Шрифт:
Ефим Евгеньевич Сорокин
ЕНОХ
повесть
1. Его тело наливалось тяжестью, и вечерний, пропитанный изморосью воздух уже не выдерживал поступи. Путник тяжело пошел по земле. Он все еще не мог понять, куда и зачем идет. Мешал сосредоточиться свет, но он не оскорблял ни сердца, ни разума. Свет мягко просачивался сквозь них. Отвесная скала, на которую человек то и дело натыкался плечом, казалась полупрозрачной, и думалось, сквозь нее можно пройти, нарушив ее твердокаменность,
Человек остановился у каменной стены, будто выросшей из скалы, и долго стоял перед преградой, которая то вздымалась, то ниспадала, следуя неровностям местности. Дом с толстыми стенами, казалось, тоже вырос из скалы. Они были одного цвета - скала и дом, только дом с огоньками в пещерных комнатах выглядел поприветливее. Неподалеку от ворот путник увидел невысокую изящную колесницу. По кожаному пологу над богато украшенным кузовом мягко постукивал дождь. Он убаюкал возницу. Голова в медном шлеме склонилась на грудь, закрытую панцирем из медной чешуи. Возница спал так крепко, что нога в ботинке на шнуровке соскользнула с подножки, и дождь мочил обувь. Что-то подсказывало путнику, что колесницы здесь быть не должно. У строгих задумчивых скал она выглядели инородно. Лошади всхрапнули, когда путник прошел мимо, и чуть подали назад. Возница мотнул головой, но не проснулся.
Мужчина привычно просунул руку в маленькое отверстие у тяжелой калитки и с усилием отодвинул задвижку с другой стороны. Штырь на бруске к удивлению оказался железным, а не деревянным, как ожидалось. Из-за дома с лаем выскочил вислоухий пес, но тут же завилял хвостом, бросился на грудь человека. Тот улыбнулся и вытер собачью слюну с бороды. Пес мощно терся о ноги путника. Мягкие сполохи света изнутри растворили тянущиеся цепью вдоль скалы конюшни, погреба, загоны для скота. Мужчина зажал виски и долго стоял, чуть покачиваясь взад-вперед. Потом подошел к окну, затянутому прозрачным овечьим пузырем, облокотился на перекладину приставной лестницы.
В комнате с побеленными стенами при свете сальной свечи, у очага, из которого сквозняк выдувал искры, на чурбаках пальмовых бревен сидели мужчина и женщина. Из острых стеблей женщина плела мешок. От шеи до пят она была закутана в ткань белого цвета. Голову ее покрывала плотная шерстяная накидка.
- ...и нет ничего предосудительного, что он добивается руки матери, - говорил мужчина, медленно развязывая на голове тюрбан.
– К тому же Тувалкаин очень влиятельный человек в городе, очень влиятельный, Мелхиседека.
– Мужчина собрал сзади длинные волосы и привычным резким движением связал их шнурком.
- Твой отец - Енох, может быть, еще жив, - скорее с обидой, нежели с укором возразила женщина.
- Я сам вот этими глазами видел, как отца уносил огромный орел. Они поднялись так высоко, что превратились в точку. После таких полетов не выживают, Мелхиседека!
- Енох, - тихо произнес стоящий у окна путник и осторожно оперся рукой о стену, точно сомневался в ее твердокаменности, будет ли она ему опорой.
– Енох.
– Имя казалось знакомым.
- Наши мужчины давно спускаются к каинитянкам, - сказала женщина.
– Но чтобы каинит просил руки у дочери Сифа!..
– Женщина смутилась и замолчала, сделав вид, что целиком сосредоточилась на плетении мешка.
- Давно пора покончить с этим предрассудком. В конце концов Тувалкаин прав: все мы дети Адама.
-
- Это не так! Но к Тувалкаину отношусь с уважением. Бог дал ему дар чувствовать медь и железо. Его стрелы кормят и нас, сифитов.
Горькая улыбка Мелхиседеки немного смутила Мафусаила.
- Разве не Бог питает людей, Мафусаил?
- А разве твой отец и мой дед Иаред не учили тому, чтобы мы не боялись каинитов?.. Не учил ли нас Енох почтительно относиться к вещам, как к творениям Божьим? Не учил ли Енох: раз дал тебе Бог вещь, употребляй ее во славу Божью? Кому плохо от тех удивительных вещей, которые создает своим гением Тувалкаин?
- Енох учил не пристращаться к вещам, не хвалиться своими и не завидовать чужим!
- Не стыди меня, Мелхиседека! Мне самому иногда совестно за свои слова. Прости меня! Я не хотел тебя рассердить.
Мелхиседека опустила недовязанный мешок и ласково и удивленно посмотрела на племянника.
- Еще раз прости меня, - сказал Мафусаил.
– Мне почему-то тяжело сегодня, будто приближается что-то... что-то...
- И ты меня прости, Мафусаил! У меня сегодня с утра день был светлый, каких давно не было, и я не заметила, что тебе плохо.
Путник оттолкнулся рукой от стены и под дождем побрел вдоль дома.
- Енох, - прошептал он. Имя казалось близким.
Он остановился у другого окна, за которым просматривалась еще одна комната с побеленными стенами. За дубовым столом во всем белом сидела женщина. Вязанье свое она подставила свету, идущему от большой сальной свечи. По комнате неспеша прохаживался мужчина. Держался весьма осанисто. На нем был широкий нарамник ярко-красного цвета. Передняя лопасть вздымалась на груди. Она была украшена цепью из металла. Имел украшение и широкий кожаный ремень: в виде пряжки с каким-то замысловатым рисунком. Путник отметил, что одежды мужчины, его стриженые волосы и ухоженная борода выглядят так же инородно в этом доме, как колесница у скалы.
- ...То, что не нашли его тела, Сепфора, еще не значит, что Енох жив. С ним могло произойти что угодно. Опять же Мафусаил видел, как орел уносил... какого-то человека. К тому же, Сепфора, ты сама говорила, что Енох был болен.
- Я никогда не говорила, Тувалкаин, что Енох болен, - устало и с чуть уловимой обидой сказала женщина.
– Я говорила, что временами было трудно поверить его словам.
Мужчина сильной рукой погладил ежик седых волос.
- Ему мерещились ангелы, которые якобы хотели забрать его на небо. Как это ни жестоко может показаться, но мне кажется, Сепфора, мы должны благодарить богов, что они забрали от нас твоего мужа, чтобы никто не видел его совсем обезумевшим. К тому же... прошло уже много времени... Сейчас я говорю о вещах, которые ты сама себе говорила уже много раз.
– Мужчина взял со стола стакан из полого тростника и пригубил.
- Когда Енох говорил об ангелах, он выглядел совершенно нормальным. Он умолял нас поверить ему. Это все, чего он хотел. Он понимал, что поверить его словам очень трудно, почти невозможно.
– Сепфора оставила вязанье, сцепила беспокойные пальцы.
– Нам надо, надо было ему поверить! Мы оскорбили его своим недоверием! Спрашивали его, точно ребенка: может быть, он видел людей? Может, кто-то из каинитов захотел подшутить над ним? Он говорил, что таких людей на земле нет.
Тувалкаин сделал глоток из стебля, кивнул: