Эмма (пер. И.Мансурова)
Шрифт:
Миссис Элтон не давала Эмме возможности вставить словечко и выразить свое удивление новыми обстоятельствами, не допуская мысли, чтобы гостья не хотела узнать обо всех подробностях отъезда Фрэнка Черчилля, она продолжала подробно рассказывать об этом, так что Эмма ничего не упустила.
Вот что узнал от конюха мистер Элтон (подробности складывались из личных наблюдений упомянутого конюха и наблюдений рэндаллской прислуги): вскоре по возвращении с прогулки на Бокс-Хилл из Ричмонда прибыл посыльный, впрочем, в его появлении не было ничего неожиданного, такое часто случалось и прежде, с ним мистер Черчилль прислал племяннику записку, содержащую, помимо прочего, отчет о состоянии миссис Черчилль, кстати вполне сносном; однако мистер Черчилль выражал желание, чтобы племянник не откладывал возвращение до раннего утра следующего дня. Так как мистер
Во всем услышанном не было ничего удивительного или интересного, и рассказ привлек внимание Эммы только в связи с мыслями, еще прежде того занимавшими ее ум. Ее поразила разница в положении в этом мире между миссис Черчилль и Джейн Ферфакс: одна была всем, другая же – ничем. Эмма сидела погруженная в раздумья о женской доле и не замечала, на чем остановился ее взгляд, пока слова миссис Бейтс не пробудили ее от размышлений:
– Да, я вижу, о чем вы думаете – о фортепиано. Что с ним станется? Совершенно справедливо… Бедняжка Джейн как раз только что говорила о нем. «С тобой, – говорила она, – нам придется расстаться. Хотя здесь тебе делать нечего…» И потом она сказала мне: «Пусть пока остается… побудет здесь, пока не вернется полковник Кемпбелл. Я поговорю с ним об инструменте. Он все устроит – он разрешит для меня все трудности». Кстати, уверяю вас, она до сих пор не знает, его ли это подарок или его дочери.
Теперь мысли Эммы поневоле обратились к фортепиано, и она вспомнила все прежние несправедливые и причудливые догадки, столь мало служившие к ее чести… Поневоле она подумала, что ее визит слишком затянулся, и, повторив все самые добрые и искренние пожелания, какие она считала нужными высказать, она откланялась.
Глава 45
По пути домой никто не прерывал невеселых раздумий Эммы, однако, войдя в гостиную, она обнаружила тех, кто мог бы пробудить ее к жизни. За время ее отсутствия зашли мистер Найтли и Харриет и сидели теперь с ее батюшкой. Мистер Найтли тут же встал и в необычной для него манере, серьезнее, чем всегда, сказал:
– Я бы не ушел, не повидав вас, но у меня нет лишней минуты. Я должен немедленно уйти. Я еду в Лондон и проведу несколько дней у Джона и Изабеллы. Нет ли у вас какого-либо поручения? Не хотите ли передать им что-нибудь, кроме обычных поклонов, которые никому не важны?
– Нет-нет, ничего. Кажется, вы приняли решение внезапно?
– Д-да… отчасти. В последнее время я подумывал поехать к ним.
Эмма уверена была, что он не простил ее; он был совсем не похож на себя. Однако, подумала она, время подскажет ему, что им следует снова быть друзьями. Пока он стоял, словно не решаясь уйти, ее отец начал расспросы:
– Ну, милая, как прошел твой визит? Ты добралась благополучно? И как ты нашла нашего достойного старого друга и ее дочь? Не сомневаюсь, они были очень тебе признательны. Как я вам рассказывал, мистер Найтли, Эмма ходила навестить миссис и мисс Бейтс. Она всегда так внимательна к ним.
