Эндшпиль
Шрифт:
– Железо говоришь? Прямо под Курском, - задумался Николай. Стоящие навытяжку Ипатьев и флигель-адъютант безмолвно ждали.
– Павел, сейчас запишешь все данные на этого профессора Лейста. Сделаешь записку Тимашеву[19] для исполнения и мне на подпись. Понял?
– Так точно, - ответил флигель-адъютант.
– Молодец, господин генерал. О пользе Отечества печешься. Изъявляю тебе Мое благоволение, - пожимая на прощание руку Ипатьеву, похвалил его царь.
Западный фронт. 16-й Баварский пехотный полк. Март 1910 г.
Шестнадцатый полк уже неделю стоит в девяти километрах от передовой. Причем ни офицеры, ни солдаты совсем не рвутся назад в окопы. Все дело в том, что накануне отвода полка в тыл похоже кто-то в штабах решил, что спокойствие на этом участке фронта слишком затянулось. И полк получил приказ провести атаку на вражескую оборону
И под утро того самого дня, который однополчане запомнили надолго, капитан Шперле, собрав взводных, объявил, что через полчаса начнется атака. Всех солдат разбудили и, полусонных и зевающих, собрали в окопах. Кроме патронов несколько десятков самых опытных унтеров и солдат получили еще и новомодные гранаты. Использованные до того саперами при штурме Намюра, эти смертоносные приспособления, похожие на толкушки для картофеля или консервные банки с ручкой, стали поступать и в обычные войска. Вот только умеющих и желающих ими пользоваться было пока немного. Две такие Адольф ухитрился прихватить себе. Потому что ничего сложного в том, чтобы открутить колпачок на ручке и дернув за шнурок, бросить это приспособление подальше, нет. А вот польза может быть большая, пусть в это и не верят многие из его сослуживцев.
Тем временем светает. Едва становятся видны вражеские окопы, как артиллерия открывает огонь. Земля дрожит от взрывов десятков снарядов и кажется, что во французских окопах ничто не может уцелеть после такого обстрела. Хотя уже участвовавшие в боях солдаты, в отличие от новичков, в это не очень верят. Но все равно, наблюдать, как вражеские укрепления затягивает дымная пелена приятно и немного успокаивает нервы. Наконец обстрел прекращается, и присевшие на дно окопов солдаты быстро поднимаются, нервно поправляя на себе ремни снаряжения. Первым на бровку окопа выбирается лейтенант Гуго Гутман. Вслед ща ним выкарабкиваются и остальные. Тем более, что противник почему-то не стреляет.
– Кажись… лягушатникам… здорово досталось, - на бегу, прерываясь, чтобы очередной раз вздохнуть, заметил сосед Ади, баварец по фамилии Шлеехубер. Так, практически без помех, баварцы пробежали почти половину расстояния до французских окопов. И тут началось самое страшное. Небо покрывается облачками разрывов шрапнели, в окопах оживают стрелки и пулеметчики. Адольф, как батальонный вестовой, бежавший вслед за командиром батальона майором Цехом, внезапно оказывается один, среди кучи трупов и орущих от боли раненых. Успевает залечь, но тут подбегают солдаты из взвода поддержки. Среди них нет ни одного офицера, но они все равно храбро бегут вперед, прямо на ощетинившиеся огнем окопы. Над головами сражающихся с ревом проносятся в обе стороны снаряды артиллерии, занятой борьбой со своими оппонентами. Неожиданно замолкают сразу несколько французских пулеметов. Воодушевленный Ади и неожиданно оказавшийся даже не раненым Шлеехубер вскакивают и присоединяются к атакующим. Один пулемет, стоящий прямо напротив них, оживает. Но то ли из-за неопытности и волнения пулеметчика, то ли по какой другой причине, пули проносятся над головами атакующих. Все падают и тут Адольф вспоминает о гранатах. Приподниматься под огнем продолжающего стрелять пулемета и нескольких пехотинцев страшно. Но Ади в азарте дергает веревочки запалов одну за другой и приподнявшись, кидает в недалекий окоп. Грохочут взрывы, причем одна граната, не долетев, рвется в воздухе. Все уцелевшие немцы вскакивают и толпой вваливаются в окоп. Несколько уцелевших французских стрелков бросают винтовки и поднимают руки, остальные пытаются сопротивляться. Однако длинные винтовки мешают и немцам, и французам. Поэтому свалка выходит не очень кровавая и быстрая. Кого-то успевают застрелить из прихваченных у офицеров пистолетов, некоторых забивают прикладами и режут снятыми штык-ножами. Несколько человек все-же успевает не только отбиться, но и убежать по ходу сообщения куда-то в тыл. Уцелевший в бою, причем не имевший не единой царапины, унтер Химмельштос выстрелил в небо сигнальную ракету красного дыма. И тут же выяснилось, что в окопы прорвались всего несколько групп атакующих. Правда и контратаковать французы не спешили, поэтому баварцы успели присыпать ходы сообщения и откопать амбразуры в обратной стенке окопа. Потом последовали несколько атак французской пехоты одна за другой. От них помогли отбиться огонь поддерживающей артиллерии и парочка трофейных пулеметов. Артиллерия, как ни странно, стреляла довольно точно, ни разу не попав по своим. Хотя снаряды рвались практически рядом с занятыми оборонявшимися немецкими пехотинцами окопов. Пулеметы же, которые в отличие от немецких, заряжались жесткими металлическими обоймами, а не лентами, оказались очень ненадежными и быстро вышли из строя. Но до вечера немцы продержались, а под покровом ночи отошли в свои старые, обжитые укрепления.
