Эндер в изгнании
Шрифт:
– Рынок сам определит стоимость денег: посмотрим, сколько люди в конце концов станут платить за те товары, которые мы рано или поздно начнем экспортировать на другие планеты.
Так что курсы валют в их маленьком частном мирке плавал сам по себе.
Первое издание «Королевы улья» поначалу расходилось плохо, но затем все лучше и лучше. Его перевели на многие языки, несмотря на то что каждый житель Земли приемлемо знал общий: это был официальный язык Свободных людей Земли – такое пропагандистское название Питер присвоил своему новому международному правительству.
А между тем бесплатные экземпляры свободно расходились по Сети, и в один прекрасный день файл оказался приложен к сообщению, пришедшему одному из ксенобиологов. Она начала говорить об этом всем и каждому в Миранде, копии распечатывались и ходили по рукам. Эндер и Валентина никак их не комментировали; когда Алессандра вручила экземпляр Эндеру, он его принял и немного погодя вернул.
– Великолепно, ты не находишь? – спросила Алессандра.
– Склонен согласиться, – ответил он.
– О да. – Аналитический тон, бесстрастный вид.
– Что тут скажешь? Что выросло, то выросло.
– Я думаю, эта книга изменила мою жизнь, – сказала Алессандра.
– Надеюсь, к лучшему, – сказал Эндер. И затем, бросив взгляд на ее раздавшийся живот, спросил: – Изменила больше, чем это?
Алессандра улыбнулась:
– Пока не знаю. Скажу тебе через
Эндер не стал говорить, что через год он окажется на межзвездном корабле и будет далеко-далеко.
Когда Валентина завершила свой предпоследний том, то приложила в конце полный текст «Королевы улья» с авторским примечанием:
«Мы знаем о жукерах столь мало, что я – историк – не смогла бы описать историю этой войны с их точки зрения. Поэтому я включаю сюда творческое изложение этой истории. Потому что, даже если это нельзя доказать, я верю в то, что эта история правдива».
Вскоре после этого Валентина пришла к Эндеру.
– Питер прочел мою книгу, – сказала она.
– Я рад, что ее хоть кто-то прочитал.
– Он направил мне сообщение насчет последней главы: «Я знаю, кто это написал».
– И угадал?
– Да.
– Башковитый парень, правда?
– Он был тронут, Эндер.
– Похоже, людям она нравится.
– Более чем, и ты это знаешь. Дай прочту, что написал Питер: «Если он может говорить от имени жукеров, уж всяко он сможет сказать что-то и от моего имени».
– И как это понимать? – спросил Эндер.
– Он хочет, чтобы ты написал о нем. О его жизни.
– Когда я видел Питера в последний раз, мне было шесть лет, и за несколько часов до нашего расставания он угрожал меня убить.
– Значит, ты говоришь «нет»?
– Я с ним поговорю, и мы посмотрим, что из этого выйдет.
Они стали разговаривать по ансиблю, примерно по часу, хотя и не каждый день, – Питер, возраст которого близился к шестидесяти, со слабым сердцем, которое тревожило врачей, и Эндер – все еще подросток шестнадцати лет. Но Питер по-прежнему верен себе, и Эндер тоже – только теперь между ними не было злости. Может быть, потому, что Питер добился всего, о чем мечтал, и Эндер больше не стоял у него на пути, и уж конечно, по мнению Питера, не превзошел его.
И по мнению Эндера – тоже.
– То, что ты совершил, – сказал Эндер. – Ты знал, что делал.
– Это хорошо или плохо?
– Никому не пришлось хитростью заставлять Александра завоевывать Персию, – сказал Эндер. – В противном случае разве его называли бы Великим?
После того как Питер рассказал ему о своей жизни, обо всем, что он делал, обо всем достаточно важном, Эндеру понадобилось всего пять дней, чтобы написать тоненькую книжку, которую он назвал «Гегемон».
Он отправил Питеру копию файла с припиской: «Поскольку автором будет „Говорящий от имени мертвых“, это не может быть опубликовано раньше твоей смерти».
