Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого
Шрифт:
Если верить Повести временных лет, крещение киевлян было единственным личным подвигом Владимира в деле христианского просвещения Русской земли. Впоследствии он, кажется, уже не принимал непосредственного участия в массовом обращении своих подданных. Поздние летописи, правда, приписывают ему крещение Суздальской и Смоленской земель, а В.Н. Татищев — Поднестровья и Прикарпатья{97}, но известия эти или имеют апокрифический характер, или не поддаются проверке. Во всяком случае, после 989 г., когда его положение христианского государя и родственника василевсов уже ничем не могло быть поколеблено, у
Похоже, что, сохранив за собой общее руководство миссионерской деятельностью в восточнославянских землях, Владимир перепоручил непосредственное ее осуществление высшему духовенству вновь образованных епархий и ближайшему дружинному окружению — воеводам и посадникам. «Сии [епископы], — говорит Иоакимовская летопись, — шедше по земли с вельможи и вой Владимировыми, учаху люд и кресчаху всюду стами и тысячами, колико где прилучися, аще люди неверные вельми о том скорбяху и роптаху, но отрицатися воев ради не смеяху»{98}. Яхья также отводит церковным иерархам главную роль в крещении Руси: «они окрестили… всех, кого обнимали его [Владимира] земли».
Затем, на рубеже X—XI вв., миссионерская инициатива на местах, по-видимому, перешла к посаженным на городские княжения сыновьям Владимира. Соответственно с этим можно выделить два этапа распространения христианства в Русской земле: первый, сравнительно недолгий, но чрезвычайно насыщенный, пришелся на начало 990-х гг., когда были крещены Среднее Поднепровье и прикарпатские области, то есть Русь в узком географическом понятии, а также северная волость Владимира — Новгород; во время второго этапа (конец X — начало XI в.) христианская проповедь зазвучала в северо-западных и северо-восточных славянских землях — Древлянской, Туровской, Полоцкой, Смоленской, Ростовской, Муромской, Северской и других.
Образ действий миссионеров был неизменен и одинаков повсюду. В первую очередь, по слову митрополита Илариона, «труба апостольская и гром евангельский огласили все города». Христианизация каждой области начиналась с крещения городского населения, причем раньше других в новую веру обращали жителей того города, который на данной территории играл роль «стольного града». В этом прослеживается осознанное стремление опереться на правовую традицию славян, обязывавшую «меньшие» города («пригороды») беспрекословно повиноваться вечевому собранию «старейшего» города земли или волости: «на что же старейший [города] сдумают, на том же пригороды станут» (Лаврентьевская летопись) [89] . Повеление «быть христианами» касалось всех — «незнатных и знатных, рабов и свободных…» («Слово о законе и благодати»). Поэтому вместе с горожанами крещение принимала их домашняя прислуга и челядь, работавшая в загородных селах. Именно так следует понимать сообщение летописи о том, что Владимир «нача ставити по градом церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом». Под «сельскими» людьми здесь разумеется зависимое городское население, рабы, занятые на сельскохозяйственных работах (один из первых подвигов смирения преподобного Феодосия Печерского, согласно его житию, состоял в том, что в юности, после смерти отца, он добровольно «выходил с рабами на село»). Церковный устав Владимира сохранил недвусмысленное указание на исключительно городской характер раннего русского христианства. Очерчивая сферу действия и применения этого законодательного свода, составитель его говорит: «То все дал есми церкви Божий по всем градом, и по погостом, и по слободам [90] , где христиане суть».
89
Тот же дисциплинарно-иерархический принцип засвидетельствован современным Повести временных лет немецким источником (Житие От- тона Бамбергского). Жители одного поморского городка сказали Оттону Бамбергскому в ответ на предложение креститься: «Поди ты в наш старший город; если там тебя послушают, то и мы послушаем».
90
В летописи этот термин появляется с середины XII в. Однако его употребление в церковном уставе Владимира, вообще сильно испорченном позднейшими правками, нельзя отнести к анахронизмам, поскольку др.-рус. слово «слобода» принадлежит к праславянскому слою лексики (см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. III. С. 672). Впрочем, его значение для конца X в. неизвестно. В XII—XV вв. слободами называли поселения, жителям которых власти предоставляли временные или бессрочные свободы («слободы») — экономические льготы, привилегии и т. д. Слободы возникали в пустынных или малообжитых местах, но всегда поблизости от городов или непосредственно примыкая к последним. Крупные слободы и сами были чем-то вроде городов. Про два таких по селения летопись говорит (под 1283 г.): «и быша тамо торги, и мастеры всякие; и быша те две великия слободы якоже грады великие» (Ключевский В.О. Сочинения. Т. VI. С. 199—201).
Черед сельской округи в собственном смысле слова, то есть свободных жителей сельских общин, наступил много позже, когда у Церкви, длительное время испытывавшей острый кадровый голод, появилась возможность поставления священников в сельские приходы.