Щеки Эммы залились густой краской при этой незаслуженной хвале. Улыбаясь и качая головой, что было красноречивее всяких слов, она посмотрела на мистера Найтли. Казалось, он мгновенно смягчился, услышав нечто, говорящее в ее пользу, и прочитав правду в ее глазах; он немедленно понял и оценил совершившуюся в ней перемену к лучшему. Во взгляде его, обращенном к ней, она прочитала некий намек на уважение. Она была сердечно тронута, и в следующий миг еще сильнее тронул ее жест, который с его стороны можно было расценивать не просто как проявление обычной дружбы. Он взял ее за руку; Эмма не помнила, кто первый сделал шаг к сближению – возможно, она сама, первая, протянула ему руку, однако он пожал ее и, казалось, собирался поднести ее к губам, но вдруг, повинуясь какому-то капризу, не стал этого делать. Почему изменил он свое решение, почему вдруг проявил такую щепетильность, когда оставалось сделать всего лишь последний шаг? Эмма терялась в догадках. В любом случае жаль, что он передумал. Однако намерения его были несомненны. Потому ли, что в целом ему столь мало свойственна была галантность в обращении, или по чему другому, но она решила, что жест этот очень красил его. Этот порыв столько говорил о
Эмма не могла жалеть о том, что ходила навестить мисс Бейтс, но сожалела о том, что не вернулась десятью минутами ранее – с каким удовольствием обсудила бы она положение Джейн Ферфакс с мистером Найтли… Горевать о его отъезде на Бранзуик-сквер тоже не приходилось – она знала, сколько радости доставит родным его визит, – однако он мог бы выбрать для отъезда лучшее время, а, сообщив о своих намерениях заранее, выказал бы большую предупредительность. Как бы там ни было, расстались они друзьями, как прежде. Невозможно было обмануться в выражении его лица и его дружеском порыве – все призвано было заверить ее в том, что она полностью восстановила в его глазах свое доброе имя. Оказалось, что он пробыл в Хартфилде полчаса. Какая жалость, что она не вернулась раньше!
В надежде отвлечь мысли отца от такой неприятности, как отъезд мистера Найтли в Лондон, да еще таком внезапном, да вдобавок верхом, – она знала, как тяжело отец это воспримет, – Эмма поторопилась рассказать то, что узнала о Джейн Ферфакс, и ее ожидания полностью оправдались: новость возымела свое действие. Мистер Вудхаус проявил интерес, однако не расстроился. Он давно уже привык к мысли о том, что рано или поздно Джейн Ферфакс поступит в гувернантки, и способен был говорить об этом бодро, в то время как отъезд мистера Найтли в Лондон стал для него неожиданным ударом.
– Я очень, очень рад слышать, что она так замечательно устроена. Миссис Элтон – особа очень доброжелательная и порядочная, не сомневаюсь, что и знакомые у нее люди достойные. Надеюсь, в том доме сухо и о мисс Ферфакс должным образом позаботятся. Здоровье ее должно стать объектом первостепенной важности, как для меня всегда было здоровье бедной мисс Тейлор. По-моему, милочка, она станет для новой хозяйки тем же, чем мисс Тейлор была для нас. Но я надеюсь, что в одном отношении она окажется лучше, и ее не отнимут у людей, с которыми она успеет сродниться.
Следующий день принес из Ричмонда такую новость, которая затмила все прочие. В Рэндаллс прискакал нарочный с вестью о кончине миссис Черчилль! Хотя у ее племянника еще позавчера не было особых причин торопиться домой, после его возвращения она не прожила и двух суток. Внезапный приступ совершенно иной природы, чем явствовало из общего ее состояния, унес ее в могилу после недолгого сопротивления. Великой миссис Черчилль не стало.
Известие было воспринято так, как и положено принимать подобные вести. Все посерьезнели, погрустнели, почувствовали нежность по отношению к усопшей, жалели ее близких, выказывали любопытство насчет того, где ее похоронят. Как говорит Голдсмит, [8] когда хорошенькая женщина совершает грехопадение, ей не остается ничего иного, кроме смерти; когда же женщина отличается дурным характером, данное средство равным образом может послужить к очищению ее репутации. О миссис Черчилль, которую в продолжение двадцати пяти лет не любили, теперь заговорили с сочувствием – теперь ей многое простилось. В одном она оказалась полностью оправдана. Прежде никто и мысли не допускал о том, что она на самом деле серьезно больна. Смерть же освободила ее от упреков в себялюбии и вымышленности страданий.
8
Голдсмит Оливер (1728–1774) – английский писатель-сентименталист и драматург.
«Бедная миссис Черчилль! Как она, должно быть, страдала! Более, чем все предполагали, – а постоянные боли кому хочешь испортят характер. Печальное событие. Какой удар для мистера Черчилля! Как теперь мистер Черчилль будет без нее жить? Потеря мистера Черчилля, несомненно, ужасна. Он, верно, никогда уж не оправится».
Даже мистер Уэстон качал головой и с мрачным видом говорил:
– Ах! Бедняжка, кто бы мог подумать! – И он заявил, что будет носить траур по полной форме; а жена его, вздыхая и продолжая подрубать приданое для будущего малыша, выражала искреннее и глубокое сочувствие.