В ответ Питер написал: «А я нисколько и не тороплюсь». Но в письме Валентине он излил всю душу насчет того, что для него значит быть понятым: «Он не скрывал моих плохих поступков. Но он не позволил им перевесить, сохранил некий баланс. Не вырвал из контекста».
Валентина показала его письмо Эндеру, и тот расхохотался:
– Баланс! Как может кто-либо знать относительный вес грехов и великих свершений? Пять куриц не стоят одной коровы.
20
Кому: MinCol@ColMin.gov
От: Gov%ShakespeareCol@MinCol.gov
Тема: Та должность еще вакантна?
Дорогой Хайрам,
у меня есть на то свои причины, в которые я не буду вдаваться, но знай: когда корабль, доставивший сюда колонистов, отправится дальше со мной на борту, Шекспир будет в надежных руках. Я пробуду здесь все то время, которое потребуется колонистам для спуска с орбиты и обустройства на новом месте. С нынешними поселенцами уже произошло коренное изменение: тех, которые прибыли со мной, в предвкушении прибытия корабля теперь также называют «старожилами». Стариков, которые сражались с жукерами, теперь называют «аборигенами», но нет термина, который позволил бы отличить их потомков от тех, кто прилетел со мной.
Останься я здесь, оба губернатора (глава нового поселения и я) оказались бы назначенцами министерства. Но если я оставлю Шекспир и меня сменит избираемый совет четырех поселений, с избранным президентом и избираемыми мэрами, это создаст почти непреодолимое давление на нового губернатора, с тем чтобы он ограничил свой срок у власти единственным двухлетним периодом и позволил заменить себя избранным мэром.
Между тем «старожилы» засеяли для них поля, но возвели лишь половину от нужного числа домов. Это сделано по моему предложению, чтобы новые колонисты могли присоединиться и помочь «старым» в постройке недостающего жилья. Им нужно лично испытать, как много сил на это уходит, чтобы они вполне оценили, сколько всего сделали для них старые поселенцы. И работа бок о бок поможет сломать барьер отчуждения – хоть я и выбрал для них место подальше, чтобы ваша цель о раздельном развитии тоже могла получить шанс на исполнение. Однако их нельзя разделить абсолютно: в этом случае экзогамия окажется непрактичной, а ведь в данный момент с точки зрения здоровья будущих поколений человеческой популяции на этой планете гены важнее культуры.
Популяции… Но нам приходится решать те же проблемы с физическим здоровьем, какие встают перед разводчиками животных. Дядя Сэл первым засмеялся бы над этим рассуждением, и он подтвердил бы его на все сто. Мы в первую очередь млекопитающие и лишь потом люди – и если мы забудем об этом своем начале, оно перехлестнет все, что делает нас людьми.
Я изучил все доступные материалы о Вирломи и войнах, которые она вела. Потрясающая женщина! Ее результаты в Боевой школе показывали обычного курсанта (признаем честно, в выдающейся группе). Но Боевая школа имела отношение к войне, а не к революции или выживанию наций; и ваши тесты не измеряли склонность стремления к статусу полубога. Проводи вы в свое время такие тесты – интересно, что бы они сказали по поводу Питера, когда он был еще ребенком, а не правителем мира.
Кстати, о Питере. Мы с ним общаемся, наверное, вы в курсе. Мы не переписываемся, а используем полосу ансибля для разговоров. Видеть его почти шестидесятилетним – это вызывает странное горько-сладкое чувство. Волосы поседели, сделались серо-стальными, он набрал вес, но все еще в форме, лицо покрыли морщины. Он уже не тот мальчик, которого я знал и ненавидел. Но существование этого мужчины не стирает из памяти того мальчика. Мне просто представляется, что это два разных человека, по чистой случайности имеющих одно имя.
Я осознал, что восхищаюсь им, даже люблю. Ему приходилось делать выбор ничуть не менее ужасный, чем выпадал мне, – и он принимал решения с открытыми глазами. И до того, как принять их, он знал – из-за них погибнут люди. И все же в нем больше сострадания, чем когда-либо мог ожидать от него он сам, или я, или даже Валентина, если на то пошло.
