Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
В рассказе, записанном на Терском Берегу Белого моря, многодетная мать с горя сулит одну из дочерей-двойняшек подпольнику. Девочка вмиг исчезает. Через семнадцать лет девушка-подпольница приходит к оставшейся в избе сестре и приглашает поглядеть на свою свадьбу. Сестра, по совету подпольницы, вечером открывает подпол и видит там ярко освещенную избу, множество гостей и красивого жениха. Сестра-подпольница дарит ей гостинец и просит закрыть подпол около двенадцати ночи. Все исчезает. Утром живущая в избе девушка заставляет мать повиниться, попросить прощения у отсуленной подпольнику дочери.
В
Дети-подпольники иногда возвращаются к людям, но чаще навсегда остаются у домовых.
В Сургутском крае, как и в некоторых других районах России, при участии сверхъестественных обитателей подполья гадали: «Каждая из девушек по очереди разувается до боса и спускается в подполье. Если там ее нога будет поглажена „мохнашкой“, это предвещает богатого жениха…» Ходят в подполье все, кроме одной, поскольку последнюю там «задавит». Во Владимирской губернии гадающие спускали гребень в подполье и смотрели, каких волос «начесал домовой». «На Святках ходили в подпол. Брали зеркало и стакан воды. Через воду смотрели в зеркале: „Чертово место, покажись жених невесте“» (В. Повол.).
В новгородской быличке гадатель обращается к пребывающим в подполье всеведущим чертям (см. ГАД).
Из некоторых крестьянских рассказов и обычаев очевидно, что пребывающими в подполье могли представляться и покойники (смешиваемые с домовыми духами, подпольниками) (см. ДОМОВОЙ). Ср.: «Для того, чтобы покойник не тосковал, его родственники после похорон заглядывали в хлев, в подполье» (русские Удмуртии) <Федянович, 1984>.
«На зимнего Николу в 1922 г. в селе Алексине Берендеевской волости ночью во вьюгу „черт бабу украл“ и нашли ее только на другой день. Хватились бабушки Марьи Голубевой, больной старушки, ночью: ее не оказалось на печи. Когда рассвело, бросились искать по соседям, советовались со знахаркой, так сказала, что „в пути“. Жгли ладан и смотрели, куда потянет, звонили в колокола на колокольне, рассылали везде гонцов и не нашли. А на второй день заметили в „прирубе“ в подполье красное одеяло. Разобрали мешки с зернами и нашли бабушку спящей на подушке и завернутой в одеяло. Когда ее разбудили, она сказала, что ей приснился ночью покойный муж, который и увел ее с печи» (Влад.).
Вера в подпольников, возможно, отразила и некогда существовавший обычай погребения в доме, возле дома и, главное, давние представления о том, что все умершие родственники, предки и в загробье остаются «семьей», продолжают «жить» (нередко в той же избе), сохраняют связь с близкими им людьми.
ПОДРИЖНИК — дух, обитающий в риге (см. РИГОЧНИК).
ПОКОЙНИКИ, ПОКОЙНЫЕ — умершие, но продолжающие «жить» люди.
«О покойнике худа не молви»; «Жил не жил, а умер — покойник»; «Чудак покойник —
Складывавшиеся на протяжении столетий представления о посмертной участи человека (определяющей смысл и ценность его земного бытия) — ключевые для мировоззрения крестьян. Они пронизывают почти все области жизни; отражены в многочисленных поверьях, обычаях, обрядах. «В селе Богодухове и смежных селениях не говорят: „Иду домой“, а „иду ко двору“. Домой — это значит на погост, объясняет народ» (Орл.). «Близкую смерть означают сны: увидеть себя на новом месте, строить новую хату или увидеть покойных родителей. „Родители мои, видно, соскучились обо мне, зовут к себе“ — объясняет этот сон больной» (Орл., Пенз., Влад.).
«Естественная», нескоропостижная смерть воспринималась крестьянами как печальная, но закономерная неизбежность. «Русский народ, право, не так уж боится смерти. Он придает огромное значение самому процессу смерти. Ему нужно, чтобы она совершилась с торжественностью, соответствующей важности момента, ему нужно, чтоб его отпели, проводили, попрощались с ним перед могилой. Только тогда он чувствует, что умирает как человек, как умирали его отцы и деды, а не „дохнет“ как бессловесное животное. Только в этих условиях он чувствует себя готовым в безвестный путь…» <Виноградов, 1923>.
Крестьяне были убеждены, что существование людей не заканчивается смертью. Умерший как бы переселяется в место своей могилы: гроб в некоторых районах России делался с прорезями в виде маленьких окошечек, чтобы покойник мог «смотреться» (Новг.); покойнику клали в могилу деньги, чтобы он откупился от других умерших и получил место, если в могиле окажется тесно (Новг.). Согласно поверьям Олонецкой губернии, умершие дети продолжают расти и «в гроб кладут мерку, снятую с отца, чтобы ребенок рос бы да мерялся да вовремя остановился». «Маленьким кладут в гроб под подушку яйцо и говорят: „Он радуется пусть яичку, может быть, и поиграет там“» (Волог.). Положить в гроб могли и смену белья (Костр.), а также пару новых лаптей (Влад.); кроме того, покойников наделяли иногда водкой (Костр., Олон.); рабочими инструментами (Костр., Пенз.); баранками, яблоками и пр.
Во многих рассказах русских крестьян продолжающий «жить» покойник «реален», тождественен живому человеку, почти материален: «…вдруг сидит он (умерший муж) на канаве обувается… и ботинки еты же, которые на тот свет одеты у него были ботинки» (Новг.).
Даже в тех случаях, когда существующей после смерти представляется лишь душа, она либо повторяет облик умершего, либо являет собой его уменьшенное (или буквально способное лететь) подобие: «Во всем одеянии идет душа как человек живой. В которой одежке душа умирает, в той и домой является после Сорокоуса» (Смол.); до сорокового дня душа «витает около жилища или в виде человека, каким он был при жизни, или в виде птички» (Костр.).