Эмфирио
Шрифт:
Шьют Кобол явился в мастерскую и потребовал, чтобы ему передали все личные бумаги Амианте. Амианте, сидевший за верстаком и апатично ковырявший стамеской почти законченную ширму, покосился на Шьюта со странным огоньком в глазах. Шьют сделал шаг в направлении шкафа, где лежала папка с древними документами. Амианте неожиданно вскочил и ударил его молотком по голове. Шьют упал. Амианте снова замахнулся и убил бы собесовца, если бы Гил не выхватил молоток у него из руки. Шатаясь и держась обеими руками за голову, Шьют Кобол со стонами выбрался из мастерской и исчез в золотистых лучах вечерней зари.
Амианте
Гил спрятал папку под черепицей на крыше. Через час прибыли агенты Собеса и снова забрали Амианте.
Вернувшись через четыре дня, Амианте говорил только о пустяках, со всем соглашался и ничем не интересовался. В течение месяца бестолковая беззаботность постепенно сменилась тупой подавленностью. Амианте часами просиживал без движения в кресле. Гил ухаживал за ним, с беспокойством следя за его состоянием.
Как-то раз Амианте опять прикорнул посреди дня, сидя в кресле. Гил поднялся на кухню, чтобы принести ему миску каши. Когда он спустился, Амианте был мертв.
Гил остался один в старой мастерской, где все напоминало об отце — его инструменты и разметки, призрачные отзвуки глуховатого голоса. Уничтоженный потерей, Гил почти ничего не замечал. Что теперь? Сжать зубы, продолжая карьеру резчика по дереву? Стать нелегалом, вести бродячую жизнь? Может быть, эмигрировать в Люшейн или Салулу? Гил достал папку Амианте из-под черепицы и снова просмотрел бумаги, которые с таким прилежанием коллекционировал отец. Ему удалось постепенно разобрать текст древней Хартии — идеалистические представления основателей города настолько отличались от окружающей действительности, что Гил печально покачал головой. Он перечитал отрывок легенды об Эмфирио, обнадеживший и ободривший его.
«Эмфирио искал истину и пострадал за нее, — думал Гил. — Прожить такую жизнь значит прожить ее не зря. Если бы только я нашел в себе силы! Амианте одобрил бы мой выбор». Он вынул отрывок легенды из папки и спрятал его отдельно, а остальные бумаги положил в прежний тайник.
Спустившись с чердака, он остановился посреди мастерской. В доме было настолько тихо, что Гил замечал звуки, никогда раньше не привлекавшие внимание — потрескивание старых бревен, посвистывание ветра на крыше. Наступил ранний вечер, потоки мягкого теплого света заливали помещение через окно и янтарные дверные просветы. Как часто Гил сидел такими вечерами с отцом, склонившимся над верстаком напротив!
Сдерживая слезы, Гил чувствовал, что обязан взять себя в руки, многому научиться, многое узнать. Он ощущал огромную неудовлетворенность, но не мог определить какую-либо одну основную причину этого недовольства. Служба соцобеспечения в общем и в целом выполняла полезную функцию, снабжая иждивенцев всем необходимым. Гильдии следили за строгим соблюдением высоких ремесленных стандартов, благодаря которым амбройские горожане вели относительно комфортабельное существование, не задумываясь о завтрашнем дне. Лордам-исправителям отчисляли 1,18% всех городских доходов, но этот налог вряд ли можно было назвать чрезмерным.
Что же было не так?
Шло время, много времени — год, два года. Гил больше не виделся со школьными приятелями. Чтобы развлечься, он совершал длительные загородные прогулки, нередко проводя ночь где-нибудь в поле, под живой изгородью. Самостоятельная жизнь сделала его мускулистым, жилистым, широкоплечим молодым человеком среднего роста. Его грубоватое лицо будто застыло в напряжении, плотно сжатый рот окружили глубокие складки. Гил коротко стриг волосы, предпочитал малозаметную одежду и больше никогда не носил украшения.
Однажды в начале лета он закончил очередную резную панель и, чтобы развеяться, прошелся на юг через Брюбен и Ходж. Углубившись в западные кварталы Като, он случайно оказался напротив таверны Кичера. Подчинившись минутному позыву, Гил зашел в таверну и заказал кружку эля с порцией пареных вельхов. С тех пор, как он посетил это заведение несколько лет тому назад, здесь ничего не изменилось, хотя помещение больше не казалось таким просторным, а отделка интерьера — столь роскошной. Предварительно оценив его внешность издалека, к нему приблизились девицы, сидевшие на софе. Гил отмахнулся от них и стал наблюдать за входящими и выходящими посетителями. Неожиданно появилось знакомое лицо: Флориэль! Гил окликнул его. Флориэль обернулся и изобразил крайнее изумление: «Ты что тут делаешь?»
«Ничего особенного, — Гил указал на кружку, на закуску. — Ем, пью».
Флориэль осторожно присел напротив: «Должен сказать, не ожидал тебя здесь встретить... Мне говорили, что после смерти отца ты... как бы это выразиться? Замкнулся в себе, никого не хочешь видеть. Стал отшельником. И передовиком производства, получающим премию за премией».
Гил рассмеялся — впервые за многие годы! Смех вызвал у него непривычное, но скорее приятное ощущение. Надо полагать, эль ударил в голову. А может быть, остро не хватало общения.
«Да, я почти ни с кем не виделся. А у тебя как дела? Ты изменился». Действительно, Флориэль стал если не новым человеком, то своего рода новой версией прежнего Флориэля. К изящной миловидности добавились самоконтроль и лукавая бдительность.
«Мы все меняемся со временем, — отозвался Флориэль тоном, подчеркивающим банальность этого наблюдения. — Но в глубине души я такой же, как прежде».
«Ты все еще в гильдии литейщиков?»
Флориэль бросил на Гила взгляд, полный оскорбленного удивления: «Конечно, нет! Разве ты не слышал? Я нынче нелегал. Ты разговариваешь с человеком, гнушающимся преимуществами передового, развитого общества. Как тебе не стыдно?»