Эндер в изгнании

Кард Орсон Скотт

Рука Ахиллеса взлетела в воздух прежде, чем он мог задуматься. Удар был несильным – не таким сильным, каким мог быть, принимая во внимание габариты Ахиллеса.

– На меня напали, – негромко произнесла Вирломи.

Двое ее «друзей» вошли в хижину и взяли Ахиллеса под руки.

– Я обвиняю Рэндалла Фирса в нападении на губернатора. Рэндалл, признаете ли вы, что ударили меня?

– Что за абсурдная ложь, – сказал Ахиллес.

– Так и думала, что вы это скажете. Три видеозаписи с разных углов окажутся достаточной уликой для обвинения в нападении. Рэндалл, когда вам будут выносить приговор, я буду рекомендовать изгнание в качестве меры наказания. На Землю – это место, которое для вас, наверное, предпочтительнее Ганга. Ваша мать сможет лететь с вами или нет, как сама решит.

«Подсекла меня, как рыбешку, – подумал Ахиллес. – Мой отец никогда бы этого не потерпел. Унижение, невыносимое оскорбление. Так жил мой отец, и именно так буду жить я».

– Полная запись, – сказал Ахиллес, – она покажет всем, что вы меня подстрекали.

Вирломи плавно поднялась на ноги и подошла к нему, приблизила губы к его уху:

– Полная запись покажет, кого ты считаешь отцом, покажет твое одобрение его действий, которые по-прежнему считаются абсолютным злом для всего человечества. – Она на шаг отступила от него. – Тебе решать, будет ли показана вся запись целиком или только отредактированная часть.

Ахиллес знал: сейчас от него ожидают угроз, жалких ругательств. Но запись по-прежнему ведется.

– Вижу, вы знаете, как манипулировать детьми, – сказал Ахиллес. – Мне всего шестнадцать, и вы спровоцировали мою агрессию.

– Ах да, шестнадцать. Ты великоват для своего возраста, не так ли?

– Душой и сердцем, равно как и плотью, – откликнулся Ахиллес. – Но запомните, ваше превосходительство

губернатор: подставить меня – это одно, а вывести из игры – совсем другое.

Он развернулся, а затем подождал, пока приклеившиеся к его рукам мужчины пытались протиснуться в двери, чтобы вновь оказаться за его спиной. Все трое вышли из хижины. Затем Ахиллес резко остановился:

– Вы же знаете, что при желании я могу стряхнуть вас, как мух.

– О да, мистер Фирс. Мы же там были. Если бы не это, мы бы держали вас чисто символически.

– И надеялись, что я на виду у камер положу одного из вас?

– Мы надеялись, что все мужчины и женщины смогут жить, не прибегая к силе.

– Но вы не прочь оказаться жертвой, если сможете воспользоваться этим для того, чтобы дискредитировать или уничтожить врага.

– А вы нам враг, мистер Фирс?

– Надеюсь, нет, – сказал Ахиллес. – Но ваша богиня хочет, чтобы я им был.

– О, мистер Фирс, она не богиня!

И они засмеялись, словно сама эта мысль была абсурдной.

Уходя, Ахиллес уже размышлял о следующем своем шаге. Вирломи собирается обратить против него репутацию его отца, и он не верил, что она станет держать это в секрете, ведь Вирломи права, и любая связь между ним и Ахиллесом Великим очернит его безвозвратно.

«Если моего отца все считают худшим человеком в истории, тогда я обязан найти кого-то похуже, с кем связать ее».

Что же до голословных заявлений по поводу суррогатной беременности матери – Рэндалл не позволит, чтобы ложь Вирломи вбила клин между ним и его мамой. Даже простой вопрос об этом разобьет ей сердце. «Нет, Вирломи, я не позволю тебе превратить меня в оружие, которое ранит мою мать!»

