Эмансипированные женщины

Прус Болеслав

— Вы оставили долги.

Гость вскочил с кресла.

— Я давно готов уплатить их. Но откуда вы о них знаете?

— Мне пришлось выкупить ваши векселя.

— Сударыня! — воскликнул он, ударив себя по лбу. — Я про то и не подумал! Но это не были карточные долги. Один раз я поручился за земляка. В другой раз надо было заплатить за гувернантку из Гренобля и отослать ее во Францию, а в третий раз я занял на дорогу, будучи уверен, что через полгода пришлю из Германии деньги. Судьба распорядилась иначе, но я верну долг хоть сегодня, я готов это сделать. Он не составляет и тысячи рублей.

— Восемьсот, — прервала его пани Ляттер.

— Векселя у вас? — спросил гость.

— Я

порвала их.

— Это ничего не значит. Даже если их нет, с меня достаточно вашего слова, что они не в чужих руках.

Наступила продолжительная пауза. Вид у гостя был озабоченный, как у человека, который должен начать разговор на щекотливую тему; пани Ляттер погрузилась в задумчивость. В душе ее зрел переворот.

«Он вернет мне восемьсот рублей, — думала она. — Если он не лжет, то человек он вполне приличный. Но ведь он никогда не лгал. Гувернантки он не обольщал, в карты не играл, тогда… почему же мы разошлись? И почему бы нам не помириться? Почему?»

Она очнулась и, мягко глядя на своего экс-супруга, сказала:

— Предположим, все, что вы говорили, правда…

Гость выпрямился, глаза его сверкнули гневом.

— Позвольте, сударыня, — прервал он ее твердым голосом, — каким тоном вы говорите? Никто не имеет права сомневаться в моих словах.

Пани Ляттер удивил, даже испугал этот взрыв негодования, которому могучий голос придал необыкновенную силу.

«Почему он тогда так не разговаривал? Откуда у него этот голос?» — пронеслось в ее уме.

— Я не хочу вас обидеть, — сказала пани Ляттер, — но… вы должны сознаться, что между нами остались старые и неприятные счеты.

— Какие? Я все оплачу… Восемьсот рублей сегодня, остальные через месяц.

— Есть счеты моральные…

Гость посмотрел на нее с удивлением. Пани Ляттер в душе должна была сознаться, что ей не случалось видеть взгляда, в котором выражался бы такой ум, такая сила и что-то еще такое, чего она боялась.

— Моральные счеты между нами? — повторил гость. — И это я виноват перед вами?

— Вы, сударь, бросили меня, — прервала она в возбуждении, — не дав никаких объяснений.

Неукротимый гнев выражало лицо гостя, отчего оно показалось пани Ляттер еще красивей.

— Как же так? — сказал он. — Вы все эти несчастные годы нашей совместной жизни обращались со мной как с собакой, как… помещица с гувернером, и вы толкуете мне, что я бросил вас? Вся моя вина заключалась в том, что я боготворил вас, что я видел в вас не только любимую женщину, но и знатную представительницу варварского народа, которая унизилась до того, что вышла замуж за нищего эмигранта. Но в последний год, особенно во время последней сцены, когда я боялся, что вы прикажете прислуге избить меня, во время этой последней сцены — я излечился. Сегодня я постигнул вас: вы дочь скифских женщин, которые всегда повелевали, всегда приказывали и которым следовало рождаться мужчинами. Я же был представителем цивилизованного народа и, несмотря на любовь к вам, несмотря на уважение к вам как к женщине, несмотря на робость, я не мог дольше оставаться у вас в роли раба. Все оказалось к лучшему. Вы нашли себе дело, которое дало вам возможность удовлетворить властолюбивые стремленья, принесло вам имя и состояние, а я человек свободный… Раз уж мы не подходили друг другу, самое лучшее, что вам оставалось сделать, это выгнать меня… О, это было сделано весьма решительно!

