Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Бунин Иван Алексеевич

Бывают дни…

Бывают дни: я ненавижу Свою отчизну — мать свою. Бывают дни: ее нет ближе, Всем существом ее пою. Все, все в ней противоречиво, Двулико, двуедино в ней, И дева, верящая в диво Надземное, — всего земней. Как снег — миндаль. Миндальны зимы. Гармошка — и колокола. Дни дымчаты. Прозрачны дымы. И вороны — и сокола. Слом

Иверской часовни. Китеж. И ругань-мать, и ласка-мать… А вы-то тщитесь, вы хотите Ширококрайнюю объять! Я — русский сам и что я знаю? Я падаю. Я в небо рвусь. Я сам себя не понимаю, А сам я — вылитая Русь! Ночь под 1930-й год

Искренний романс

Оправдаешь ли ты — мне других оправданий не надо! — Заблужденья мои и метанья во имя Мечты? В непробуженном сне напоенного розами сада, Прижимаясь ко мне, при луне, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты за убитые женские души, Расцветавшие мне под покровом ночной темноты? Ах, за все, что я в жизни руками своими разрушил, Осмеял, оскорбил и отверг, оправдаешь ли ты? Оправдаешь ли ты, что опять, столько раз разуверясь, Я тебе протянул, может статься, с отравой цветы, Что, быть может, и ты через день, через год или через Десять лет станешь чуждой, как все, оправдаешь ли ты? 11 июля 1933

Здесь — не здесь

Я — здесь, но с удочкой моя рука, Где льет просолнеченная река Коричневатую свою волну По гофрированному ею дну. Я — здесь, но разум мой… он вдалеке, На обожаемой моей реке, Мне заменяющей и всё и вся, Глаза признательные орося… Я — здесь, не думая и не дыша… А испускающая дух душа На ней, не сравниваемой ни с чем Реке, покинутой… зачем? зачем?… 14 октября 1935

Грустный опыт

Я сделал опыт. Он печален. Чужой останется чужим. Пора домой; залив зеркален, Идет весна к дверям моим. Еще одна весна. Быть может, Уже последняя. Ну что ж, Она постичь душе поможет, Чем дом покинутый хорош. Имея свой, не строй другого. Всегда довольствуйся одним. Чужих освоить бестолково: Чужой останется чужим. 2 апреля 1936

Наболевшее…

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, — Тебе, родительница, русский мой талант, И вся душа моя, вся мысль моя верна Тебе, на жизнь меня обрекшая страна!.. Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой: Не предавал тебя ни мыслью, ни душой, А если в чуждый край физически ушел, Давно уж понял я, как то нехорошо… Страх перед голодом за мать и за семью Заставил родину меня забыть мою, А тут вдобавок роковая эта лень, Так год за годом шел, со днем сливался день. Домой вернуться бы: не очень сладко тут. Да только дома мой поступок как поймут? Как объяснят его? Неловко как-то — ах, Ведь столько лет, ведь столько лет я был в бегах! Из ложной гордости, из ложного стыда Я сам лишил себя живящего труда — Труда строительства — и жил как бы во сне, От счастья творческой работы в стороне. Мне не в чем каяться, и все же каюсь я: Меня не ценят зарубежные края. Здесь вдохновенность обрекается на склеп. Здесь в горле застревает горький хлеб. Я смалодушничал, — и вот мне поделом: Поэту ль в мире жить пригодном лишь на слом? За опрометчивый, неосторожный шаг Уже пришиблена навек моя душа. И уж не поздно ли вернуться по домам, Когда я сам уже давным-давно не сам, Когда чужбина доконала мысль мою, — И как, Россия, я тебе и что спою? 26 октября 1939

Владимир Алексеевич Смоленский

1901–1961

«Над Черным морем, над белым Крымом…»

Над Черным морем, над белым Крымом Летела слава России дымом. Над голубыми полями клевера Летели горе и гибель с Севера. Летели русские пули градом, Убили друга со мною рядом, И Ангел плакал над мертвым ангелом… Мы уходили за море с Врангелем.

«Кричи не кричи — нет ответа…»

Кричи не кричи — нет ответа, Не увидишь — гляди не гляди, Но все же ты близко, ты где-то У самого сердца в груди. Россия, мы в вечном свиданьи, Одним мы усильем живем, Твое ледяное дыханье В тяжелом дыханье моем. Меж нами подвалы и стены, И годы, и слезы, и дым, Но вечно, не зная измены, В глаза мы друг другу глядим. Россия, как страшно, как нежно, В каком неземном забытьи Глядят в этот мрак безнадежный Небесные очи твои.