21

Кому: [e-mail]

От: [e-mail]

Тема: Добро пожаловать в человеческую вселенную

Первым делом, конечно, выражаю соболезнования в связи со смертью твоих родителей. Но я узнал от них, что ты с ними переписывался, к огромному взаимному удовольствию. Кончина твоего брата, должно быть, оказалась более внезапной. Он был сравнительно молод, но его сердце не выдержало. Не обращай внимания на дурацкие слухи, которые всегда сопутствуют смерти великих. Я видел отчет патологоанатома: у Питера было слабое сердце, несмотря на здоровый образ жизни. Он умер быстро – тромб оборвал его жизнь во сне. Он умер на пике своей власти и возможностей. Не самый скверный способ окончить свои дни. Надеюсь, ты прочтешь отличное эссе о его жизни, написанное предположительно автором «Королевы улья». Эссе называется «Гегемон», и я прилагаю его к этому письму.

Пока ты находился в стазисе на пути от Шекспира к Гангу, случилось кое-что интересное. Меня уволили.

Признаю, это было нечто такое, что я не предвидел (хотя в моей долгой жизни я мало что предвидел: я выживал и кое-чего достигал лишь потому, что быстро реагировал). Но это я должен был предвидеть. Когда проводишь в стазисе десять месяцев в году, возникает побочный эффект – подчиненные и начальники начинают воспринимать твои пробуждения как нежелательное вмешательство. Те, кто был к тебе предельно лоялен, – они уходят в отставку, делают карьеру в других местах, или же их вынуждают уйти. Вскоре тебя начинают окружать только те, кто лоялен к самим себе, к своей карьере или к тем, кто хочет заполучить твое место.

Но все мои пробуждения сопровождались таким роскошным шоу! Все отчитывались о проделанной работе, о том, как выполнялись мои решения, отданные в предыдущий период бодрствования, – или объясняли, по каким причинам решения не исполнялись.

В последние три пробуждения я должен был заметить, сколь неубедительными стали эти объяснения и сколь неэффективно выполнялись мои распоряжения. Должен был уловить, что тот бюрократический суп, в котором я успешно варился столько лет, начал прокисать вокруг меня. Мне следовало понять, что периоды долгого отсутствия лишают меня сил.

Лишь потому, что месяцы в стазисе не приносили мне никакого удовольствия, я не понимал, что они, по сути, являлись отпусками. Это была попытка продлить пребывание в офисе, не занимаясь делами. Разве это когда-то считалось хорошей идеей?

Эндер, это было проявлением тщеславия с моей стороны. Это не могло сработать, так не могло продолжаться. Я проснулся, чтобы обнаружить: на двери моего кабинета больше нет таблички с моим именем. Я оказался в списке вышедших в отставку офицеров командования МФ – на пенсии полковника, чтобы уж совсем меня добить. Что касается какой-либо пенсии от МдК – об этом и речи не шло: я не вышел в отставку, меня уволили за неисполнение должностных обязанностей. Мне зачли годы пропущенных собраний, пока я валялся в стазисе; зачли то, что я не пытался заявлять о каких-либо отгулах; мне даже припомнили тот поросший быльем трибунал, пытаясь доказать «халатное отношение». Так что я уволен по статье, отправлен доживать на половину зарплаты полковника.

Думаю, на самом деле они полагают, что я сумел обогатиться за время моего пребывания в должности. Но я никогда не был политиком такого плана.

Однако меня мало волнуют материальные вещи. Я возвращаюсь на Землю, где у меня по-прежнему имеется маленькое имение, – я позаботился о том, чтобы налоги исправно оплачивались. У меня будет возможность мирно жить на пенсии в живописном местечке в Ирландии, в которое я влюбился и приобрел в те годы, когда ездил по свету в поисках детей, которых нужно будет эксплуатировать (и возможно, уничтожить) в Боевой школе. Соседи понятия не имеют, кто я такой и уж тем более кем был раньше. Я пережил свою дурную славу.

Один недостаток отставки: у меня больше не будет привилегий в пользовании ансиблем. Даже это письмо пойдет к тебе с таким низким приоритетом, что пройдут годы, прежде чем оно попадет к тебе. Но компьютеры ничего не забывают, и ничья месть не помешает мне попрощаться со старыми друзьями. Я следил за безопасностью системы, и главы МФ и СЛЗ понимают важность поддержания независимости Сети. Ты увидишь это сообщение, когда выйдешь из стазиса по прибытии на Ганг, четыре года спустя.

Я пишу тебе с двумя целями. Во-первых, хочу, чтобы ты знал: я понимаю и помню, чем я и весь мир тебе обязаны. Пятьдесят семь лет назад, прежде чем ты отправился на Шекспир, я собрал твою зарплату за время войны (пересчитанную задним числом на звание адмирала), пожертвования тебе и твоим воякам в первую волну благодарности и твою зарплату губернатора Шекспира и разместил их в шести разных, но взаимосвязанных фондах с безупречной репутацией.

Все они будут постоянно проверяться лучшей программой, которую я мог найти и которая – тебя это позабавит – основана на ядре «Свободной игры» (или «Игры воображения», как ее называли в Боевой школе). Способность программы постоянно отслеживать себя, все источники данных и вводную информацию и самой себя перепрограммировать в ответ на новые данные – все это сделало ее оптимальным выбором для того, чтобы гарантировать наилучший присмотр за твоим финансовым благополучием. Менеджеры-финансисты из числа людей могут оказаться некомпетентными, они могут поддаться искушению, или же они могут умереть, после чего их сменят менеджеры похуже.

Ты можешь спокойно снимать набегающие проценты, не платя каких-либо налогов до совершеннолетия, которое (спасибо детишкам, летающим на космических кораблях) сейчас считается исходя из суммы корабельного времени в межзвездных перелетах плюс дни, проведенные в реальном времени в промежутке между такими перелетами, а время в стазисе не учитывается. Я сделал все, что мог, чтобы обезопасить твое будущее от превратностей времени.

И это приводит меня ко второй цели письма. Я старик, который считал, что может манипулировать временем и жизнью и увидеть исполнение всех своих замыслов. В некотором роде, полагаю, мне это удалось. Я дергал за ниточки, и большинству моих марионеток удалось дотанцевать до финала пьесы. Я пережил многих из тех, кого знал, и всех моих друзей.

Кроме тебя, дружище. Я пришел к тому, чтобы думать об этом вот как: надеюсь, я не переступаю черту, потому что сейчас собираюсь дать тебе дружеский совет.

Перечитывая сообщение, в котором ты просил меня отправить тебя на Ганг, я зацепился за выражение «собственные причины», в котором усмотрел вероятность, что ты собираешься использовать межзвездные перелеты так же, как я использовал стазис, – как способ пожить подольше. Однако в твоем случае речь идет не о том, чтобы увидеть исполнение твоих замыслов, – не уверен, что у тебя они вообще есть. Вместо этого я думаю, что ты попытаешься оставить между собой и своим прошлым десятилетия, а возможно, и столетия.

Думаю, этот план не лишен остроумия, если ты предполагаешь пережить свою славу, поселиться где-нибудь в тихой анонимности, жениться, завести детей и воссоединиться с человечеством, но уже среди людей, которые и помыслить не смогут, что их сосед Эндрю Виггин может иметь какое-то отношение к великому Эндеру Виггину, спасшему мир.

Но боюсь, ты пытаешься убежать от чего-то еще. Боюсь, ты считаешь возможным скрыться от того, что сделал, – от событий, которые разбирались в том трибунале. Боюсь, ты пытаешься убежать от гибели Стилсона и Бонзо Мадрида, от тысяч людей и миллиардов жукеров, павших на войне, в которой ты одержал для нас столь блистательную и невозможную победу.

Эндер, у тебя не получится. Они останутся с тобой навсегда. Твои воспоминания о них не увянут даже тогда, когда весь остальной мир об этом позабудет. Ты защищался от детей, которые всерьез намеревались тебя уничтожить, и ты сделал это эффективно; не сделай ты это, смог бы ты одержать свои великие победы? Ты защищал человечество в войне с врагом, который беспечно уничтожал людей, забирая наш мир, наш дом, наши достижения, будущее планеты Земля. Ты себя коришь за то, за что я воздаю тебе честь. Пожалуйста, услышь и мой голос, а не только свое самобичевание. Попытайся их уравновесить.

Ты тот, кем всегда был, – тем, кто берет на себя ответственность, предвидит последствия и действует ради защиты остальных – и да, самого себя. Такому человеку нелегко сбросить свою ношу.