Питер сказал мне, что еще в детстве, после того как я отправился в Боевую школу, он решил: единственный способ обрести успех в своем деле – обмануть людей, заставить их считать, будто он такой же милый, как и я. (Я думал, он шутит – не верю, что в Боевой школе у меня была репутация «милого», но Питер имел дело с еще домашним ребенком.) Так что в момент выбора он спрашивал себя: «Что сделал бы хороший человек?» – и делал это. Но с тех пор он понял кое-что о человеческой природе. Если всю свою жизнь ты проводишь, притворяясь хорошим, ты становишься неотличим от хорошего. Непреклонное лицемерие в конце концов перестает быть притворством. Питер превратил себя в хорошего человека, пусть в свое время и ступил на этот путь по причинам, далеким от безупречных.
И это дает мне некоторую надежду насчет меня самого. Все, что мне сейчас нужно, – найти какое-нибудь дело, которое облегчит груз, который я несу. Управлять колонией – интересная и нужная работа, но она не может сделать для меня то, на что я надеялся. Я до сих пор просыпаюсь от картин войны: погибшие жукеры, мертвые солдаты и мертвые дети. До сих пор просыпаюсь от воспоминаний, которые твердят мне, что я – это Питер, который был когда-то. Когда все это уйдет, я смогу вновь стать собой.
Знаю, вас тревожит такой настрой. Что ж, это ваша ноша, не так ли? Однако позвольте мне вас заверить: эта ноша – наполовину моих рук дело. Вы, Мэйзер и другие офицеры, которые тренировали и использовали детей – вы сделали то, что сделали, руководствуясь праведной целью, – и это сработало. По отношению ко мне у вас та же ответственность, которую вечно несут командиры в отношении выживших изувеченных солдат. Но солдаты отвечают за жизнь, которую проживают со своими шрамами, и горькая ирония заключается в том, что самый правдивый ответ им: «Не моя вина, что вы выжили. Если бы вас убили, вам не пришлось бы иметь дело со своими ранениями. Это та часть жизни, которая вам возвращена; враг забрал у вас целостность, и ее у вас больше нет. Моей работой было сделать так, чтобы ваши смерти или ранения что-то значили, и мне это удалось».
Именно это я узнал здесь от ветеранов. Они до сих пор помнят погибших товарищей, все еще скучают по той жизни, которую оставили на Земле, по семьям, которых больше никогда не видели, по местам, посетить которые вновь можно лишь в мечтах и воспоминаниях. И все же – они меня не порицают. Они гордятся тем, что мы вместе совершили. Почти каждый из них говорил мне в свое время: «Оно того стоило».
Потому что мы победили.
И я говорю вам то же самое. Какой бы ни была моя ноша – она того стоит, потому что мы победили.
Так что я ценю ваше предупреждение насчет той маленькой книжки, которая так хорошо расходится, – о «Королеве улья». В отличие от вас, я не считаю ее чушью; думаю, что этот «Говорящий от имени мертвых» сказал что-то истинное, не важно, основано оно на фактах или нет. Допустим, королевы ульев действительно были настолько прекрасными и благожелательными, какими предстали в воображении этого «Говорящего». Это не отменяет того факта, что их намерения изменились во время войны с нами. Да, они не могли сказать нам, как сожалеют о том, что сделали. Это не обвинение нам, хотя невиновность не освобождает нас от ответственности.
