Эми и Исабель
Шрифт:
«Господи боже», — подумала она и сказала:
— Ударить — это не совсем то же самое, что плюнуть. Хотя драться тоже плохо, — поспешно добавила она, снова почему-то вспомнив автобус с младшими школьниками, и повернула на дорогу, ведущую к дому Дотти. — Но по крайней мере… — она помолчала, подбирая подходящие слова, — по крайней мере, это понятно. Но плеваться — немыслимо!
— Дотти назвала ее прыщавой свиньей, — сообщила Бев со своего заднего сиденья, а Дотти, не понимая глаз, хмуро кивнула в знак согласия.
— Мерзкой прыщавой свиньей, — уточнила Дотти, будто желая дополнить отвратительную
— Боже мой! Господи! — бормотала Исабель, осторожно двигаясь по узенькой сельской дороге. — Господи, — повторила она.
— Дальше налево, — показала рукой Дотти.
Длинная подъездная дорога исчезала где-то у реки.
Это было чудесное местечко — кругом простирались лужайки, клены толпились у дома. Участок принадлежал семье, Исабель знала, что теперь Дотти не может себе позволить такой дом. Фасад заметно нуждался в ремонте. Крыльцо сползло на один бок, почти развалилось, серая штукатурка давным-давно облупилась. У Исабель при виде всего этого защемило в груди, к тому же за домом застыл на приколе ржавый грузовик, который годами не двигался с места и уже никогда не заведется.
— Давайте посидим минутку, — попросила Дотти, смущенно глядя на Исабель.
— Конечно. — Исабель повернула ключ, выключая мотор.
Они молча сидели в бесцветном, жарком мареве. Лицо у Дотти покрылось испариной, и Исабель, приглядевшись, сказала вдруг:
— Дотти, а ты похудела.
Она осознала это сию минуту, увидев, как сиротливо торчит рука Дотти из рукава блузы. Она и собственную худобу заметила совсем недавно, увидев себя в витрине магазина.
Дотти равнодушно кивнула.
— Я думала, женщины набирают вес после гистерэктомии, — сказала Бев, зажатая на заднем сиденье. — Чиппи стерилизовали, и она сильно набрала, раздулась, как шкаф.
Дотти вытянулась на своем сиденье, словно в кресле дантиста, и сказала обреченно:
— Меня стерилизовали… о боже!
Она стала медленно качать головой из стороны в сторону.
— Дотти, прости меня, пожалуйста!
Бев вышвырнула окурок в окно и дотронулась до плеча подруги.
— Ну и засранка же я! Болтаю черт-те что! — Она повернулась к Исабель. — Извини, сорвалось.
Исабель еле заметно тряхнула головой и слегка сжала губы, словно давая понять: «Какие глупости, Бев, бога ради, говори все, что хочешь» (хотя она и была не в восторге от слова «засранка»).
А Дотти рыдала.
— Все в порядке, правда, — сказала она, а слезы катились из глаз и капали с кончика носа, — ничего, я не обижаюсь.
— Господи, я бы себя на месте прикончила! — сказала Бев, искренне расстроенная тем, что ляпнула это дурацкое слово «стерилизовали». Пот градом лился с ее лица и шеи, она откинулась и оттянула перед блузки, чтобы та отлипла от тела. — Дотти Браун, тебе была просто необходима эта операция. Ты не могла вот так и жить, истекая кровью из месяца в месяц. У тебя там опухоль была с дыню величиной.
Дотти перестала мотать головой.
— Не с дыню, — сказала она, — намного больше.
Исабель и Бев переглянулись, а потом рассеянно уставились в окна, они терпеливо ждали, рассматривая ногти на пальцах и украдкой поглядывая на Дотти. Бев пропотела насквозь, но
— Это ведь мог быть и сон, — сказала Дотти наконец. — Не знаю, видела ли я их на самом деле. Я ведь как раз читала о чем-то таком в журнале, будто кто-то говорил, что видел НЛО, а потом я уснула. Уснула в гамаке. Все это могло мне присниться.
Бев опять подалась вперед.
— Все в порядке, сны бывают ужасно похожими на явь, — сказала она, испытывая огромное облегчение от того, что Дотти сделала это признание.
Но у Исабель, которая со своего водительского места лучше видела выражение лица Дотти, возникло нехорошее предчувствие.
— Все хорошо, — серьезно сказала Бев, похлопав подругу по плечу.
Дотти закрыла глаза. Ее тонкие веки казались Исабель беззащитными, обнаженными, словно какая-то интимная часть Дотти была выставлена на обозрение.
— Все очень плохо, — сказала Дотти.
— Все пройдет, — продолжала уговаривать ее Бев. — Эта жара всех обозлила. Через пару недель никто об этом и не вспомнит. Конторские куры найдут себе что-то еще.
Исабель подняла руку и мотнула головой в сторону Толстухи Бев. Дотти по-прежнему не открывала глаз. Она медленно раскачивалась в кресле из стороны в сторону. Исабель встревоженно посмотрела на Бев, а потом наклонилась к Дотти и обняла ее за талию.
— Дотти, что случилось? — прошептала Исабель.
Дотти открыла глаза и взглянула в лицо Исабель. Ее губы разжались, потом сжались снова. Вязкая слюна запузырилась в углах рта. Она снова открыла и закрыла рот, потом голова ее затряслась. Исабель медленно гладила ее руку.
— Ничего, Дотти, — снова прошептала Исабель, — ты не одна. Мы с тобой.
Она говорила так, потому что сама больше всего на свете боялась остаться одной в беде. Но почему она вообще говорила что-то этой женщине, с которой годами держалась на вежливом отдалении, почему она теперь вот так запросто, по-родственному гладила руку несчастной Дотти Браун, сидя с ней в этой машине-душегубке на исходе рабочего дня? Исабель сама не знала почему. Но, похоже, слова подействовали. Казалось, что-то прояснилось в сознании Дотти, потому что она перестала трясти головой, тихо всхлипнула и кивнула. Потом она вытерла глаза рукой, пальцы ее были мокры от слез, как у ребенка.
— У вас есть листок бумаги? — спросила она. — И ручка.
Исабель и Бев тут же принялись рыться в сумках, и вскоре совместными усилиями были извлечены на свет ручка, старый конверт, а также бумажный носовой платок. Все это перекочевало во влажные руки Дотти.
Пока Дотти писала, Исабель украдкой посмотрела на Бев, а та кивнула, словно подтверждая, что все правильно, все хорошо: эти ужасные муки, эти родовые схватки должны наконец разрешиться, но… чем?
Дотти дописала и закурила сигарету, а потом протянула конверт Исабель, Исабель не хотела узурпировать место лучшей подруги, коей была Бев, и поэтому держала конверт так, чтобы Бев тоже все видела. Чтение не было долгим.