Но не надо использовать межзвездные перелеты как наркотик, чтобы все забыть. Я по опыту скажу тебе: жизнь в виде кратких визитов к человечеству – это не жизнь. Мы люди, лишь когда мы часть сообщества. Когда ты появился в Боевой школе, я пытался тебя изолировать, но не смог этого сделать. Я поместил тебя во враждебное окружение, а ты превратил врагов и соперников в друзей. Ты свободно делился со всеми знаниями и тренировал курсантов, с которыми мы, наставники, честно говоря, опускали руки. Некоторые из тех курсантов в конечном счете многого добились. Ты стал частью их; они несли тебя в своем сердце всю свою жизнь. С нашей работой ты справлялся лучше нас.

Твои армии любили тебя, Эндер. Любили с такой преданностью, которой я мог только позавидовать. У меня было много друзей, но никогда таких страстных, как те дети. Они были готовы умереть за тебя, все без исключения. Потому что знали – ты сам умер бы за них. А отчеты, которые я получал из колонии Шекспир? От Сэла Менаха, Икса Толо, его сыновей По и Абры, от колонистов, которые даже не были с тобой знакомы. Уверяю: тебя все любили и уважали, и все они считали тебя одним из достойнейших членов их сообществ, благодетелем и другом.

Все это я говорю тебе, поскольку опасаюсь, что мой первый урок ты усвоил лучше всего: что ты всегда один, что тебе никто никогда не поможет и что работу, которую обязательно надо выполнить, можешь сделать только ты. Мне не под силу обратиться к глубинной части твоего сознания, только к поверхностной, – к тому сознанию, которое столь выразительно разговаривало со мной и писало мне все эти годы. Поэтому, я надеюсь, ты сможешь услышать мои слова и передать их той части себя, которая поначалу откажется в это верить.

Ты наименее одинокий из всех, кого я когда-либо знал. Твое сердце всегда вмещало в себя тех, кто позволял тебе любить их, и многих из тех, кто тебе этого не позволял. Местом сбора все тех сообществ, которые ты сформировал, было твое сердце. Люди знали, что ты держишь их там, и это объединяло их друг с другом в одно целое. И все же тот дар, который ты приносил, никто не мог подарить тебе, и, боюсь, именно потому, что я слишком хорошо справился со своей дьявольской задачей – возвел внутри тебя стену, которая не позволит тебе понять, кто ты есть.

Мне больно видеть, как этот «Говорящий от имени мертвых» со своими маленькими книжками достиг влияния, которого заслужил ты. Собственно, люди уже превращают это в религию: появились самозванные «говорящие», которые осмеливаются выступать на похоронах и выкладывать «правду» об умерших, – отталкивающее надругательство, разве кто-то может знать о ком-либо правду? В моем завещании я оставил инструкции насчет того, чтобы никто из этих позеров и близко не приближался к моей могиле, если на похороны вообще кто-то явится. Ты спас мир, и тебе не позволили вернуться. Этот фигляр стряпает лживую историю жукеров, а потом пишет оправдание твоему брату Питеру – и люди делают это религией. Человечество никому не воздает по заслугам.

Валентина с тобой. Покажи ей это письмо – посмотри, подтвердит ли она, что все написанное мной о тебе – правда, до последнего слова? Может быть, когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых, но многие из знавших тебя курсантов Боевой школы по-прежнему живы, в том числе многие из твоих вояк. Они состарились, но ни один из них тебя не забыл. Я до сих пор изредка переписываюсь с Петрой. Она дважды овдовела, но, несмотря на это, остается на удивление радостной и оптимистичной. Она поддерживает связь со всеми остальными. Они, я и Валентина – все мы можем подтвердить под присягой: ты принадлежишь человечеству глубже и полнее, чем большинство людей могут себе представить.

Отыщи способ поверить в это и не прячься от жизни в непостижимых, беспросветных глубинах релятивистского пространства.

В своей жизни я добился многого, но величайшим моим свершением было то, что я нашел тебя, распознал в тебе тебя и каким-то образом умудрился не уничтожить тебя раньше, чем ты спас мир. Могу только сожалеть о том, что после этого не сумел тебя исцелить. Но это должно стать твоим собственным свершением – или, быть может, достижением Валентины. А может, исцеление придет от детей, которых ты обязан – просто обязан – когда-нибудь завести.

