Эпидерсия
Шрифт:
– Айда со мной. Тут один читатель, – новостник скорчил ироническую гримасу, – наблюдает в углу своей комнаты святящуюся паутину. Говорит – она обеспечивает контакт с инопланетным миром. Представляешь какая грянет сенсация, когда мы про это напишем?
– Блин, Митя, – возмутился Глеб. – Зачем ты меня дергаешь из-за фигни? Ясно же, что у читателя «белочка». И хорошо, если он не буйный, и контачит с инопланетянами исключительно через свой стакан. Но всё одно – потратим кучу времени. А мне к вечеру серьёзный текст сдавать.
– Потому и зову человека
* * *
Глеб не просто знал, а сам участвовал в том кошмаре. Он демобилизовался год назад, а во время службы бывал в горячей точке. Правда недолго, и в качестве связиста. Но факт боевого ранения в его биографии присутствовал, и за это его очень уважали нынешние коллеги. Особенно, когда он, ссылаясь на указания врачей, отказывался от выпивки. Когда главный редактор решил лично отреагировать на слёзное письмо бывшего зека Алика, то взял на опасный разговор именно бывшего рядового. В качестве охранника и журналиста-стажёра – чтобы набирался опыта общения с трудными клиентами.
Беседовали, прислонясь к хлипкому заборчику во дворе «сталинки» на Кирова, – все лавочки в округе оказались сломаны какими-то уродами. Алик выглядел обаятельным парнем, но он честно признался, что сидит на игле, и даже примерно не представляет, как обрести себя в новой жизни. Осуждён он был ещё при Брежневе, а вышел – при Ельцине. И чем теперь заниматься – идей не возникало даже в сладостных снах. Этим он мало отличался от миллионов сограждан, встретивших тектонические общественные сдвиги не в колонии, а на свободе. И не успевших стать ни рэкетирами, ни депутатами.
Беда зека-наркомана состояла в том, что после освобождения он оказался без семьи, без профессии и без малейших жизненных перспектив. И Валентин Яковлевич подталкивал Глеба к написанию проблемной статьи на данную тему, на основе судьбы экс-сидельца. Но как раз во время обсуждения этой идеи Митяй притащил милицейскую сводку, из которой следовало: у той самой «сталинки» на Кирова кто-то зарезал случайного прохожего. Главред побледнел, и бросился звонить начальнику уголовного розыска. И тот не для печати признался, что главный подозреваемый – наш потерянный интеллектуал Алик.
– Всё-таки парень из всех вариантов дальнейшей жизни выбрал возвращение на зону, – с сожалением отметил Глеб. – Мог бы не с помощью случайного прохожего, а через наши трупы. Считай, повезло. Хоть и прохожего – тоже жаль. Говорят, хороший был человек.
У корра тоже недавно убили друга на улице – ни за что. «Из хулиганских побуждений» – как было написано в милицейском протоколе. Поэтому Глеб как никто понимал, что поездка в одиночку домой к психу на «инопланетную паутину» – верх беспечности. Здесь Митяй прав. Но зачем вообще дергаться из-за сообщения, которое с самого начала выглядит как клиника?
* * *
– Не могу объяснить рационально, но у меня чуйка, что за этим звонком что-то стоит, – объяснил новостник, когда они в Глебом прыгнули в митяевскую «копейку».
Редакционная машина вечно занималась развозкой газет по киоскам, а такси было журналистам не по карману. Так что они передвигались по большей части на городском транспорте, а летом – на великах. Митяй являлся единственным обладателем личного авто среди коллег. То был подарок его отца-пенсионера, который приобрел «Жигули» на кровные лет десять назад, но так и не собрался научиться ими управлять. Сын пошёл дальше родителя, но и у него «копейка» всё время капризничала, и больше времени проводила в ремонте, чем на ходу.
В основе нынешней «чуйки» новостника лежал повальный интерес народа к аномальной ерунде, обозначившийся в смутные времена. Статьи про М-ский треугольник, йети в русской тайге и зелёных человечках на летающих тарелках шли на ура. Но Глеб справедливо полагал, что всему есть предел. Читатель – не идиот, и способен отличить игру в качественную мистику от пьяного бреда.
Но они всё равно неслись по улицам, сотрясая окрестности грохотом агрегатов.
– Куда хоть едем? В какой район? – поинтересовался юноша у старшего товарища, перекрикивая скрежет и тарахтение.
– Недалеко, в Заречье, – Митя сверился с бумажкой и прочитал адрес.
– Да это ж дом моей матери, – обрадовался молодой корр. – Останемся у неё пообедать, хоть какая-то польза от поездки. Интересно, кто это в нашем дворе сдвинулся?
Все районы в Залесске почему-то назывались с приставкой «за» – Заречье, Заозерье, Задолье, Задорожье. Было даже Забугорье, хотя во избежание опасных ассоциаций в советские годы его официально переименовали во Фрунзенское. Правда, в народе новое имя не прижилось вообще.
Заречье имело репутацию хулиганского портового квартала, хотя, конечно, ему было далеко до классических бандитских трущоб. Место как место – бараки вперемешку с «хрущевками», алкашей и наркоманов – в меру, гопников – тоже. Глеб чувствовал себя в родном районе спокойно, хоть после дембеля и съехал от матери. Но не ради безопасности, а чисто во имя свободы и самостоятельности, благо имелась такая возможность.
* * *
Дом, в котором Глеб прожил школьные годы, был длинной многоквартирной пятиэтажкой, выстроенной в начале 1970-х вдоль забора мебельной фабрики. «Контактер с инопланетянами» обитал в соседнем с родителями подъезде. На крыльце журналисты столкнулись с девушкой неописуемой красоты.
– Привет, – кивнула Глебу красотка, улыбнулась и упорхнула.
– Привет, – озадаченно отреагировал юноша и вдруг понял, что это Лера, повзрослевшая и сказочно похорошевшая.
Даже Митяй – дважды разведённый и планировавший третий брак – восторженно присвистнул… Она была младше примерно на четыре года. Во времена глебова детства мелькала перед глазами почти каждый день. Но старшие ребята не обращали внимания на мелких девчонок, выпекавших куличи в песочнице и скакавших на резинках по горбатому асфальту двора.