала в месяц? — спросил он у Мадзи.
— На нас двоих рублей шестьдесят.
— Стало быть, если разделить на троих, получится по двадцать рублей в месяц. Игра не стоит свеч! — заключил майор. — Ну, ксендз, давайте садиться за работу!
И он высыпал фигуры на шахматную доску.
— Так как же? Что же вы посоветуете? — с жаром спрашивала докторша, хватая майора за плечо. — Должна же я наконец знать, как ей поступить.
— Она лучше нас знает об этом, — ответил майор.
— Но я-то, я, мать, ничего не знаю.
Майор оперся одной рукой на шахматную доску, другой на спинку скамьи и, повернувшись всем корпусом к докторше, заговорил, пристукивая турой: