Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
«Мерещущийся» ман, призрак, покойник, по распространенным представлениям, может обитать и на колокольне, и в церкви, и на кладбище. Церковь, кладбище, святые, насыщенные разнообразными силами и влияниями пространства, словно бы притягивают к себе существа, наделенные, по поверьям, сверхъестественными свойствами, способностями.
В Боровичском уезде Новгородской губернии, например, было принято креститься лишь при третьем ударе колокола: крестьяне считали, что до этого на колокольне находится черт, падающий оттуда только тогда, когда колокол начинает звонить в третий раз. На погосте обитают и покойники, предки, которые отправляют свои службы в церкви по ночам и в большие праздники (в Чистый четверг или субботу Пасхальной недели) (см. ПОКОЙНИКИ).
В рассказе, записанном на Вологодчине, колокольный ман — призрак, появляющийся на колокольне ночью и заграждающий туда путь людям: «В нашем селе жил мужичок с дочкой девицею, которая считалась полудурочкой… Вот он однажды зазвал к себе швецов для шитья и починки платья; шили они несколько дней. В один из вечеров швецы начали над девушкой подшучивать и назвали ее трусихой и между прочим сказали, что ей не сходить ночью на колокольню. Она заспорила, что может сходить и даже позвонить… <…> с досады оделась и ушла. Было около половины ночи. Приходит сначала на кладбище, а потом приближается к колокольне, входит на первую лестницу и видит, кто-то там сидит в колпаке — луна отсвечивала. Она думает, либо это ман, а то и покойник, и говорит: „Пусти меня на колокольню“. Ман отвечает: „Не пущу“. Она ему с угрозою: „Я с тебя сорву красный колпак“, сдернула с него и побежала домой. Приходит в свою избу и с насмешкою обращается к швецам: „Нате, поглядите, я была на колокольне и сорвала с кого-то красный колпак“. Швецы переглянулись между собой и сказали: „Ай да девка, молодец“. Вдруг под окном раздается голос: „Отдай мой красный колпак, отдай мой красный колпак!“ Швецы и хозяин стремглав бросились кто на печку, кто на полати и там притаились и шепчут оттуда: „Поди отдай, дура, колпак!“ Девушка решилась: вышла в сени, потом на крыльцо и протянула руку с колпаком, ман схватил ее за руку. Она сильно вскрикнула и замолкла. Ночью ни отец, ни швецы не смели выйти, а утром нашли ее мертвую около дома».
В сходных сюжетах девицу губит пришедший за золотой шапочкой покойник (Костр.); требующий отдать ему белую шляпу мертвец (Волог.).
КОРНОУХИЙ, КОРНОХВОСТИК — нечистый дух; черт.
«Не ходи ночью в подпол: там корноухий» (Влад.).
«Корноухость» — уши с какими-либо изъянами, очень маленькие, вплоть до отсутствия одного из них (чаще всего правого) — традиционная характеристика показывающихся в человеческом облике нечистых духов, которая отличает их от обычных людей. Соответственно, корнохвостик — нечистый дух с маленьким, куцым или ободранным хвостиком. В заонежской сказке названный корноухим черт едва спасается от настырной и ленивой бабы: «Матрена пошла к милому в гости к Троице. Идет Матрена по дороге. А дорога через рецку. Пришла к рецке, а перевоза нет. А ей поскорей хоцется. Ходит она, тоскует. Потом и говорит:
— Хоть бы корноухий меня через рецку перевез.
А он, послухмянный, сейчас является:
— Звала, — говорит, — Матрена? Ну, садись на меня.
Уселась Матрена корноухому за спину, и он понес ее через рецку. Она и заснула за спиной. Он через рецку перенес и по дороге потащил. А Матрене снится, что она уже в гости пришла, угощается. А корноухий ее по дороге тащит. Стало ему тяжело. Плечами шевелит:
— Матрена, потронься, Матрена, подвинься.
А она и не шевелится. Надоела корноухому — замучился.
— Дай, — говорит, — пойду в чащу леса, прутьями ее заденет, упадет.
Пошел в чащу леса, ходил-ходил, морду всю обцарапал. Матрена не валится.
— Дай, — думает, — пойду на высокую гору взлезу, да в овраг скочу — свалится.
Забрался на высоку гору, когти свои обломал, как спрыгнул — Матрена не шевелится. Вышел из оврага, пошел по почтовой дороге. Идет и плачет. Едет в город горшечник с горшками. Видит — идет бес, несет бабу, а сам плачет.
— Что ты, бесовская морда, идешь да плачешь?
Корноухий говорит:
— Попал на бабу и сбыть не могу.
— А что мне дашь, я тебя сбавлю от бабы?
— Чего пожелаешь, только сбавь меня.
Горшеня подошел, Матрену за плечи обхватил.
— Ты что, Матрена, спишь!
Она проснулась, соскочила, по дороге и побежала» <Карнаухова, 1934>.
КОРОВЬЯ СМЕРТЬ — повальная болезнь (падеж скота) в облике женщины, животного, иных существ.
«От народа послышалось, что „коровья смерть явилась“, и вот недавно кто-то слышал, что она в лесу — на поскотине диким голосом кричала» (Тобол.);
Смерть ты, коровья смерть! Выходи ты из нашего села, Из закутья, из двора! В нашем селе Ходит Власий святой С ладаном, со свечой, С горячей золойВ России было широко распространено представление о коровьей смерти — злом существе, убивающем коров. Ее воображали в облике старухи в белом саване или отвратительной женщины с руками-граблями, иногда — в виде скелета животного. Согласно верованиям крестьян многих губерний России, коровья смерть обладала способностью обращаться в различных животных (преимущественно черного цвета), ср.: черная смерть нередко принимает на себя образ коровы, теленка или собаки и, разгуливая между стадами, заражает их <Высоцкий, 1911>.
Проникая в село, обитая в нем, коровья смерть (или «напускающий» ее колдун) принимала человеческое обличье (прохожего, односельчанина), что становилось иногда причиной самосудов над подозреваемыми в таком оборотничестве.
В одном из рассказов коровья смерть — вначале старуха, а затем оборачивается черной собакой: «Ехал мужик с мельницы позднею порою. Плетется старуха и просит: „Подвези меня, дедушка!“ — „А кто же ты, бабушка?“ — „Лечейка, родимый, коров лечу!“ — „Где же ты лечила?“ — „А вот лечила у Истоминой, да там все переколели. Что делать? Поздно привезли, и я захватить не успела“. Мужик посадил ее на воз и поехал. Приехавши к росстаням [к перекрестку], он забыл свою дорогу — а уже было темно. Он снял шапку, сотворил молитву и перекрестился, глядь, а бабы как не бывало. Оборотившись черною собакою, она побежала в село, и назавтра в крайнем дворе пало три коровы» <Потебня, 1914>.
Крестьяне верили, что коровья смерть сама никогда в село не заходит, «а всегда мужики завозят ее с собой. Зато уж как заберется куда эта дорогая гостья, то досыта натешится: переморит всех коров, изведет все племя до конца. <…> Наши поселяне твердо уверены, что только одно опахивание [опахивание женщинами села], совершенное с таинственным обрядом, изгоняет коровью смерть. От этого обряда она скрывается по лесам и болотам до тех пор, пока скотина не выйдет на солнце обогревать бока» <Сахаров, 1849>.
Решив опахивать село, женщины и девушки тайно собирались ночью, босые, в одних белых рубахах, с распущенными волосами. Они впрягались в соху и проводили ею борозду вокруг всей деревни.
Соху могла везти «девица безукоризненной жизни», нагая девица (Калуж.); три девицы (Тобол.); вдову могли поставить на месте оратая (Калуж.) — прочие же им помогали. Как отмечает Д. К. Зеленин, в некоторых местах требовалось, чтобы соху тянула беременная или, напротив, еще не рожавшая замужняя женщина. Но поскольку нередко условием исполнения обряда было соблюдение целомудрия, то «предпочтение отдавалось молодой девушке или вдове» <Зеленин, 1991>.