У меня есть подозрение, которое я не могу подтвердить. Отдельные жукеры зависели от королев ульев настолько сильно, что, когда те погибли, с ними погибли солдаты и рабочие, однако я думаю, что это отнюдь не означает, что они были единым организмом или что королевам ульев не приходилось принимать в расчет глубинные нужды, волю отдельных жукеров. А поскольку жукеры по отдельности были крайне глупы, королевы ульев не могли объяснить им нюансы. Разве нельзя представить, что, если бы королевы отказались сражаться в тех первых битвах, проявили себя как отпетые пацифисты, инстинкт самосохранения отдельных жукеров не проявил бы себя с такой силой, что пересилил бы власть хозяек? Нам все равно пришлось бы сражаться, только жукеры бились бы несогласованно и бездумно. И это, в свою очередь, могло вызвать повсеместное восстание против их королев. Даже диктатору приходится уважать волю своих пешек, потому что без их послушания у него нет власти. Вот что я думаю насчет «Королевы улья», раз уж вы меня спросили. И насчет всего остального, поскольку вам нужно слышать мои мысли так же, как мне необходимо их озвучивать. Во время войны вы были моей королевой улья, а я был вашим жукером. Дважды я хотел восстать против вашей власти; оба раза вмешивался Боб, который вновь надевал на меня хомут. Но все, что я делал, – я делал по своей воле, как подобает хорошему солдату, слуге или рабу. Задача тирана не в том, чтобы принуждать, но в том, чтобы убеждать даже тех, кто этого не хочет, что сотрудничество больше отвечает их интересам, чем сопротивление.
В общем, если вы хотите направить прибывающий корабль в колонию Ганг, я полечу на нем и посмотрю, чем я смогу помочь Вирломи, разобраться с похищенным сыном Боба и его очень странной матерью. Хотя, по правде говоря, тот факт, что она в вас плюнула, нельзя считать признаком странности (думаю, желающие сделать это могли бы выстроиться в очередь из нескольких сот человек). У меня чувство, что Вирломи действительно предстоит обнаружить, что она прыгнула выше головы: в ее колонии подавляющее большинство – индийцы, а потому не-индийцам все ее решения будут казаться несправедливыми. И если этот Рэндалл Фирс хоть немного пошел в отца умом и если мать вырастила его в ненависти ко всем, кто когда-либо стоял на пути Ахиллеса Фландре (а Вирломи определенно попадает в эту категорию), – тогда Рэндалл не преминет использовать этот клин, чтобы уничтожить ее и получить власть.
И хотя в МФ и даже в МдК есть те, кто верит, что ничто из происходящего в колониях не может угрожать Земле, я рад, что вы с этим не согласны. Военный переворот на планете-колонии может захватить воображение миллионов землян. А то и миллиардов. И «Королева улья» может оказаться частью этого. Умный демагог из колоний может вырядиться в мантию исчезнувших королев, сыграть на сильных эмоциях, на том, что с планетами-колониями Земля каким-то образом обошлась «несправедливо» и потому что-то им должна. Это иррационально, но история знает множество примеров, когда бредовые идеи захватывали умы многих людей и становились причиной массовых кровопролитий.
Даже если вы не можете или передумали отправлять меня в Ганг, я все же улечу с этим кораблем, – надеюсь, маршрут полета приведет меня в какое-нибудь интересное место. Валентина еще не решила, лететь ли со мной. Но поскольку она корпела над своими историческими трудами, то осталась совершенно оторванной от дел колонии – и эмоционально, и социально. И я думаю, она полетит со мной, у нее нет причин оставаться здесь одной.
Ваша рабочая пчелка
Ахиллес подошел к хижине, где в величественной нищете жила губернатор Вирломи. Строение должно было изображать самое простецкое из обиталищ, но было совершенно излишне строить глиняные стены и крыть крышу соломой, когда рядом сколько угодно прекрасной древесины. Каждый поступок Вирломи был рассчитан на то, чтобы упрочить положение среди колонистов-индийцев. Но вся эта показуха вызывала в Ахиллесе только презрение.
– Рэндалл Фирс, – сказал он «другу», стоящему снаружи.
Вирломи говорила: «Мои друзья стоят на вахте, охраняя мое время, чтобы я могла медитировать». Но ее «друзья» ели за общим столом, а при уборке урожая получали полноценную долю, так что их работа на нее, по сути, оплачивалась. Это были полицейские или охранники, и об этом знали все. Но нет, твердили индийцы, на самом деле это добровольцы, и они работают полный день.