Кстати, Адольф был легко ранен в руку, когда метал гранаты, причем ему практически оторвало рукав кителя. Но он уцелел и был даже представлен командиром пока к Железному Кресту.
А полк отвели в тыл. И теперь целую неделю солдаты и офицеры отдыхали и отъедались. Тем более, что все снабжение тыловики получили на полный состав полка. Полковник же Лейст, узнав об этом, приказал выдать все полученное, без всяких норм.
Так чтосейчас солдатские желудки набиты фасолью с мясом, и все ходят сытые и довольные. Даже на ужин каждому досталось по полному котелку. Сверх того, они получили двойную порцию хлеба и колбасы.
– Словом, живем неплохо, - заметил довольный Шлеехубер.
– Лучше и не бывает, - согласился Адольф, раскладывая блокнот и набрасывая на странице рисунок. На нем хорошо узнаваемый ротный повар, толстый, лысый и с надутыми от отчаяния щеками, махал половником, созывая солдат к полевой кухне. Которые не обращали на него внимания, валясь на лугу с раздутыми от обжорства животами. Карикатура получилась настолько узнаваемой, что увидевший ее Шлеехубер смеялся до икоты.
Соединенные Штаты Америки. Вашингтон. Коннектикут-авеню. Март 1910 г.
В ожидании гостей Теодор[20] Рузвельт, экс-президент США, устроился в кабинете за письменным столом, обдумывая предстоящий разговор. Заодно набрасывая на бумаге приходящие в голову мысли. Эта давно ожидаемая и столь неожиданно начавшаяся война между старосветскими державами поломала все его планы. Прервав свое путешествие по Африке, Рузвельт вернулся в Вашингтон. И застал разброд и шатание в здешних политических кругах. Причем основным виновником этого Теодор считал действующего президента. Того самого Тафта, обаятельного усатого здоровяка и весельчак, в прошлом - губернатора Филиппин, а затем военного министра в правительстве Рузвельта. Старого, и как казалось Рузвельту, надежного друга, соратника и единомышленника. Лично Теодором горячо рекомендованного Республиканской партии в качестве своего преемника на выборах девятьсот восьмого года… И только теперь экс-президенту стало ясно, что он очень ошибся в «своем друге Билли». Тафту не хватало твердости, чтобы последовательно проводить свою политику. Кроме того, ему, по мнению Рузвельта, не хватало чутья, чтобы балансировать между интересами различных групп бизнеса, партий, конгрессменов, и умения обеспечить поддержку народа. А между тем складывающаяся ситуация требовала немедленных решений и умения объяснить их всем от сенатора до простого янки или дикси[21].
В годы своего президентства он, Рузвельт, вывел политику Штатов из тесных рамок «доктрины Монро», открыв перед своими соотечественниками новые просторы по-настоящему международной политики. Он сумел сблизиться с Британской империей. С Британией, которая сменила свою «блестящую изоляцию» на участие в Антанте и сейчас воевала против двух конкурентов США. Опасных конкурентов, считал Тедди. Две монархии, одна из которых боролась с американскими промышленниками на рынке фабричных изделий, а вторая – на рынке зерна и нефти. Если же учесть, сколько и каких семей тесно связано общим бизнесом со странами Антанты, в первую очередь с Англией, то позиция Америки никаких вопросов не должна была вызывать ни у кого. И никакой «изоляции», никакого нейтралитета Рузвельт не признавал и признавать не хотел[22].
– Сэр, сенатор Лодж и полковник Хаус, сэр, - постучавшись и войдя в кабинет доложил дворецкий. Доложил с тем неистребимым британским акцентом, который всегда вызывал у Тедди улыбку. Но не сегодня…
– Пригласи их в курительную и предложи виски и сигары, - приказал ему Рузвельт. Просмотрел еще раз тезисы, которые собирался озвучить гостям и спрятал бумаги в ящик стола…
– Добрый вечер, джентльмены. Сенатор…, полковник…, - поздоровался, входя в курительную комнату и пожимая руки гостям, Рузвельт. – Садитесь, джентльмены. Угощайтесь, закуривайте и перейдем сразу к делу…
Пока гости рассаживались, наливали сами себе виски «на полпальца» и раскуривали сигары, Тедди рассказал им свое мнение о сложившейся ситуации и необходимых действиях правительства.
– Англия… - задумчиво отозвался Генри Лодж. – Я, конечно, за… Но… В Сенате не поймут. Британцы испортили собственную репутацию, напав ночью, словно разбойники с большой дороги. Немцы тоже выглядят не лучше, со своим вторжением в Бельгию, чей нейтралитет они обязывались соблюдать. Мои коллеги, что республиканцы, что демократы, считают, что нам нет смысла ввязываться в эту схватку разбойников.