Эмма (пер. И.Мансурова)
Шрифт:
Со слезами радости миссис Уэстон расцеловала ее и, когда к ней вернулся дар речи, принялась убеждать свою бывшую воспитанницу, что ее заверения в равнодушии для нее приятнее всего на свете.
– У мистера Уэстона тоже с души свалится камень, – сказала она. – Как мы мучились! Ведь мы оба желали, чтобы вы понравились друг другу! И мы были убеждены, что так оно и произошло… Вообразите же себе наши чувства, когда мы узнали о его помолвке.
– Я избежала несчастья. И за то нам с вами остается лишь благодарить судьбу. Однако, миссис Уэстон, его я не оправдываю. Я должна сказать, что считаю его в высшей степени виноватым. Какое он имел право, будучи связанным клятвой в любви и верности, вести себя у нас
– Из его слов, милая Эмма, я скорее могу заключить, что…
– А она-то! Как она сносила такое его поведение! Какой надо обладать выдержкой, чтобы наблюдать, как он у нее на глазах оказывает предпочтение другой, и не сказать ни слова упрека? Такое спокойствие я не могу ни понять, ни уважать.
– У них случались размолвки, Эмма, он прямо так и сказал. У него не было времени вдаваться в подробные разъяснения. Он пробыл у нас всего четверть часа и в состоянии такого возбуждения, какое не позволяло употребить с пользой то короткое время, что он у нас оставался. Однако он ясно дал понять, что между ними случались размолвки. Кажется, они-то и поторопили его с развязкой. Эти размолвки, скорее всего, и были вызваны его недостойным поведением.
– Недостойным! Ах, миссис Уэстон… Это слишком мягко сказано. Он вел себя не недостойно, а гораздо хуже! Он пал – просто выразить не могу, насколько низко он пал в моих глазах. Такое поведение недостойно мужчины! В нем нет и следа той прямоты, цельности, строгой приверженности правде и принципиальности, презрения к мелочности и всяческим трюкам, какие надлежит выказывать настоящему мужчине всем своим поведением.
– Милая Эмма, позвольте теперь мне вступиться за своего пасынка. Несмотря на то, что он был не прав, я знаю его достаточно давно, и, смею вас уверить, у него есть много, очень много хороших качеств… и…
– Боже! – не слушая ее, продолжала Эмма. – А миссис Смолридж! Ведь Джейн действительно собиралась пойти к ней в гувернантки! К чему могла привести его ужасающая черствость? Заставить ее страдать настолько, что она чуть было не нанялась… Да как мог он допустить, чтобы подобная мысль вообще пришла к ней в голову?
– Эмма, об этом он ничего не знал. Здесь я могу полностью обелить его. Она приняла решение сама, не сказав ему ни слова, – то есть она на что-то намекала, но не говорила об этом как о деле решенном… До вчерашнего дня ее планы оставались для него неизвестны. Как он узнал? Не знаю, из какого-то письма или записки – и именно после того, как он узнал, что она собирается сделать, он решился немедленно открыться дяде, положиться на его доброту и милосердие… короче говоря, положить конец недостойному укрывательству, которое длилось столько времени. Эмма стала слушать внимательнее.
– Скоро, – продолжала миссис Уэстон, – он обещал мне написать. Он сказал мне об этом, прощаясь. И судя по его виду, в письме он намерен изложить мне подробности, которые не может сообщить сейчас. Давайте дождемся его письма. Возможно, оно сумеет смягчить его вину. Наверняка разъяснится многое из того, что неясно сейчас, – и получит извинение. Не будем же к нему слишком суровы, не будем торопиться выносить ему приговор. Наберемся терпения. Любить его – мой долг. Теперь же, когда я успокоилась и удовлетворилась по одному очень важному для меня вопросу, я искренне надеюсь на счастливое разрешение дела и готова верить, что так оно и будет. В обстановке тайны и укрывательства они оба, должно быть, сильно страдали.
