Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Шрифт:
Горожане, однако, не пали духом и своевременно приняли контрмеры. Дождавшись, когда присыпь скрыла нижнюю часть стены, они сделали под нее подкоп и через него, незаметно для осаждавших, выгребали землю и уносили ее в город [80] . Русы были весьма озадачены тем, что присыпь, несмотря на все их старания, не увеличивается в размерах: «Воины же присыпаху боле, а Володимер стояше [без дела, не имея возможности приступить к штурму]», — сообщает Повесть временных лет; Никоновская летопись еще больше подчеркивает наивное удивление князя бесполезностью его предприятия: «Володимер же зря удивляшеся, яко ничтоже успеваху сыплуще», то есть князь, смотря, наблюдая за ходом работ, удивлялся, что присыпь не увеличивается в размерах.
80
В 250 г. готы, осадившие Филиппополь, делали присыпь к его стенам, и горожане пытались противодействовать им точно таким же способом, как херсониты (см.: Бертье-Делагард А.Л. Как Владимир осаждал Корсунь. С. 25).
Если даже Владимир и догадался о хитрости херсонитов, то помешать им было не в его силах. Затея с присыпью провалилась, а другого способа взять город на копье не было. Но тут в дело вмешался случай. По единодушному свидетельству русских источников, Корсунь пала из-за предательства самих горожан. Некий корсунский «муж» по имени Анастас выдал Владимиру секрет местонахождения городского водопровода, послав в сторону русского лагеря стрелу с
Этому точному топографическому указанию Обычного жития Владимира как будто несколько противоречит сообщение Повести временных лет, где Анастас дает Владимиру другую ориентировку в поисках водопровода, привязывая ее к стоянке русов, расположенной с южной стороны города: «Кладязи, яже суть за тобою от востока». Но, может быть, авторы Обычного жития и летописи, каждый на свой лад, использовали две различные части послания Анастаса, который дал знать Владимиру, что водопроводные трубы выходят из восточной стены Херсона (известие Обычного жития) и тянутся на юг, мимо русского стана, огибая его с востока, как и передает летописец. Это предположение тем более вероятно, что сведенные воедино известия Обычного жития и Повести временных лет полностью соответствуют реальному местоположению и устройству херсонского водопровода. Его линия, состоявшая из двух керамических труб и одного каменного желоба, прослежена археологами на протяжении нескольких километров к югу от города (источник, откуда водопровод брал свое начало, однако, не найден). Входя в Херсон с восточной стороны, водопровод действительно сводил все три водных потока к одной большой цистерне («кладезю»), откуда воду развозили по домам горожан{87}.
Верная истине в этом главном пункте, история предательства Анастаса сохраняет правдоподобие и в деталях. Некоторый фольклорно-сказочный колорит, который придает ей пускание Анастасом стрелы [81] , на самом деле вполне гармонирует с общим историческим фоном. Стрела издревле была удобным и подручным средством сообщения между враждующими армиями, особенно при осадах городов; на стреле пересылали официальные предложения, а также угрозы, брань, заклятия и т. д. [82] Выпущенные врагом стрелы обыкновенно подбирали, чтобы впоследствии пустить их обратно, поэтому нет ничего удивительного в том, что послание Анастаса (возможно, это был прикрепленный к стреле кусок бумаги, ткани, кожи и т. п. или же письмена могли быть вырезаны прямо на древке, если понимать буквально сообщение летописи, что Анастас написал свое послание на стреле) не затерялось и рано или поздно попало к своему адресату — князю Владимиру.
81
В одном солунском предании то же самое рассказывается о предателе- монахе, пустившем стрелу с надписью об отводе воды в расположение войска турецкого султана (см.: Гудзий Н.К. История древней русской литературы. Изд. 3-е. М., 1945. С. 134).
82
Кажется, последний раз в русской военной истории стрела была использована в почтовых целях при осаде Азова в 1697 г., когда по приказу Петра I лучник забросил в город царское послание с предложением капитуляции.
Наконец, сам Анастас — не выдуманная фигура, подобно своему литературному двойнику, варягу Ждьберну [83] , а вполне реальное лицо, еще несколько раз упомянутое в летописи, благодаря чему известно, что этот человек сыграл немаловажную роль не только в судьбе своего родного города, но оставил свой след и в истории Русской земли.
После прекращения поступления в город воды херсониты вряд ли могли продержаться больше недели. Общегородская цистерна в восточной части города вмещала в себя примерно четыре-пять тысяч ведер, то есть около ведра воды на человека, а в домах херсонитов не было сколько-нибудь значительных емкостей для хранения воды {88} . Развязка, без сомнения, наступила быстро: «Людье изнемогоша водною жаждою и предашася».