Увы, в личном плане я больше всего жалею об этом. Я никогда не был женат, и у меня нет своих детей. Вместо этого я крал детей у других и тренировал – не воспитывал. Легко сказать: я усыновил человечество. Но это другое, не то что жить дома с детьми, влиять на них своими поступками, позволить им стать счастливыми, цельными и добрыми. Не проживи жизнь, так никогда и не подержав свое дитя на руках, на коленях, в своем доме, не побывав в объятиях ребенка, не услышав его голос и не увидев его улыбку, которую он дарит тебе, потому что ты вложил ее в его сердце!

У меня в жизни не было таких моментов, потому что я обращался с похищенными для Боевой школы детьми совсем иначе. Я не был отцом, и я никого не усыновлял. Женись, Эндер. Роди детей или усынови – чего бы это ни стоило. Но не живи той жизнью, какая выпала мне.

Я совершал великие дела, но сейчас, под конец своих дней, я не счастлив. Хотел бы я в свое время позволить будущему заботиться о себе самостоятельно и вместо прыжков сквозь время остановиться, обзавестись семьей и умереть в отведенный срок, в окружении потомков.

Видишь, я изливаю тебе свое сердце? Каким-то образом ты и меня зачислил в группу своих вояк.

Прости расчувствовавшегося старика – когда доживешь до моих лет, ты все поймешь.

Когда ты был в моей власти, я никогда не обращался с тобой как с сыном. Но я любил тебя, как сына; и в этом письме я обращаюсь к тебе так, как обращался бы к сыновьям, которых у меня никогда не было. И я говорю тебе: хорошо сработано, Эндер!

А теперь – будь счастлив.

Хайрам Графф,полковник МФ в отставке

Пробудившись от стазиса в конце перелета, Эндер был шокирован тем, насколько изменилась Валентина.

– Я же сказала – не собираюсь спать, пока не закончу книгу, – объяснила она, увидев выражение его лица.

– Не говори, что бодрствовала весь полет.

– Я не ложилась, – ответила Валентина. – Это же не сорокалетний перелет за два года, как в первый раз. Перелет был восемнадцатилетним, занял чуть больше года.

Эндер быстро прикинул в уме и понял, что она права. Ускорение и торможение всегда занимали примерно одинаковое время, а расстояние перелета между ними определялось разницей субъективного времени.

– И все же ты женщина, – сказал он.

– Я польщена: ты заметил! Какое разочарование – ни один капитан в меня не влюбился.

– Быть может, это только потому, что капитан Хонг взял с собой жену и семью?

– Мало-помалу они начинают понимать, что вовсе не обязательно жертвовать всем, чтобы быть межзвездным скитальцем, – сказала Валентина.

– Так, чисто арифметически: мне еще семнадцать, а тебе уже почти двадцать один.

– Мне уже двадцать один. Зови меня тетушкой Вэл.

– Не стану, – ответил Эндер. – Так ты закончила книгу?

– Я написала историю колонии Шекспир, вплоть до твоего прибытия. У меня бы ничего не получилось, если б ты не дрых.

– Почему? Я настаивал бы на точности?

– Потому что у меня не было бы полного доступа к твоей переписке с Колмогоровым.

– Моя переписка закрыта двойным паролем.

– О, Эндер, ты ж говоришь со мною! – сказала Валентина. – Думаешь, мне не по силам припомнить имена «Стилсон» и «Бонзо»?

– Я не использовал их имена вот так, просто.

– Для меня это было просто, Эндер. Ты думаешь, что тебя никто по-настоящему не понимает, но я могу догадаться, какие у тебя пароли. А значит, я твой соратник в деле шифрования.

– Это значит, что ты за мной шпионишь, – возразил Эндер. – Жду не дождусь, когда прочитаю твою книгу.

– Не волнуйся, твоего имени я не упоминала. Его письма называла «письмами к другу» с датой.

– В самом деле? Ты такая тактичная.

– Не будь брюзгой. Я не видела тебя четырнадцать месяцев и очень соскучилась. Не заставляй меня пожалеть.