Енох
Шрифт:
- Что ты там мог обнаружить, урод, чтобы заинтересовать меня?
- Я обнаружил, чего, казалось, и обнаружить нельзя в заброшенной штольне. Вы не поверите!
- Да разродись ты скорее, поганый урод!
– не вытерпел Тувалкаин.
– Ну?
- Я обнаружил в ней писаницу!
- Писаницу?
- Да! И еще какую! На светло-зеленом мраморе! Огромных размеров!
- Разве может быть писаница в заброшенной шахте? Может, ты накурился зелий, урод?
- Разве можно! Господин знает, что я даже вина не пью.
"И то верно!" - подумал Тувалкаин и сошел с колесницы.
-
- Кто же мог ее выбить?
- Похоже, что скульптор Нир - больше некому. Он отрабатывал как раз в этой шахте.
- Что ты несешь, урод? Как можно выдолбить большую писаницу на исправительных работах? Ты, случаем, не повредил себе голову? Она у тебя и так сидит задом наперед.
- Вы справедливо заметили, господин. Голова у меня смотрит не в ту сторону, но, похоже, за скульптора Нира выполняли его норму.
Тувалкаин вспомнил: именно эта шахта, когда здесь отбывал свой срок скульптор Нир, считалась самой послушной. Кажется, только раз заключенные в знак протеста сожгли корзины, в которых таскали руду.
- И что же изображено на этой писанице?
– спросил Тувалкаин, тоном продолжая показывать недоверие.
- История каинитов, - шепотом произнес Ир. Должно быть, хотел придать своему шепоту особый смысл, но только рассмешил господина.
- История каинитов? В заброшенной штольне? Зачем ее выбивать в шахте, когда она в городе - на каждом углу?
- Это не та история, которую вы видите на каждом углу в городе, - поспешно сказал Ир, боясь, что господин прогневается.
– Там есть такое... такое, что... Я боюсь произносить!
- Успокойся, Ир! Говори.
- Там Каин убивает человека, очень похожего на себя.
Тувалкаин остолбенел. "Боги, ваша воля!" - мысленно в радости воскликнул он.
- Что ты сказал, урод?
– спросил, с трудом продолжая разыгрывать возмущение.
- О, господин! Я, конечно, знаю, что ничего подобного никогда не было и быть не могло! Я потому и осмелился побеспокоить вас... Я знаю, что праотец наш Каин никогда бы... Это кощунство в шахте... светлую память праотца нашего, - лепетал уродец Ир. Он постарался изобразить на своем личике негодование, смешанное со страхом, но гримаса, которую он скорчил, не убедила господина.
– ...светлую память отца нашего, погибшего...
- Веди в штольню, - тихо велел Тувалкаин.
Они прошли вдоль речки и поднялись по пологому склону. Среди камней цвели скромные цветы. У подножья гор они были редкостью. Тувалкаин подметил, что урод, передвигаясь задом наперед, старательно обходит цветы, не улавливая, что его усилия сохранить нежную красоту остаются напрасными. Цветы гибли под шнурованными ботинками возницы-телохранителя.
- Штольни и горизонтальные ходы придется немного расширить, - докладывал на ходу Ир. Вдруг он поскользнулся на свежем кале. Возница выхватил арбалет с уже заправленной стрелой. Ее наконечник обследовал местность вокруг.
- Кал медвежий, - сказал со знанием дела возница и опустил арбалет.
– Почти свежий.
– Немного посмеялись (впрочем, весьма напряженно) над неловким положением, в которое угодил Ир.
– Надо послать в эти места охотников, господин! И истребить медведей!
- Скоро здесь
- О чем говорит господин?
– спросил уродец, желая сделать приятное Тувалкаину, хотя догадывался и почти знал, что задумал гений Тувалкаина.
- Здесь... ("Я построю город, - чуть было не вырвалось у Тувалкаина) ... здесь мы построим город! Это будет город с роскошными дворцами и храмами. Город, жители которого не будут знать, что такое голод, нужда и бедность.
– Тувалкаин прикрыл глаза, будто рассматривал город будущего.
– В храмах будут поклоняться богам - известным и еще непроявленным. И сифиты в наших храмах будут приносить жертвы своему пастушескому Богу.
По горному склону подошли к пещере. Здесь, на сравнительно небольшой высоте, в гроте, служившим некогда пристанищем и охотникам, и зверью, был вход в шахту. Именно здесь много лет назад Тувалкаин сильно ушиб голову и на выходе, подобрав черный голыш, приложил его к пылающей ушной раковине. И камень на незнакомом языке, но почему-то понятном для слушающего, голосом, очень похожим на голос самого Тувалкаина, произнес пророчество. Камень вещал о новом городе.
Ход, испещренный сколами, трещинами и ямочками, был совсем низким, и Тувалкаин, помогая себе продвигаться, касался рукой земли, покрытой слоем невесомой пыли.
- Теперь сюда, - гулко сказал Ир и просунул факел в отверстие. Откинул в сторону изодранную сетку для руды, кайло из оленьего рога. Тувалкаин заполз за уродцем и оказался в прохладной, звучной пещере. Где-то рядом капала вода. Ир поднял факел. На высоте в два человеческих роста на плоской отшлифованной малахитовой стене... Люди замерли в восхищении.
Рисунки были четкими, обведенными охрой.
Иероглиф с изображением взрыва околдовал Тувалкаина. Из контекста линий, ямочек, точек и сколов можно было предположить, что... НИЧТО разлетелось на осколки. Адам и Ева до взрыва управляли движением планет и звезд - после него прародители изображались весьма ущербными. А каждый осколок взрыва был (как бы!) - был осколком самого Адама. Каждый человек, и уже родившийся, и еще не родившийся, были осколками взрыва.
Тувалкаин посмотрел в самое начало иероглифов. Художник-летописец намекал, что взрыв - только то, что понял со слов ангелов его жалкий человеческий ум. Адам руками закрывается от осколков, будто побаивается своих детей, потому что взрыв произошел по вине прародителей. Адам боится, что дети, узнав правду, станут упрекать его. И вот Каин упрекает Адама, а на предыдущем... На предыдущем иероглифе Каин убивает человека, очень похожего на себя.
"Боги!
– про себя радостно вскричал Тувалкаин.
– Ваша воля!" - Но вслух сказал:
- Чушь!
- Чушь!
– тут же угодливо поддержал Ир.
– Прикажете уничтожить?
Тувалкаин промолчал. "Дурак!" - подумал он, глядя на уродца.
В правом нижнем углу писаницы люди строили большой корабль... Люди на башнях города - ниже волнообразной линии, символизирующей воду...
Уродец Ир что-то говорил, но Тувалкаин не слушал его, хотя кивал его словам.
- Что с вами, господин?
– Ир посмел дотронуться до руки Тувалкаина.
– Вам плохо?