83
В Житии Владимира особого состава наблюдается крупное расхождение с данными Обычного жития и Повести временных лет: жителем Корсуни, выпустившим предательскую стрелу, здесь выступает варяг Ждьберн (варианты: Жедберн, Жиберн, Ижберн), присоветовавший Владимиру пере копать земляной путь, по которому в город поступает питие и корм. Считать сведения этих источников дополняющими друг друга, очевидно, нельзя. Ждьберн является лицом легендарным хотя бы по одному своему «варяжеству» (корпус «варангов», сформированный в византийской армии, получил свое название не ранее первой трети XI в.), а мысль о том, что ежедневную потребность многотысячного населения Херсона в еде и, главное, в воде можно было удовлетворить посредством снабжения осажденного города посуху, доставляя припасы по какой-то тайной тропинке (или подземному ходу), изобличает полное отсутствие у автора Жития особого состава реального представления о ходе осады и топографических условиях местности. Вследствие этого в данном источнике позволительно видеть сугубо литературное произведение, возникшее не раньше конца XI — начала XII в.
Время падения Херсона устанавливается весьма приблизительно. Древнерусские источники уверены в том, что осада была достаточно продолжительной. По Обычному житию Владимира, Корсунь продержалась больше полугода, а по сведениям Жития особого состава — так даже девять месяцев. Но эти показания потеряли свое значение с тех пор, как В.Г. Васильевский {89} и В.Р. Розен {90} сопоставили с ними сообщения византийских и арабских писателей, которые все-таки склоняют к более умеренным срокам осады Херсона — вряд ли больше трех месяцев [84] .
84
Согласно Льву Диакону, «захвату тавроскифами Херсона» предшествовало появление в северной части неба «огненных столпов», которые предвозвестили это событие. Образ «огненных столпов», несомненно, воз ник у Льва Диакона под впечатлением одного из апокалипсических видений Иоанна Богослова: «И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головою его была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные…» (Откр., 10: 1). По всей вероятности, посредством евангельской метафоры византийский историк описал полярное сияние — зрелище крайне редкое в этих широтах, но тем не менее известное здесь с глубокой древности. Из слов Льва Диакона можно заключить, что его взорам предстала та разновидность полярных сияний, которая «имеет вид неподвижных дуг (причем одновременно могут быть видимы несколько таких дуг, расположенных параллельно). Цвет этих сияний чаще всего бледно- зеленый и очень редко красный или лиловый, но как раз на юге Европы он именно красных тонов» (Богданова Н.М. О времени взятия Херсона князем Владимиром // Византийский временник. Т. 47. М., 1986. С. 43—44). Современным ученым, конечно, трудно смириться с тем, что Лев Диакон по какой-то странной забывчивости ни словом не обмолвился о времени, когда наблюдалось это небесное явление. После В.Р. Розена (см.: Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. С. 28—29) сделалось общепринятым отождествлять «огненные столпы» Льва Диакона с явлением «огненного столба» в Каире 7 апреля 989 г., о котором сообщает Яхья: «И случилось в Каире в ночь на субботу 27-го Зу-л-Хиджры 378 г. [7 апреля 989 г.] гром и молния и буря сильная, и не переставали они до полуночи. Потом покрылся мраком от них город, и была тьма, подобия которой не видывали, до утра. И вышло с неба подобие огненного столба и покраснели от него небо и земля весьма сильно. И сыпалось из воздуха премного пыли, похожей на уголь, которая захватывала дыхание, и продолжалось это до четвертого часа дня. И взошло солнце с измененным цветом и продолжало всходить с измененным цветом до вторника второго Мухаррема 379 г. [12 апреля 989 г.]». Однако О.М. Рапов обратил внимание, что с естественнонаучной точки зрения природа «столпов» Льва Диакона и Яхьи явно не одинакова, так как полярные сияния вызываются магнитной бурей и бывают видны только в ясные ночи. Природное же явление в Каире 7—12 апреля 989 г. больше похоже на мощное извержение вулкана (столб огня, вспышки пламени в небе, угольная пыль и пепел, застилающие свет, и т. д.). В небольшом отдалении от Каира как раз находится Сирийско-Аравийская группа вулканов (см.: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 227—228). Эти соображения, — на мой взгляд, совершенно справедливые, — не позволяют приурочить явление «огненных столпов» Льва Диакона к безупречно датированному сообщению Яхьи.