— Супружеские ссоры не могут разорвать узы, которые налагает таинство брака, — опустив глаза, тихо промолвила пани Ляттер.

Гость пожал плечами.

— Вы даже не подумали о том, что я с детьми могла впасть в нищету, — прибавила она.

— Дети…

и даже кресло с письменным столом принадлежат вашему первому мужу, — сухо возразил он. — Вы сами, сударыня, полчаса назад изволили мне это сказать… этим мы и будем руководствоваться. Что же касается вашего благополучия, то я был спокоен за вас. В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году я встретил в Ричмонде вашу старую горничную, Анелю, так, кажется, ее звали. Она вышла замуж за чулочного фабриканта. От нее я узнал, что вы основали пансион, что делаете состояние, что Казик и Эленка получили прекрасное воспитание. Я был несколько удивлен, когда узнал о пансионе; зная, однако, насколько вы энергичны, я не сомневался в том, что все у вас пойдет прекрасно. Год назад это подтвердил пан Сля… Сляский, — там его зовут Сляде, потому что никто не выговорил бы его фамилии, — старый ваш сосед по Норову. Он сказал мне, что вы составили состояние, что из Эленки выросла красавица, а Казик обещает стать гением. От этих новостей угасли последние сожаления, которые могли сохраниться в моей душе. Я понял, что если бы не уехал тогда, то мог бы стать помехой для вас и ваших детей на пути к благополучию. И сегодня я утверждаю, что как ни тяжело было мне пережить этот удар, однако всем нам разлука пошла на пользу. И в материальном и в нравственном отношении все мы выиграли. Перст божий направляет людей на путь истинный.

Слушая эти речи, пани Ляттер чувствовала, что в ее сердце потухает прежняя ненависть к мужу и место ее занимает беспокойство.

«Это благородный человек, — подумала она, — но зачем он ко мне приехал?»

Глава двадцать шестая

Изгнанника удерживают, но он уходит

Гость морщил и потирал лоб с явным замешательством.

— Какие же у тебя намерения? — краснея, робко спросила пани Ляттер. Экс-супруг посмотрел на нее с удивлением. За минуту до этого она называла его «сударем», а сейчас обращается на «ты»…

— Так вы не получили моего декабрьского письма? — спросил он.

— Ты можешь сейчас рассказать мне его содержание.

— Ах, да. Что ж, так и придется сделать, — ответил гость и машинально достал портсигар.

— Ты хочешь курить? — спросила пани Ляттер почти смиренно.

— Нет, нет! — сказал он. — Жаль, что мое письмо пропало.

— Разве в нем были какие-нибудь документы?

Гость не ответил. Он опять потирал лоб.

— Вы не знаете, — сказал он вдруг. — У меня сын… Ему десять лет, это очень красивый и хороший мальчик. Прекрасный мальчик!

У панк Ляттер потемнело в глазах.

— Зовут его Генриком, — продолжал гость. — Когда он задумывается, у него такой печальный взгляд, что я порой трепещу за него: откуда у ребенка эта печаль и что она сулит? Но это минутная печаль. Вообще же он веселый мальчик. Ах, каким он умеет быть веселым! — прибавил гость, глядя на пани Ляттер.

— Мне будет приятно обнять твоего сына, — ответила она сдавленным голосом. — Жаль, что ты не привел его.

— Из Вашингтона? — удивился гость. — Он ведь остался с матерью.

Пани Ляттер побледнела.

— В этом, сударыня, и кроется причина моего появления здесь…

Однако ему трудно было приступить к делу: он ерзал на стуле и явно опять отошел от главного предмета разговора.

— Я, видите ли, один из главных агентов завода сельскохозяйственных машин и орудий Вуда. До сих пор я ездил по Америке, но в этом году, желая побеседовать с вами, взял на себя комиссию в России. Дела настолько срочные, что завтра я должен уехать, но через месяц я вернусь и побуду здесь подольше. А тем временем мой адвокат поможет вам уладить все формальности…