Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К
Шрифт:
– Сторож он местный. Живет всю зиму по соседству, иногда обходит наши участки. Владелец единственного телефонного аппарата в поселке. Ну, чтобы ментам звонить или пожарным, если что. И нам, домовладельцам, спокойнее: какая-никакая, а все-таки связь. Я вот сегодня с утра Ван Санычу позвонил, попросил печку растопить. Растопил, молодец… А было бы еще чего надо, он бы запросто организовал. Например, соседской банькой попользоваться. У меня-то своей нет, но Ван Саныч, старый партизан, может провести на чужую территорию… Кстати, он таки да партизан, натуральный, полвойны в лесу просидел и даже однажды геройски взорвал какую-то вражескую тарантайку, чем, несомненно, предрешил исход Второй мировой. Ушлый дед, он даже блядей вполне способен найти в ближайшей деревне. Правда, каких – это отдельная тема. Не буду
– Не сомневаюсь. Я по этим самым селеньям свадьбы снимал, представляю, о чем речь.
– Не представляешь. Местные ночные бабочки – это нечто из ряда вон выходящее… А вот свечи по подоконникам расставлять – это ты хорошо придумал, окружим себя огнем со всех сторон. Продолжай в том же духе. Только половину про запас оставь, ночь – дело долгое.
Пока я возился с иллюминацией, Веня накрывал на стол. Через десять минут обстановка вполне тянула на праздничную, а я сам не заметил, как согрелся. Жизнь моя временно стала простой и прекрасной штукой: Новый год, загородный дом, теплая печка, пляшущие тени на стенах, деликатесы на столе, первый глоток рома и мягкое, веселое пламя в желудке.
– Хорошо, черт побери, – говорю удивленно. – Как же мало мне надо для счастья!
– Всем для счастья надо мало, – меланхолично ответствует Веня. – При этом у каждого имеется в наличии очень много всякого, разного. Но всегда чего-то не того.
Поначалу мы просто жуем, болтаем о ерунде. О том, например, как здорово оказаться на краю света без радио и телевизора, этой информационной пуповины, связывающей нас с хворой утробой суррогатной мамаши-цивилизации. Пусть привыкает к мысли, что мы не станем утешением ее старости. Во всяком случае, не раньше, чем вернемся обратно, на «большую землю», к своим информационным кормушкам.
Это по большей части Венин страстный монолог, я лишь одобрительно похрюкиваю. Чувак, возможно, впервые в жизни Новый год без боя курантов встречает. В диковинку ему. Мне-то не привыкать, я у нас практически монах-пустынник, принявший информационную аскезу. Дикарь невинный.
– А ты ведь всегда так живешь, да?
Ну вот наконец-то дошло до него.
– Я у тебя дома ящика не заметил, хотя, извини уж за откровенность, ты сейчас вполне можешь позволить себе такие покупки.
– Могу, да. А почему именно сейчас? Всегда мог… Просто у меня, наверное, нет привычки покупать телевизоры. И привычки обладать телевизорами. Слишком тяжелый предмет. Мне как-то спокойнее живется, если я знаю, что могу унести свое имущество без посторонней помощи, за один прием…
– Ну, с другой стороны, не проще ли приучить себя к мысли, что имущество можно использовать в свое удовольствие и бросить, когда придет охота сняться с места.
– Да, действительно. Мне как-то в голову не приходило, что можно и так… Значит, куплю магнитофон. Надо же на чем-то «Лестницу в небо» слушать, если уж я ее нашел… А телевизор мне все равно не нужен. Я его и в гостях-то смотреть никогда не мог. Впрочем, меня и радио раздражает. Вон, все говорят: «Эхо Москвы», «Эхо Москвы», дескать, такая крутая новая прогрессивная радиостанция, а я на складе его пару дней послушал – все равно скучно. Обычный человеческий треп, как в метро или в кафе. Ну, так я могу пойти в кафе или спуститься в метро и получить оригинал вместо копии, так?
– А как же свежие новости?
– Свежая новость – это то, что случилось со мной. И уж об этом я, пожалуй, узнаю первым, без посредничества информационных служб.
– Ну да, – смеется Веня. – Какое тебе дело до общественных копошений, ты у нас оверсайдер.
– Чего-чего-сайдер? – переспрашиваю растерянно.
– Оверсайдер. Oversider. Английский знаешь ведь?
– Немножко.
– Ну вот, смотри: людей, по крайней мере всех, с кем я знаком, можно разделить на инсайдеров и аутсайдеров; тех, кто находится в самой гуще событий, и тех, кто пялится на оную гущу, соблюдая известную дистанцию, и интерпретирует происходящее на основе неполной, часто недостоверной информации. Это просто?
– Даже слишком.