Но далее, сразу же после сообщения об «огненных столпах», Лев Диакон упомянул о другом небесном знамении — необычной «звезде, появлявшейся с закатом солнца на западе, которая, совершая свой восход по вечерам, не сохраняла, однако, прочного положения в одном центре, но, испуская светлые и блестящие лучи, делала частые перемещения, будучи видима то севернее, то южнее, а иногда даже при одном и том же восхождении изменяя свое местоположение в эфирном пространстве…». Тревожные предчувствия, вызванные ее появлением, говорит Лев Диакон, подтвердились в самом скором времени, когда накануне Дня святого Димитрия (празднуется 26 октября) сильные подземные толчки обрушили часть свода константинопольского храма Святой Софии. Византийский хронист и здесь обошелся без точной датировки появления кометы, но в этом случае его упущение поправимо, поскольку из сообщений Яхьи и Степаноса Таронского известно, что восхождение на небе «копьевидной звезды», которую армянский историк, подобно Льву Диакону, прямо связал с землетрясением в Константинополе, началось 27 июля и продолжалось через определенные промежутки времени по крайней мере до 15 августа. Это была комета Галлея, прошедшая в 989 г. очень близко от Земли (см.: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 230—231).
Таким образом, выходит, что взятие русами Херсона, по Льву Диакону, произошло до 27 июля, то есть до появления кометы Галлея, предвестницы нового бедствия — землетрясения в византийской столице. Правда, это может быть верно с той оговоркой, что «Лев при связывании этих знамений с указанными событиями не увлекся, так сказать, симметричностью, приурочивая к каждому знамению особое событие» (Розен В.Р. Император Василий Болгаробойца. С. 217). Если же это не так, и Льву Диакону была важна не временная очередность знамений (когда первое знамение должно исполниться непременно до того, как случилось второе), а только их жесткая привязанность к конкретным событиям («огненных столпов» — к взятию Херсона, «звезды» — к разрушению Святой Софии), вне зависимости от хронологической последовательности, то нам придется отказаться от точных датировок и отнести падение Херсона к промежутку между концом июля и последними числами октября 989 г. (временем окончания черноморской навигации), так как, не взяв город до этого срока, Владимир должен был бы снять осаду и вернуться в Киев. Но и тогда осада Корсуни укладывается в существенно меньшее время, по сравнению с минимальным сроком древнерусских житий — шесть месяцев.
Какими бы приблизительными ни были временные рамки, в которые можно заключить капитуляцию Херсона, но, помещенные в контекст исторических событий 989 г., они помогают раскрыть причины предательского поступка Анастаса. Симпатии к русскому князю определенной группы херсонитов (у Анастаса наверняка имелось некоторое количество если не сообщников, то, по крайней мере, единомышленников; в частности, летопись далее дает понять о лояльном отношении к Владимиру херсонского духовенства — «корсунских попов») хоть как-то объяснимы только в том случае, если оставаться при нашем предположении, что Владимир предпринял осаду Херсона будучи официальным союзником, а не врагом Василия II; в этом качестве он, несомненно, представлял для части населения города законную, то есть императорскую, власть. Очевидно, весть о гибели Фоки в сражении при Абидосе оживила немногочисленных сторонников Василия II в Херсоне. Не имея достаточных сил и средств, чтобы повлиять на городские власти и своих сограждан, которые, возможно, в течение весны— лета 989 г. еще рассчитывали на поддержку со стороны Варды Склира, приверженцы императора тем не менее нашли способ положить конец мятежу в городе. Вступив в тайные переговоры с Владимиром, они помогли ему овладеть Херсоном.
Много писалось о том, что Владимир, войдя в Корсунь, предал город огню и мечу. Но, как прекрасно показали С.А. Беляев и А.И. Романчук{91}, мнение это представляет собой историографическое заблуждение, в основу которого в свое время легли две неточности — филологическая и археологическая. Первая была допущена при толковании одного известия Тверской летописи (середина XV в.): «Корсунь разорен бысть от Руси». Слово «разорен» было понято исследователями в его современном значении, между тем как в Древней Руси «разорить» означало еще и «сокрушать, ниспровергать, свергать»{92}. То есть тверской летописец говорит, что Русь подчинила себе Корсунь — и только.
С другой стороны, неправильная интерпретация археологического материала из так называемых «слоев разрушения X в.». привела к укоренению в исторической литературе представления о том, что вступление русов в Херсон ознаменовалось грандиозным пожаром, испепелившим почти весь город [85] . Но при детальном изучении археологических данных, послуживших основой для этих заключений, оказалось, что пресловутые «слои разрушения», которые удалось обнаружить в Херсоне, на самом деле «сводятся к пожару одного помещения, расположенного около базилики 1932 г. (год ее исследования. — С. Ц.), и четырех помещений в кварталах XV—XVI (на Северном берегу. — С. Ц.), примыкающих к базилике 1935 г.».. Раскопки в остальных частях города не зафиксировали «всепожирающего пожара или же катастрофических разрушений… Какого-либо перелома в градостроительстве, смене построек, изменения планировки на рубеже X—XI вв… не выявлено» {93} .
85
Первым об этом заявил в 1950 г. А.Л. Якобсон: «Что Херсон действительно пострадал и очень сильно, показывает археологический материал, именно слой пожарища, датируемый монетами со второй половины IX в. по конец X в. и хронологически показательным материалом… Теперь уже невозможно установить, каким путем возник этот всеобщий пожар в Херсонесе… Остается факт: пожар уничтожил значительную часть города. Вся западная половина его опустела и превратилась в пригород — место свалки городского мусора». Между тем Якобсон самостоятельно Херсон не исследовал и только сослался на отчет К. К. Косцюшко-Валюжинича о раскопках в городе в 1901 г. Однако Косцюшко ничего не говорит о пожарах и разрушениях, связанных с осадой Херсона Владимиром. Пресловутое же «запустение» западной части города, то есть отсутствие в ее культурном слое керамики и монет, исчерпывающе объясняется тем, что средневековые слои земли отсюда были взяты на сооружение оборонительного вала во время Крымской войны 1853—1856 гг. Тем не менее слово было сказано, и последующие исследователи средневековой истории Херсона вступили в многолетнюю перекличку с тезисом Якобсона: «…результаты многолетних археологических раскопок в Херсонесе показывают, что в конце X века город подвергся пожару и сильнейшим разрушениям» (Д.Л. Талис); «…после разгрома, который по терпел город в 989 г., он почти столетие лежал в развалинах» (И.В. Соколова) и т. д. (все цитаты даны по: Беляев С.Л. Поход князя Владимира на Корсунь).
Грабежа, как такового, тоже не было. Вероятно, Владимир взял с побежденного города только обычную «дань»; впрочем, Повесть временных лет не упоминает и о ней. Вся «добыча», которую Владимир вывез из Корсуни, состояла, согласно летописи, из некоторого количества церковной утвари («пойма сосуды церковные и иконы на благословение себе»), мощей святых Климента и его ученика Фива и небольшой группы «корсунских попов» [86] . Предметы церковного искусства и священники были необходимы Владимиру для собственного храмоздательства в Киеве, и вряд ли по этому поводу между ним и императором возникли какие-нибудь раздоры, — то была ничтожно малая цена за оказанную империи услугу. Напротив, можно с уверенностью предполагать, что херсонские священники поехали в Киев с ведома Василия II и константинопольского патриарха. Херсонское духовенство издавна поставляло священнические кадры в Припонтийские епархии. Известно письмо патриарха Николая Мистика (начало X в.), в котором он предлагает епископу Херсона избрать достойное лицо в епископы какому-то соседнему народу (предположительно, аланам) и прислать кандидата в Константинополь для посвящения {94} .
86
Летопись добавляет еще, что Владимир «взя» в Корсуни «медяне две капищи (в Никоновской летописи читаем вариант: «два болвана медяны», а в летописце Переяславско-Суздальском пояснено: «яко жены образом медяны суще») и четыре кони медяны, иже и ныне стоять за святою Богородицею, якоже неведуще мнять я мрамаряны суща». Однако, несмотря на топографическую подробность, есть все основания подозревать чисто литературное происхождение этого фрагмента, определенно чужеродного первоначальному тексту летописи, так как два «капища» и медные «болваны», похожие на «жен», имеют довольно точное соответствие в двух столбах из полированной меди и в двух херувимах, которые украшали вход в иерусалимский Храм Господень (3 Цар., 6: 23—27; 7: 15, 21); на страницах Библии встречаем и «коней, которых ставили цари Иудейские солнцу пред входом в дом Господень» (4 Цар., 23: 11). О том, что летописцы при описании корсунской «добычи» Владимира заглядывали в Библию, со всей очевидностью свидетельствует Никоновская летопись, где к уже перечисленным предметам прибавлены «три лвы медяны» — и, несомненно, только потому, что на ступенях трона царя Соломона также стояли медные львы (3 Цар., 10: 19—20).