Христианизация Среднего Поднепровья и Прикарпатья
Но даже и в таком виде перемены были столь внушительны, что следующему поколению русских христиан сложный четвертьвековой процесс христианизации различных областей Русской земли при князе Владимире уже представлялся одним повсеместным и почти единовременным триумфом. «В одно время вся наша земля восславила Христа с Отцом и со Святым Духом…» — ликует митрополит Иларион. Иаков Мних с воодушевлением вторит ему: «крести же [Владимир] и всю землю Рускую от конца и до конца».
Конечно, это говорилось и писалось в порыве риторического увлечения. Без чрезмерного преувеличения слова обоих южнорусских писателей приложимы только к Русской земле в узком значении этого термина, которое преимущественно и было в ходу в XI в. По данным археологии, областями наибольшего распространения христианства к концу княжения Владимира и в самом деле были Киевская земля, Волынь и Западное Прикарпатье, где не позднее последнего десятилетия X в. христианский обряд погребения (в ямах, с ориентацией тела покойного головой на запад) окончательно вытеснил языческое трупосожжение{99}. Важной особенностью многих могил (в Киевской земле они численно преобладают) является полный разрыв с языческой обрядностью — над ними нет курганных насыпей, отсутствует и обязательный для язычества культово-бытовой инвентарь (амулеты, оружие, посуда и проч.). Здесь, безусловно, сказалось достаточно длительное влияние христианской традиции. В Киевской земле ей к тому времени насчитывалось не менее ста тридцати лет.
Что касается Прикарпатья, то там христианство было известно по крайней мере со времен проповеди Кирилла и Мефодия. Древнечешское государство в краткий период обладания Червенскими городами, кажется, довольно активно занималось обращением местного населения, о чем свидетельствует архитектура здешних христианских памятников, близкая по стилю церковным сооружениям на территории Чехии и Моравии{100}. Глубокие корни христианства в Южной и Западной Руси, несомненно, способствовали быстрому и беспрепятственному крещению этих областей в течение нескольких ближайших лет после провозглашения христианства государственной религией.
Крещение Новгорода
Несколько иной была ситуация в новых поселениях на степной границе, заселенных выходцами со славяно-финского севера, для которых христианство если и было ведомо, то разве что понаслышке. Однако и здесь переход от язычества к христианству не встретил особенных затруднений, по-видимому благодаря тому, что переселенцы были оторваны от родных общин, а общая угроза со стороны степи требовала от них морально -духовной сплоченности, которую христианство обеспечивало несравненно лучше старых верований{101}.
На севере, в Новгороде, события, напротив, развивались в драматическом ключе. В связи с нехваткой лиц высшего духовного звания поставление новгородского епископа состоялось только в 991 или 992 г. — им стал простой корсунский священник Иоаким. Но еще в 990 г. [91] из Киева в Новгород были отправлены священники под охраной Добрыни, Владимирова дяди. Миссия имела целью подготовить почву для массового крещения новгородцев. Поэтому проповедники ограничились тем, что обратились к горожанам с вероучительным словом, подкрепленным для вящего вразумления принародным зрелищем «сокрушения идолов» (вероятно, тех, что стояли на княжем дворе, так как главное святилище новгородцев — Перынь — пока не тронули). Итогом стараний киевских учителей было крещение некоторого числа новгородцев и возведение в Неревском конце, несколько севернее кремля, деревянного храма во имя Преображения Господня {102} .
91
Эта дата, приводимая Никоновской летописью, отличается исключи тельной точностью. Далее, под тем же годом, летописец замечает: «Того же лета умножение всяческих плодов бысть…» Действительно, как показывают дендрохронологические исследования Б.А. Колчина и Н.Б. Черных, для конца X в. пик роста годичных колец деревьев на территории Новгородской земли приходится на 990 г., что свидетельствует о чрезвычайно благоприятных климатических условиях, сложившихся в этом году (см.: Рапов О.М. Русская церковь в IX — первой трети XII в. С. 262, 287).
Дальнейшее известно благодаря сохраненному В.Н. Татищевым фрагменту Иоакимовской летописи{103}, в основу которого легли воспоминания неизвестного очевидца крещения Новгорода — может быть, самого епископа Иоакима, как думал А.А. Шахматов{104}, или какого-то духовного лица из его свиты. У большинства новгородцев проповедь новой религии не вызвала сочувствия. Ко времени прибытия в Новгород епископа Иоакима обстановка там была накалена до предела. Противники христианства сумели организоваться и взяли верх в Неревском и Людином концах (в западной части города), захватив в заложники жену и «неких сородников» Добрыни, которые не успели перебраться на другую сторону Волхова; Добрыня удержал за собой только Славенский конец на восточной (Торговой) стороне. Язычники были настроены весьма решительно — «учиниша вече и закляшася вси не пустити [Добрыню] во град и не дати идолы опровергнута». Напрасно Добрыня увещевал их «лагодными словами» — его не хотели слушать. Чтобы не дать отряду Добрыни проникнуть на городское левобережье, новгородцы разметали волховский мост и поставили на берегу два «порока» (камнемета), «яко на сущия враги своя».