– Ему, на мой взгляд, страдания большого вреда не причинили, – сухо парировала Эмма. – Как, кстати, воспринял новость
– Он был весьма благосклонен к племяннику и дал свое согласие почти без колебаний. Подумать только, как все перевернулось в их семье всего за одну неделю! Пока жива была бедная миссис Черчилль, у Фрэнка, полагаю, не было никакой надежды, никакой возможности получить ее согласие на брак… Однако не успели ее останки упокоиться в фамильном склепе, как мужа ее убедили действовать словно наперекор ее желаниям. Какое благо, когда непомерное влияние уносят с собой в могилу!.. Дядюшку не понадобилось долго убеждать: он благословил его.
«Ах! – подумала Эмма. – И если бы речь шла о Харриет, его тоже не пришлось бы долго уговаривать…»
– Все решилось вчера вечером, и сегодня с рассветом Фрэнк отправился в путь. Он заехал в Хайбери, к Бейтсам. Пробыв там некоторое время, он сразу же примчался сюда, но так спешил вернуться к дяде, которому он теперь нужнее, чем прежде, что, как я вам и говорила, не мог пробыть у нас долее четверти часа… Он был очень возбужден… крайне возбужден и взволнован! До такой степени, что показался мне совершенно непохожим на себя прежнего, каким я его знала. Вдобавок ко всему он был потрясен – он и понятия не имел, что она сейчас в таком тяжелом состоянии! И весь вид его показывал, насколько сильны его чувства.
– И вы действительно полагаете, что они сохраняли свою помолвку в полнейшей тайне? Ни Кемпбеллы, ни Диксоны – никто не знал?
При произнесении фамилии Диксон Эмма не могла не покраснеть – слегка.
– Никто! Ни одна живая душа. Он определенно заявил, что о помолвке на всем белом свете знали только они двое.
– Что ж, – сказала Эмма, – полагаю, мы постепенно привыкнем к этому известию, и я желаю им счастья. Но никто не переубедит меня в том, сколь отвратительны действия подобного рода. Что это было, как не нагромождение лицемерия и лжи, шпионства и предательства? Явиться к нам, притворившись открытым и простым, и судить всех нас, находясь в тайном союзе! Всю зиму и весну нас просто водили за нос! Нам-то казалось, будто все мы на равной ноге, мы ничего не скрывали и были честны, в то время как эти двое, вполне возможно, выслушивали все признания, а потом втайне судили и рядили о безвинно обманутых ими жертвах! Пусть же теперь им будет уроком, если они узнали в результате о себе не слишком приятные вещи!
– Я относительно спокойна на сей счет, – отвечала миссис Уэстон. – Я вполне уверена, что никогда не говорила одному из них о другом ничего такого, чего нельзя было бы повторить в присутствии обоих.
– Вам повезло… Единственный лишь раз вы заблуждались – когда решили, будто в нее влюблен один наш общий знакомый, однако своих суждений вы не доверили никому, кроме меня.
– Верно. Но так как я всегда была очень высокого мнения о мисс Ферфакс, я бы ни за что не смогла обидеть ее и не стала бы говорить о ней дурно. Что же касается его – о нем я и подавно не сказала бы ничего плохого.
Тут за окном показался мистер Уэстон, очевидно ожидая, что его позовут. Жена кивнула, приглашая супруга войти, и, пока он шел, добавила:
– А теперь, милая Эмма, прошу вас, говорите и держитесь так, чтобы у него отлегло от сердца, чтобы он сумел испытать удовольствие при мысли об этом браке. Давайте приложим все силы, дабы успокоить его. В конце концов, почти все говорит в ее пользу. Партия не самая завидная, однако, если мистер Черчилль не против, почему мы должны возражать? А для него, я имею в виду для Фрэнка, это, может статься, самый удачный выбор: он заслужил любовь девушки с таким сильным характером и трезвым умом – именно так я о ней всегда думала и до сих пор склонна считать ее таковою, несмотря на одно серьезное отклонение от строгих правил. Но даже в таком положении ее не в чем упрекнуть!