– Ничего, так и надо, чтобы «слишком». Теория, которую нельзя доступно изложить за полторы минуты, на мой вкус, ничего не стоит.
– Твой вкус, – говорю, – надо бы насильственно прививать всему мыслящему населению планеты. А то наплодили, понимаешь, кошмары многотомные…
– Ага. Но не сбивай меня
– Ну уж – без интереса!
– Скажешь, нет?
– Нет, – для пущей убедительности мотаю головой.
– Ну, как же? Сам только что сказал: новость – это то, что произошло с тобой. Телевизор не смотришь, радио тебе скучно слушать, готов спорить на пол-лимона, что ты и газет не читаешь.
– И что с того? Кому интересны газеты?
– Вообще-то, практически всем… Господи, да ты хоть знаешь, что живешь в стране с самым политизированным населением?
– Да? – удивляюсь вежливо. – С каких же это пор?
– Ты меня в могилу загонишь. Слышал такое слово: «perestroika»? Фамилия «Горбачев» тебе говорит хоть что-то? Кто такой Ельцин, знаешь?
– Да знаю я, знаю твоего Ельцина, – зеваю. – Президента называецца, чукча умный, чукча не дурак… Он еще на танке тусовался во время путча, Ельцин твой; правда, я так и не понял зачем. А кстати, зачем?
– О! А вот что ты, к примеру, в августе девяносто первого делал? – вдруг оживляется Веня. – Проспал ведь все небось, а?
– Я бы и рад был проспать, да не дали. У меня дома все городские Нострадамусы трое суток бухали. Сначала пророчили, будто ждет нас всех дорога на Колыму и прочий тридцать седьмой год; потом, когда стало ясно, что путчу полный но пасаран пришел, приободрились и посулили друг другу немедленное наступление развитого капитализма не позже чем к началу сентября… Пророков из них не вышло, а вот здоровье мне подорвали. Я-то понимал, что бояться, теоретически говоря, нечего: ясно ведь, что существует почти бесконечное количество способов отнять у человека жизнь, имущество и свободу передвижения, а государственные репрессии – всего лишь несколько дополнительных пунктов в длинном списке теоретически возможных несчастий… Но как представил себе, что сейчас опять весь этот тоскливый совок начнется, стало мне тошно – это не метафора, к сожалению. Каждые полчаса в уборную бегал наизнанку выворачиваться, жрать ничего не мог, да и напиться не получалось. Что, к слову сказать, в сложившейся ситуации было особенно обидно.
– Ну, хоть ГКЧП тебя проняло, – с облегчением констатирует Веня.
– Да нет, не то чтобы проняло. Просто все вокруг с ума сходили, а сходить с ума было принято у меня дома. Такая городская традиция, что-то вроде выставки цветов в первое воскресенье сентября… Но путч, хвала Аллаху, быстро закончился. С тех пор ничего такого, ради чего стоит включить телевизор, кажется, не случалось… Или я что-то пропустил?
– Ох! Боюсь, ты пропустил целую жизнь.
– Жизнь? Не думаю. Разве что чужие комментарии к ней. Ну так комментарии у меня никогда особого интереса не вызывали… Знаешь, когда я по-настоящему понял, что началась какая-то «перестройка»? Когда в городе, где я жил, стали открываться кооперативные кафе. Сколько я денег просадил на кофе по-турецки и венгерский апельсиновый ликер «Вебер», сулящий, согласно надписи на этикетке, «истинное наслаждение»… И не только это. Из моей жизни вдруг раз и навсегда исчез участковый: никого больше не интересовало, тунеядец я или честный труженик. С топором под мост не хожу – вот и ладно, вот и молодец… Еще, помню, из магазинов исчез сахар, зато появилась пепси-кола. Хорошей музыки стало – завались, потом вдруг книжки появились в изобилии, да еще и видео. Вот это казалось настоящим чудом: посмотреть в гостях «Стенку», или «Ночного портье», или порнуху немецкую. Поначалу ведь по барабану было, что смотреть, лишь бы каждый день что-то новенькое… Вдруг выяснилось, что достать джинсы – больше не проблема, комиссионных магазинов стало больше, чем покупателей, и продавались там только новые фирменные шмотки. В одном из городских кинотеатров ввели ночные сеансы, так зал поначалу был переполнен, словно никому с утра на работу не нужно идти. Родители моего приятеля, старые «отказники», наконец уехали в Штаты, а бывшая одноклассница Люська стала ездить в Польшу, торговать какой-то бытовой техникой – это за границу-то, куда прежде раз в жизни можно было попасть, да и то если очень повезет. Зашла однажды ко мне, дома не застала и оставила записку на долларовой купюре, представляешь? У меня был настоящий культурный шок… Все это, конечно, мелочи, пустяки, частности, но они и есть реальность, данная нам в ощущениях, разве нет?